они там творят суд и расправу. Они и сюда намеревались явиться, но у меня
есть друзья и кое-какие свои личные средства - я ведь из хорошего и
небедного рода, - и мне удалось их подкупить. Один из этих комиссаров,
Томас Ли, как я недавно узнала, ведет расследование в Бэйфлитском
монастыре в Йоркшире. А настоятель там мой двоюродный брат Альфред Стакли;
от него я нынче утром получила письмо. Эмлин, я отправлюсь к этому
жестокому человеку, - все говорят, что он жесток. Я старая и слабая
женщина, но я проникну к нему и предложу ему эту древнюю обитель, которой
управляю, только бы спасти твою жизнь и Сайсели, а также старой Бриджет.
- Вы поедете, матушка? О, да благословит вас бог! Но как вы это
сделаете? Они ведь не дадут вам уехать.
Старая монахиня выпрямилась и ответила:
- А кто имеет право запретить блосхолмской настоятельнице отправиться
туда, куда ей нужно? Уж, наверно, не какой-то там испанский аббат. Слуги
этого надменного монаха тоже хотели помешать мне в моем собственном доме
зайти сюда, в вашу комнату, но я дала им такую отповедь, что они ее не
забудут. В моем распоряжении имеются лошади, но что правда, то правда - я
не могу ехать одна: сил у меня мало, да и трудно мне будет за пределами
монастыря, - я ведь не была в миру уже много лет. Вот мне и вспомнился
этот рыжеволосый монастырский батрак, Томас Болл. Говорили мне, что он
хоть и чудаковат, но человек смелый, с которым мало кто решается
потягаться, и что к тому же он умеет обращаться с лошадьми и знает все
дороги. Как ты думаешь, Эмлин Стоуэр, согласится этот Томас Болл стать
моим спутником, с разрешения ли аббата или без него? - И она снова
посмотрела прямо в глаза Эмлин.
- Может быть, очень может быть; он риска не побоится, по крайней мере
таким он мне помнится с моих молодых лет, - ответила та. - Да и предки его
в течение ряда поколений служили Фотрелам и Харфлитам и в мирное время и
на войне, так что он, без сомнения, любит мою госпожу. Но как с ним
сговориться?
- Это не трудно было бы, Эмлин. Он как раз стоит на страже за
воротами. Но надо передать ему какой-нибудь условный знак.
Эмлин на миг задумалась, потом сняла с пальца сердоликовый перстень в
виде сердца.
- Отдайте ему и скажите, что та, кто носила этот перстень, велит ему
сопровождать ту, у кого он в руках сейчас, повсюду, до смерти, если
придется. И что это нужно для спасения жизни той, что носила кольцо, и еще
другой. Он - человек простой души, и, если аббат не перехватит его, я
думаю, он поедет с вами.
Мать Матильда взяла кольцо и надела себе на палец. Затем она подошла
к ложу Сайсели и посмотрела на нее и на мальчика, спавшего на ее груди.
Протянув над ними свои тонкие руки, она призвала на них обоих
благословение божие и пошла к выходу.
Но Эмлин удержала ее за платье.
- Постойте, - сказала она. - Вы думаете, я не понимаю, но ошибаетесь.
Вы все отдаете ради нас. Даже если вы останетесь живой и невредимой, эта
обитель, которой вы руководили столько лет, будет закрыта, овцам вашим
придется разбрестись по свету и голодать на старости лет, а в загоне
овечьем, что стоял четыреста лет, поселятся волки. Я очень хорошо это
понимаю, и она, - тут Эмлин указала на спящую Сайсели, - тоже поймет.
- Ей ты ничего не говори, - прошептала мать Матильда, - меня может
постичь неудача.
- Может, конечно, а может быть, дело и выйдет. Если будет неудача и
нас сожгут, бог воздаст вам за ваши старания. Если удача и мы будем
спасены, клянусь вам от ее имени, вы не пострадаете. Есть у нас
припрятанное богатство; стоит оно многих обителей. Вы и ваши сестры
получите свою долю, и комиссар этот не останется внакладе. Пусть он знает,
что у нас имеется малая толика заплатить ему за труды и что только
блосхолмский аббат может нам в этом помешать. А теперь, миледи Маргарет -
кажется, так звали вас раньше и будут звать после, когда вы порвете с
попами и монашками, - благословите меня тоже и знайте, что, живая или
мертвая, я считаю вас человеком великой и святой души.
Настоятельница благословила ее, удалилась величавой своей походкой, и
дубовая дверь сперва открылась, а потом закрылась за нею.
Через три дня аббат навестил их один, без спутников.
- Гнусные и проклятые ведьмы, - сказал он, - я пришел объявить вам,
что в следующий понедельник в полдень вы будете сожжены на лужайке против
ворот аббатства. И лишь благодаря милосердию церкви не предали вас пытке,
чтобы обнаружить сообщников, а я полагаю, у вас их было немало.
- Покажите мне королевский указ на это убийство, - сказала Сайсели.
