– Кто там? – спросила она, пытаясь заглянуть за спину зверю.
– Я Алгернон Огнеликий, рыцарственная дама, – учтиво отвечал демон. – Я бы хотел с кем-нибудь сразиться.
– Разумное и вполне логичное желание, – согласилась фея. – Что же вас сдерживает?
– Вот это вот естественное препятствие.
Надо заметить, что голос демона звучал несколько сдавленно.
– А что вы вообще там делаете? – уточнила Гризольда, любившая ясность во всем.
– Сижу, как невеста на выданье. Кто придет, тому и достанусь.
Фея окинула чудовище Ламахолота оценивающим взглядом, как портной, которому заказали праздничный кафтан без примерки, и сочувственно покивала.
– Препятствие существенное.
– А вы бы не могли его как-то отвлечь?
– Чем?
– Может быть, каким-нибудь кормом.
– Гризя!!! – вскричал взволнованный Таванель. – С кем ты разговариваешь?
– С потенциальным противником, – не стала таиться фея.
– А зачем?
– Жалко же. Там зря пропадает целая ватага демонов.
– И пускай пропадает. Их и так перебор.
– А вот милорд Топотан сетовал на нехватку врагов. И Лилипупс тоскует.
– Это понятно.
В ходе битвы наметился явный перелом. Выражался он в том, что, завидев издалека коренастую фигуру бригадного сержанта с его любимой бормотайкой наперевес, демоны улепетывали во всю прыть.
– Нам его с места не сдвинуть, – признал Таванель, завершив осмотр ламахолотского зверя. – Ему и тут неплохо.
Тут он глаголил, как истинный златоуст. Монстр Ламахолота благодаря своей длинной шее вполне успешно дотягивался до разнообразных демонов, пробегавших мимо расселины, и поступал с ними по своему, монструозному усмотрению. Он не видел смысла гоняться за жертвами по всему полю – ему и тут было удобно. Сказывалась тысячелетняя привычка: ученых и исследователей, которые в последнее время составляли основу его рациона, ему тоже доставляли, так сказать, на дом. Без всяких дополнительных усилий с его стороны. Ламахолотский зверь не был реформатором и терпеть не мог ломать устоявшиеся традиции.
– А тебе не кажется, что Лилипупс отлично разобрался бы с обеими проблемами? – осторожно спросила Гризольда у своего избранника.
Лорд какое-то время переваривал полученную информацию.
– В чем проблема, дорогая?! – внезапно озарило его. – Позовем сюда господина Лилипупса! Я думаю, он отлично разберется и с нашим милым союзником – своим новобранцем, и с нашими благородными противниками.
– Какой же ты гений! – с гордостью признала Гризольда. – Мне вот никогда бы такое не пришло в голову.
Довольный призрак зарделся, как облачко, подсвеченное рассветным солнцем.
Где-то в глубине расселины кто-то задохнулся от ужаса.
Но судьба оказалась милостива к Алгернону Огнеликому. Агапию Лилипупсу было не до него.
Современники сдержанно признают, что при прочих несомненных достоинствах бригадный сержант не мог похвастаться нездешней красотой. Внешность его, мягко говоря, была на любителя. Даже самые приукрашенные портреты, в основном призванные открыть зрителю прекрасный внутренний мир прославленного героя, говорят о том, что нос у него был слегка сплющен и не совсем заметен; лицо могло поспорить рельефом с лучшей сковородкой Гописсы; а глаза были немного выпучены – как у рыбы фусикряки, на которую случайно сел зверь Ватабася. Последнее особенно важно, ибо те же очевидцы вспоминают, что ни до, ни после описываемых событий не видели Лилипупса с такими вытаращенными глазами.
Выпучились же они до чрезвычайности по той причине, что Лилипупс не мог уяснить смысл знаков, подаваемых ему мумией герцогского дедушки. Бывалый доктор Дотт утверждал, что Узандаф да Кассар не взвивался так высоко даже после того, как случайно глотнул гремучую смесь для демонических младенцев из пригубного наливайника.
Мумия скакала и прыгала, как юный суслик по весне, и изо всех сил махала сухонькими ручками. Полы мантии развевались, как крылья летучей мыши, точнее – Птусика, то есть беспорядочно и бессмысленно. При этом дедуля издавал занимательные звуки, послушать кои тут же явился весь хор пучеглазых бестий. Энтузиазм старшего Кассара понемногу передался и им, и они принялись подпевать и повизгивать, внося посильную лепту в исполнение этого уникального музыкального произведения.
Впоследствии, однако, стало известно, что Узандаф Ламальва вовсе не пел, и не танцевал, и даже не привлекал женские особи загадочными телодвижениями, а всего только хотел позвать на помощь. Ибо он первый заметил, что с Зелгом стряслась беда.
– Что с вами, милорд? – заинтересовался Бедерхем, вырастая за спиной мумии. – В вашем возрасте эти перемещения могут смутить морально неподготовленных.
– Зелг!!!
– Его высочество успешно справляется с войной. Вы побеждаете, это очевидно.
– Зелг!!!
– Прекрасно выглядит, всем бы так… вот если бы он еще не расплывался… Отчего он расплывается, вы не в курсе?
– А я о чем?!
– Великий Ад! Что с ним?
– Если бы я знал. Боюсь…
– Боюсь, каким-то образом он не уберегся.
– Мало кто, кроме вашего Князя, может пробить латы Аргобба. Он этого не делал. А никто другой и не станет.
– Прошу прощения, Узя, но мы говорим о вашем внуке. Милый мальчик, но доверчив и немного рассеян. Всякий мог его облапошить.
– С него станется. Приведите его сюда! Вы же видите, что творится…
Творилось неладное. Очертания стройной могучей фигуры кассарийского некроманта теряли четкость. Он постепенно превращался в огромное багровое облако, в котором то и дело мелькали лица и морды, крылья и когтистые лапы, чешуйчатые хвосты и силуэты рыцарей. Будто бы всесильное Нечто, боясь превратиться во всепоглощающее Ничто, искало единственно верную форму.
– Что это с милордом? – подозрительно спросил Такангор. – Ему пора принимать капитуляцию, а он что затеял?
– !!! – откровенно высказалась Гризольда.
– Гризя! – охнул Таванель.
– А что я должна сказать? Какой ужас? Так вот это, к твоему сведению, гораздо хуже.
– Гризенька, но это не повод так выражаться.
Фея нервно всунула в рот трубку и сердито ею запыхтела.
– Неужели все так плохо? – огорчился добрый Фафут.
– Увы, – пожал плечами честный лорд. – Сбывается пророчество Каваны. Боюсь накаркать, но, по-моему, Спящий проснулся.
– И что из этого следует?
Фея вкратце обрисовала сложившуюся ситуацию.
– Поразительно, – изумился господин главный бурмасингер. – Есть у меня один капрал – он тоже не любит рассусоливать. Но чтобы так… Какая сила слова!
– Я процитирую? – спросил Бургежа, устраиваясь на плече графа да Унара.
– Без ссылки на источник, – заволновался корректный Таванель. – Все-таки репутация дамы.
– Я понимаю, – согласился военный корреспондент. – Припишем мне. Мне это можно и даже требуется по условиям, так сказать, игры. Вроде бы я потрясен до глубины души, до самых основ. Читатели любят эту грубую откровенность, эту – временами – неприкрытую правду жизни…
– Сейчас он обернется каким-нибудь монстром, – сказала Гризольда, с тревогой наблюдая за бесконечными перевоплощениями Зелга. – Вот вам будет и правда жизни, и последний день Липолесья, и отпевальный конкурс. Всюду успеем.
– А что с ним такое? – заинтересовался маркиз Гизонга. – Мессир Зелг как-то неожиданно переменился в лице.
Кассар как раз стянул с головы шлем, и над панцирем Аргобба торчала неописуемая морда твари, от которой шарахнулись бы самые пропащие обитатели адской бездны.
– Что значит – этикет, – похвалил Такангор. – Нет чтобы сказать – «дрянь какая», или же «вот это харя». А так нежно, деликатно – «переменился в лице»… Маменька бы одобрили… Да, я тоже хотел бы знать, что с ним такое? Чего он так переменился?
– Золотое пламя Ада смешалось с черной кровью некромантов, яд Бэхитехвальда – с голубой водой Караффа, – пояснила Гризольда. – А большего не знает никто.
– Он умрет?
– Надеюсь, нет.
– Мы умрем?
– Надеюсь, нет.
– А конкретнее?
– А конкретнее – караул!!!


