Сами приходили, сами как-то устраивались и оставались навсегда, не заставляя его принимать сложные решения.
Заприметив в темном углу огромного помещения демона Борромеля, Архаблог и Отентал переглянулись, прерывисто вздохнули и бросились к нему, сияя нежными и приветливыми улыбками.
– Какая фактура! – восхищенно молвил Архаблог, пихая Отентала в бок.
– Какая харизма – ее видно за версту, – подтвердил тот.
Отентал любил разговаривать с собеседником, крепко держа его за пуговицу. Однако придирчивый осмотр Борромеля, слегка удивленного такой непосредственностью, показал, что пуговиц на нем нет. Это, несомненно, затрудняло беседу, но не отменяло ее.
– А скажите, – пропел Архаблог голосом кокетливой амазонки, – вы никогда не хотели участвовать в Кровавой паялпе?
– Это слава, почет, прибыль, наконец, – принялся перечислять Отентал, загибая пухленькие пальчики. – Достойная, обеспеченная старость. У вас есть внуки? Вы сможете купить им трипулязные саночки – зимой махнете вместе на каток.
Борромель сморгнул.
– Я маркиз Ненависти, хозяин Дома Боли, повелитель Южных пределов Преисподней и командир сорока легионов Пожирателей Снов, – с достоинством пояснил он. – К тому же, если вы все еще не заметили, я – демон.
– То есть с внуками не сложилось?
– Жизнь наперекосяк, м-да…
– Не беда, – успокоил его добрый Архаблог, – с кем не бывает.
– С этим можно бороться, – закивал Отентал. – Многие думали, что у них нет перспектив, но мы вывели их в люди.
– Мы сделаем вам хорошую рекламу, напишем биографию поприличнее.
– Да идите вы к Бедерхему! – рявкнул ошалевший демон одно из худших адских ругательств.
– Непременно, – ответствовал Отентал. – И его не обидим. Но вы вне конкуренции.
– И не говорите «нет», от таких предложений отказываются только раз в жизни.
– Держите хвост трубой!
– И – ради Тотиса – не сутультесь, это вас портит.
Теперь Борромель моргал без остановки.
– Перед вами откроются все дороги – посмотрите хотя бы на Такангора, – гнул свою линию Архаблог.
– И памятник, не забывайте про памятник в Чесучине. С табличкой, – завлекал Отентал. – Если ваши родственники еще живы, они умрут от гордости.
– А бесплатное трехразовое питание? Учтите наше питание! Со всеми витаминами!
– Да просто вспомнить на старости лет, сидя у камелька, как вы стоите перед восторженной публикой, весь в лучах славы…
Борромель, отдаленно похожий на чудовищную бронированную жабу с когтистыми лапами, представил себя сидящим у камелька и окончательно растерялся. Такого напора и энергии, такого энтузиазма в Аду давно не видели, и демон, которому этикет запрещал пожирать чужих гостей, не знал, как с ними справиться.
– Вас это не смущает?… – Не договорив, он распахнул свой кошмарный зев.
Алая жаркая пасть, утыканная кривыми, острыми как бритва клыками, угрожающе нависла над устроителями паялпы.
– Вот! – обрадованно вскричал Архаблог. – Именно так мы и запечатлеем вас в бронзе!
– Какая экспрессия! – возопил Отентал. – Сколько огня, сколько внутренней силы. Голубчик, вы и паялпа созданы друг для друга. Так и знайте – всю предыдущую жизнь вы прожили зря, она тянулась – тихая, невзрачная – в ожидании этого великого момента. А вы еще ломаетесь.
– Кстати, – прогудел Такангор, выдвигаясь из-за колонны, – не забудьте вписать в договор серебряные подковки. Отличная вещь, я страшно доволен.
– Вы думаете? – с сомнением произнес демон, разглядывая переднюю лапу и шевеля пальцами. – И где здесь должны быть подковки?
– Альгерс разберется, – утешил его минотавр. – Он обычное ведро на голову намертво прилепит, не то что ногу подкует.
Отентал наконец обнаружил на массивном туловище демона какой-то не слишком острый шип и с воодушевлением взялся за него.
– Дорогой мой, – сказал он, дергая демона за этот вырост, – дорогой мой, вы же не знаете самого главного – как вам это понравится.


* * *


Известное известно немногим.
Аристотель

Есть в мире вещи неподвластные холодному уму, но только любящему сердцу. В принципе, их немного, однако именно с ними в Аду больше всего хлопот.