- Ничего я тебе не покажу, кроме костра, ведьма. Покайся, покайся,
пока не поздно. Адский огонь уже ждет тебя.
- И моего ребенка тоже, милорд аббат?
- Отродье твое возьмут у тебя перед тем, как ты взойдешь на костер, и
положат на землю, - он ведь окрещен и слишком юн, чтобы его сжечь. Если
кто сжалится над ним - ладно, а нет - на том же самом месте его и
похоронят.
- Да будет так, - ответила Сайсели. - Бог мне его дал, он пусть его и
спасает. Оставь меня, убийца, наедине с ним. - Тут она повернулась и ушла.
Аббат и Эмлин остались вдвоем.
- Правда, что в понедельник нас сожгут? - спросила она.
- Можешь не сомневаться. Разве что хворост не зажжется. Однако, -
медленно произнес он, - если некие драгоценности найдутся и будут вручены
мне, дело, возможно, удастся передать на рассмотрение другого трибунала.
- А наши мучения только оттянутся. Боюсь, милорд аббат, что эти
драгоценности так и не будут найдены.
- Что ж, тогда вы сгорите, и, может быть, на медленном огне, так как
недавно прошли дожди и дрова сырые. Говорят, это ужасная смерть.
- Не сомневаюсь, что вы сами ее испытаете, Клемент Мэлдон, теперь или
впоследствии. Но об этом мы поговорим, когда все кончится, - об этом и
многом другом. Я имею в виду суд божий. Нет, нет, я не угрожаю, как вы, но
так оно и будет. А пока у меня к вам последняя, предсмертная просьба. Я
хочу повидать двух человек - настоятельницу Матильду, которой мне надо
поведать одну тайну, и Томаса Болла, монастырского слугу у вас в
аббатстве, с которым я некогда была помолвлена. Ради себя самого не
вздумайте мне отказать.
- Я бы охотно согласился, если бы это от меня зависело, но тут я
бессилен, - ответил аббат, с любопытством глядя на нее. Он подумал, что им
она, возможно, сообщила бы то, что отказывается открыть ему, - место, где
спрятаны драгоценности, - он уж потом заставил бы их сказать, где оно.
- Почему же, милорд аббат?
- Потому что настоятельница куда-то тайно уехала по своим делам, а
Томас Болл исчез тоже неизвестно куда. Если они или кто-нибудь из них
возвратится до понедельника, ты их увидишь.
- Если же они не вернутся, я увижу их впоследствии, - ответила Эмлин,
пожав плечами. - Это неважно. Прощайте, милорд аббат, пока мы не
встретимся у костра.
В воскресенье, то есть накануне казни, аббат явился снова.
- Три дня тому назад, - сказал он, обращаясь к ним обеим, - я
предлагал вам на известных условиях возможность сохранить жизнь, но вы,
упорствующие в своем злодействе ведьмы, не захотели слушать. Теперь я
предлагаю вам единственное, что еще в моей власти, - не жизнь, конечно,
для этого уже слишком поздно, но смерть без мучений. Если вы отдадите мне
то, чего я домогаюсь, палач отправит вас на тот свет прежде, чем вас
коснется пламя, - неважно, как он это сделает. Если же нет, - я уже сказал
вам: прошли сильные дожди и, говорят, хворост довольно сырой.
Сайсели слегка побледнела - кто бы не побледнел даже в те жестокие
времена! - а затем спросила:
- А что вам нужно такое, что мы можем вам дать? Признание своей вины,
чтобы обелить вас в глазах людей? Если так, то этого вы не добьетесь, хотя
бы тела наши горели понемножку, дюйм за дюймом.
- Да, я хочу этого, но ради вас самих, а не ради себя, ибо кто
признает свою вину и покается, тот может получить отпущение. Однако мне и
другое нужно - великолепные драгоценности, которые вы спрятали и которые
можно употребить ко благу церкви.
Тогда Сайсели проявила все мужество, которое было у нее в крови.
- Никогда, никогда! - закричала она, обратив на него горящий взор. -
Пытайте и убивайте меня, если хотите, но достояния моего вам не похитить.
Я не знаю, где находятся эти драгоценности, но, где бы они ни были, пусть
там и лежат, пока их не найдут мои наследники или пока они не рассыплются
прахом.
Лицо аббата приняло злобное выражение.
- Это твое последнее слово, Сайсели Фотрел?
Она наклонила голову, он же повторил свой вопрос Эмлин, которая
ответила:
- Что говорит моя госпожа, то и я скажу.
- Пусть же будет так! - вскричал он. - Наверно, вы, колдуньи,
надеетесь на дьявола. Что ж, посмотрим, поможет ли он вам завтра.
- Бог нам поможет, - спокойно ответила Сайсели. - Придет время, и вы
вспомните мои слова. С тем он и ушел.