* * *


Будущее уже не то, что было раньше.
Поль Валери

Далеко от Липолесья, в библиотеке кассарийского замка внезапно открылась Книга Каваны. Она распахнулась ровно посредине, и абсолютно чистый, слегка желтоватый плотный лист стал заполняться ровными строчками, будто некий невидимый летописец спешил запечатлеть события на память грядущим столетьям.
Но спал тяжелым беспробудным сном ушастый эльф Залипс Многознай; похрапывали гномы, мороки и библиотечные духи. И даже тревожная тень самой любопытной возлюбленной Дотта – той, что с кинжалом в спине, – тосковала по своему кавалеру в тени парковых аллей.
Никто не видел этих огненных, мгновенно проявляющихся и тут же исчезающих рядов букв. Никто не прочитал нового пророчества Каваны…


* * *

Когда встречаются два странных человека, один из них всегда неправ.
– Ты не так прожил мою жизнь, – сказал ребенок. – Я разочарован тобой.
– Это не твоя жизнь, а моя.
– Это наша жизнь. Ты многого мог достичь. А кем ты стал?
– Человеком.
– Нашел чем гордиться, когда Кассария покорилась тебе.
– Не покорилась, дитя, – признала.
– Какая разница?
– Огромная. Я люблю ее, а она любит меня.
– С таким козырем на руках ты мог бы подчинить себе весь обитаемый мир, а ты не завладел даже Тиронгой.
– Зачем тебе Тиронга? Тебе следует думать об игрушках.
– Глупец!!! Ты все еще не наигрался! Может быть, займешь мое место? Что-что, а игрушки тебе туда принесут. Серьезно, Зелг, давай соглашайся. Из нас двоих ты будешь чудесным ребенком, а я тем повелителем Кассарии, которого она ждала веками.
– Ты прав, что я глупец. Зря я отпер двери. Ты должен был оставаться в темнице. Ты мне не нравишься, дитя.
– Я – это ты. Полноценный ты. Ты сам запер меня в этой неприступной крепости, сам поставил Стражей и сам приказал себе все забыть, потому что боялся меня. Боялся себя!!!
– Не зря ведь боялся.