Поговорив с отцом, маркиза Сартейн отправилась к той единственной, кому доверяла и к чьим советам прислушивалась. Герцогиня Эдна Фаберграсс, повелительница Снов, слыла одной из лучших провидиц Преисподней. К тому же ей, как и Моубрай Яростной, были ведомы счастье обретения любимого и неистовая, не утихающая с веками боль утраты. В подземном мире одна только она могла понять и выслушать золотоглазую демоницу и ответить на вопросы, которые у нее внезапно возникли.
Переливающийся всеми цветами черной радуги, великолепный замок Фаберграсс нависал над Пропастью Кошмаров, где во множестве роились самые изощренные, жуткие, болезненные страхи смертных существ. Залитая мраком пропасть казалась – или в самом деле была – бездонной. Над ней высилась одиноко стоящая башня. Даже Князь Тьмы не знал всей правды о ней. В Аду говорили, что тут запечатаны кошмары существ бессмертных и всемогущих и что мир рухнет, если они вырвутся на волю. А потому основная работа повелителей Западных пределов Преисподней – не насылать ужасов тьмы на жителей Ниакроха, но беречь их от Первозданного Мрака.
Эдна Фаберграсс встретила маркизу Сартейн в зале Снов, который обе подруги облюбовали для серьезных бесед еще в незапамятные времена.
Герцогиня была прекрасна: белокожая, с алыми глазами и ярко-красными волосами, собранными в диковинную прическу, украшенную диадемой из черных алмазов; в черном наряде; с массивной цепью, на которой висел ключ, будто сработанный из клока тьмы, на великолепной длинной шее. Хрупкая, стройная, изящная, она походила, скорее, на смертную красавицу, а вовсе не на существо, присутствовавшее при расцвете и гибели многих цивилизаций.
– Говорят, ты летала наверх, – произнесла она вместо приветствия.
Ее голос напоминал звон хрустальных льдинок, просыпавшихся на золотой поднос.
– У нас невозможно что-либо утаить, – рассмеялась Моубрай. – Да, я была наверху.
– Как Кассария? – спросила герцогиня, знаком приглашая подругу располагаться удобнее.
Молчаливая рогатая тварь подала бокалы с кипящими напитками.
– Прекрасна по-прежнему, – ответила Моубрай, пытливо вглядываясь в алые глаза.
– Не пытайся пробраться ко мне в голову, – отмахнулась герцогиня. – Ни к чему. Я и сама скажу тебе, что до сих пор, случается, тоскую по черному замку некромантов, по темному парку и мерцающему озеру, по небу, усыпанному звездами, и прохладному ветерку. И по нежным объятиям Вахана. Но ведь ты пришла не за тем, чтобы слушать, о чем еще я тоскую в одиночестве, когда мой дом пустеет и мне нечем себя занять?
– Нет, не за этим, – согласилась маркиза Сартейн.
– Хочешь знать, видела ли я что-либо важное?
– А ты видела?
– Не уверена.
Эдна Фаберграсс пригубила напиток. Подумала. Затем решилась.
– Хорошо, я скажу тебе, что я видела: ничего. Впервые за всю мою долгую жизнь – ни-че-го. Разноцветные огни, пятна тьмы, всплески золотого света. Как если бы…
Она пощелкала тонкими белоснежными пальцами, подбирая нужные слова.
– Как если бы тебе показали краски, которыми еще только будет написана картина, замысел коей не вполне созрел? – предположила Моубрай Яростная.
– О! – звонко рассмеялась хозяйка замка Снов. – Да ты настоящий поэт, дорогая.
– Настоящие поэты – провидцы, – не поддержала ее шутливого тона Моубрай.
– Что ж, ты права. Тебе удалось правильно передать мои ощущения, – серьезно ответила Эдна. – Позволь узнать, это наитие или у тебя есть какие-то новые сведения?
– Смотря что считать новыми сведениями, – пожала плечами Яростная.
– Как там наш правнук? – внезапно спросила герцогиня. Спросила тихо и чуть ли не жалобно, чему, разумеется, не поверили бы те, кто знал могущественную демоницу, чар которой побаивался даже Князь Тьмы.
– Сложный вопрос, дорогая. – Легкая усмешка приподняла уголки безупречно вылепленного рта. – По-разному. Волнуется, переживает за своих подданных и Кассарию, мучается сомнениями, готовится к войне.
– Он постиг знания предков?
– Вряд ли.
– Он укротил свое могущество?
– Весьма своеобразно. Оно полностью покорно ему, но не служит.
– Кажется, я понимаю, о чем ты говоришь.