12. КОСТЕР
Последняя ночь была ужасна. Пусть те, кто следил за этим рассказом,
представят себе, в каком состоянии находились эти две женщины - одна из
них почти девочка, - которые завтра, под глумленье и проклятия суеверной
толпы, должны были безвинно претерпеть мучительную смерть, если, конечно,
не считать преступлением затеи Эмлин и Томаса Болла, к которым Сайсели
почти не имела отношения. Однако тысячам других, тоже ни в чем не
повинным, приходилось претерпевать подобную же, а то и еще худшую участь в
те времена, кое-кем именуемые "добрыми, старыми", времена рыцарей и
любезных кавалеров, когда даже малых детей пытали и сжигали "святые" и
"ученые" мужи, трепетавшие перед дьяволом и его деяниями: ведь считалось,
что дьявола можно видеть или хотя бы ощущать его присутствие.
Жестокость их была жестокостью страха. Несомненно, что хотя аббат
Мэлдон преследовал и другие священные для него цели, он верил в то, что
Сайсели и Эмлин занимались мерзостным колдовством, что они общались с
сатаной ради мщения ему, аббату, и потому были слишком большими
злодейками, чтобы оставаться в живых. Старый епископ тоже в это верил,
верили и хмурый приор и большая часть невежественных людей, что жили в
округе и знали об ужасных вещах, творившихся в Блосхолме. Разве некоторые
из них не видели взаправду, как злой дух с рогами, копытами и хвостом
угонял монастырский скот, а другим разве не встретился призрак сэра Джона
Фотрела, который, без сомнения, был также чертом, только в другом облике?
О, эти женщины были виновны, несомненно виновны и заслуживали костра!
Какое значение имело то, что мужа и отца одной из них убили, а другая тоже
претерпела в прошлом горькие, но позабытые уже обиды? По сравнению с
колдовством убийство было вещью для всех привычной, незначительным, вполне
обычным преступлением, которое всегда может совершиться там, где замешаны
человеческие страсти и нужды.
Ужасная это была ночь. Иногда Сайсели ненадолго засыпала, но большую
часть времени она молилась. Ожесточившаяся Эмлин не спала и не молилась,
лишь раз или два вознесла она мольбу о том, чтобы мщение поразило аббата,
ибо вся душа ее возмущалась и гнев душил при мысли о том, что она со своей
любимой госпожой должна погибнуть позорной смертью, а враг их будет жить,
торжествуя, окруженный почетом. Далее ребенок, видимо, нервничал и
беспокоился, словно некое неосознанное чувство предупреждало его о
неминуемой ужасной беде, он не был болен, но, вопреки своему обыкновению,
беспрестанно просыпался и плакал.
- Эмлин, - сказала Сайсели уже под утро, но еще до рассвета, когда
наконец ей удалось успокоить ребенка и он уснул, - как ты думаешь, сможет
мать Матильда помочь нами?
- Нет, нет, и не помышляй об этом, родная. Она стара и слаба, дорога
трудная и длинная; ей даже, может быть, и вовсе не удалось добраться до
места. Наугад пустилась она в путь, и даже если и попала куда нужно, то,
может быть, этот самый комиссар уже уехал, или не пожелал ее выслушать,
или, возможно, почему-либо не в состоянии приехать сюда. Чего ему
тревожиться о том, что каких-то двух ведьм собираются спечь за сотню миль
от него? Это же пиявка, присосавшаяся к какому-нибудь жирному монастырю!
Нет, нет, не рассчитывай на нее!
- Во всяком случае, она смелая и верная, Эмлин, и сделала все, что
могла. Да будет над нею всегда милость божия! Ну, а что ты скажешь насчет
Томаса Болла?
- Ничего, кроме того, что он рыжий осел, который кричать умеет, а
лягнуть не смеет, - со злобой ответила Эмлин. - Не говори мне о Томасе
Болле. Если бы он был мужчиной, так давно уже свернул бы шею этому
мерзавцу аббату, вместо того, чтобы наряжаться козлом и охотиться за его
коровами.
- Если то, что говорят, правда, он же свернул шею отцу Амброзу, -
слегка улыбнувшись, возразила Сайсели. - Может быть, он просто ошибся в
темноте.
- Если так, то это очень похоже на Томаса Болла: он всегда хотел
того, что нужно, а делал обратное. Не говори о нем больше, я не хочу
встретить свой смертный час с горечью в сердце. Мы теперь погибаем из-за
веселых проказ Томаса Болла. Чума на него, безмозглого труса, вот что! А
ведь я еще его поцеловала!
Сайсели слегка удивилась ее последним словам, но, решив, что
расспрашивать не стоит, сказала: - Нет, нет, спасибо ему говорю я - он
ведь спас моего мальчика от этой гнусной ведьмы.
На некоторое время опять воцарилось молчание, ибо о бедном Томасе
Болле и его поведении говорить было уже нечего. Да и не хотелось им
спорить о людях, с которыми им уже никогда не придется увидеться. Под
конец Сайсели опять заговорила в темноте:
- Эмлин, я постараюсь быть мужественной. Но помнишь, как-то ребенком
я хотела стащить только что сваренные и еще не застывшие леденцы и
обожглась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40