* * *

Говорят, что судьбу кассарийского некроманта должен был решать слуга Павших Лордов. Но…
Долгожданный мир был заключен прямо на кассарийском поле, когда Князь Тьмы грустным голосом зачитал заявление о полной и безоговорочной капитуляции адских войск.
– И с этого знаменательного момента они – наши лучшие друзья, хотим мы того или нет, – подытожил он.
Потрепанные легионы его подданных с пониманием внимали. Такой чрезвычайной сговорчивости демонов предшествовали несколько ключевых моментов.
Во-первых, обнаружив, что один из его вернейших слуг, Намора Безобразный, не достиг успеха на правом фланге, повелитель ада поинтересовался, а почему, собственно.
Адъютант замялся.
– Князь Намора сменил ориентацию, – признался он после длинной и неловкой паузы.
– В каком смысле?
– В том, что он переметнулся на сторону противника.
– Предатель!
– Не совсем. Он обрел там свое семейное счастье.
– Где?
– На стороне противника.
– Вот беда, – вздохнул владыка. – Но если задуматься о великолепной Нам Као…
– То лучше о ней не задумываться, – быстро сказал Тамерлис. – Не люблю, когда меня гнетут тяжкие думы.
– Да, – признал адъютант. – Нет прощения предателю Наморе, но понять его можно.
– Положим, – согласился Тамерлис. – Но если мне не изменяет зрение, то могучий Флагерон тоже отчего-то нападает на своих.
– Истинно так, – подтвердил Каванах Шестиглавый. – Мне только что доложили. Большое горе. Я потерял одного из своих лучших гвардейцев.
– Что с ним?
– Сменил ориентацию.
– Тоже переметнулся на сторону противника?
– Хуже того, влюбился во вражеский халат. Заметьте, без взаимности.
В этот момент Князь Тьмы понял, что утратил контроль над происходящим, а это и есть настоящее поражение. Все остальное – только его материализация.
Так что ни повторный визит Птусика, переполошивший его телохранителей; ни трогательное предложение Мардамона пожертвовать золотой трон на переплавку для возведения лучшей в мире пирамиды его, Мардамона, имени; ни появление двух милых троглодитов с одним невоспитанным ослом в поводу, щебечущих о своем на непонятном языке, уже не могли его удивить.
Князь Тьмы понял, что попал в некий странный мир, действующий по совершенно иным законам. В мир, где всей его власти не хватило для того, чтобы разобраться с одним безумным летучим мышем, не говоря уже о победе в войне. В мир, где неукротимая мощь адского пламени не имеет значения; где какие-то вредоносные силы то и дело воруют у него из-под носа напитки; и где правят бал веселый рыжий минотавр с папенькиным боевым топором да мрачный, недружелюбный тролль с бормотайкой.
В довершение всех бед приземлился на подлокотник его трона тот самый черный халат с синими глазками и вопросил:
– Пульс пощупаем?
– Гррр-рр, – сказал Князь.
– Дожили… – Доктор Дотт потрепал его за оттопыренное ухо. – Даже рявкнуть как следует не в состоянии. Вот вам мой дружеский совет: сворачивайте это бездарное предприятие и – отдыхать. Баиньки то есть. Потому что здоровье, как говорится, не купишь. Бамбузяки накапать?
– Травите? – печально осведомился Князь.
– Ни-ни. Проявляю человеко, то есть в вашем случае демонолюбие и милосердие. На вас же без слез смотреть нельзя.
– Правда?
– Чистая, как слеза феникса.
– А мне никто не говорил.
– А кто вам скажет? Вы же сразу «хвать» – и готово. Все жить хотят.
– А вы?
– А я чем хуже? Я, когда был жив, тоже хотел. И прекрасно понимаю ваших подданных.
И доктор недовольно поцокал языком.
– Что? – встревожился Князь. – Плохо?
– Да чего уж хорошего? Вот понервничаете еще часок, и получится то же, что с мессиром Зелгом.
– А что с ним? – навострил уши демон.
– Да вон он клубится посреди равнины. Сам на себя не похож. Сейчас прибудет сюда, истреблять всех и каждого.
Князь Тьмы посмотрел туда, куда указывал рукав халата, и обмер. Багровое до черноты клубящееся облако разрасталось на глазах. Оно вовсе не казалось бесплотным, как привычные всем облака, и даже не таким осязаемым, как материя, из которой состоял Папланхузат и его любимые жены. То была глыба истинного мрака – того самого, коего так боялся Форалберг и о власти над которым мечтал сам повелитель Ада.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57