– Ты всегда и всех понимала, Эдна.
– И тогда становится ясным, отчего я не вижу даже ближайшего будущего. Его просто нет.
– Такое бывало когда-то?
– Если верить Книгам Каваны. Но кто их читал? Для кого их пустые страницы вспыхнули рунами, прорицающими наиболее вероятное будущее? Да нет – кто просто их видел в последний раз?
– Думаю, наш с тобой правнук, – негромко сказала Яростная.
Эдна Фаберграсс запрокинула голову, распахнула огромную пасть, полную сверкающих ядовитых зубов, в которую в считаные мгновения растянулся ее маленький хорошенький ротик, и вылила в нее кувшин огненного зелья.
– Полагаешь, у него есть Книга Каваны? Это не очередная выдумка Князя Тьмы?
– Так мне показалось, но уточнять я не стала.
– Безумие, – прошептала герцогиня.
– Это еще не все. Скажи, когда ты жила в Кассарии, тебе не попадалась на глаза старая картина – темная растрескавшаяся доска, лица почти не видно, одни только глаза, – покрытая письменами?
– «Когда Спящий проснется»?
– Да, да, она.
– Конечно, попадалась, как ты можешь догадаться по моему ответу. Ты же знаешь – это прижизненный портрет прародителя кассарийских некромантов, одного из варваров Гахагунов.
– А на каком языке написан стих?
– Ты тоже обратила внимание на эти руны?
– На них сложно не обратить внимания. Просто я не хотела искать разгадку здесь, внизу, чтобы…
– Чтобы не привлекать внимания Князя к Кассарии?
Моубрай изогнула тонкую бровь:
– А разве ты поступила иначе, великая Эдна?
Герцогиня Фаберграсс искренне рассмеялась:
– Не гневайся на меня, Яростная. Да, я поступила так же, как и ты. Я тоже любила своего мужа.
Тут она замолкла на миг, будто пробуя слово «любила» на вкус. Видимо, вкус его ей не понравился, и она поправила себя:
– Я тоже люблю своего безумного супруга-кассарийца.
– Да и потом, разве нас интересовало, откуда они явились? – призналась Моубрай. – Я искренне полагала, что Барбелла слабее и беззащитнее меня. Просто это уже не было важно. Не так ли?
– Так, – склонила великолепную голову Фаберграсс.
– Варвары, спустившиеся с белых вершин Гилленхорма, – это звучало так забавно и поэтично, что я даже не подумала, а что они там делали, на этих белоснежных вершинах.
Эдна Фаберграсс фыркнула. Никто в Преисподней не стал бы интересоваться происхождением смертных, пусть даже таких талантливых и могущественных, как кассарийские некроманты. Преисподнюю влекла Кассария, не менее, но и не более того.
– Я только потом, после… после того, как Барбелла покинул меня навсегда, стала думать, вспоминать… – Моубрай сделала паузу. Демоны не плачут, им неведомы людские слабости, но что-то все же мешало ей спокойно говорить. – Я не делала это намеренно, просто приходили на ум всякие мелочи. Не то чтобы я хотела этого… скорее, напротив…
– Я понимаю, – сухим голосом, шелестящим, как песок, гонимый ветром в жаркой бангасойской пустыне, прошептала повелительница Снов, – не объясняй, Яростная, я все понимаю. Ты и желала бы забыть, но память подсовывает тебе сладкие воспоминания. Каждый уголок того места, где ты была счастлива, каждую деталь, каждый миг каждого короткого дня той, стремительно промелькнувшей жизни.
И Эдна Фаберграсс внезапно взвыла. От этого истошного крика на земле, несомненно, начался бы ураган. Листва облетела бы с деревьев, птицы сорвались бы с мест и взмыли в потемневшее внезапно небо, а люди ужаснулись. Но Преисподняя и не такое видела. Недра земли привыкли надежно защищать Ниакрох от горя, гнева, ярости и отчаяния могущественных демонов. Багровое небо только содрогнулось на миг, и тут же все стихло.
– Прости, – сказала демонесса, устало закрывая алые глаза. – Я все никак не могу привыкнуть к тому, что испытываю боль.
– Нам больно, – согласилась Яростная, – но и сладко.
– Продолжай.
– И вот однажды в памяти моей всплыла эта растрескавшаяся, почерневшая от времени картина, на которой не было видно лица и по которой бежали такие же темные, неразборчивые, выцветшие письмена.

Когда Спящий проснется,
Как сонный ребенок,
Оглянется вокруг и удивится,
Весь мир затаит дыхание.
Свет и Тьма подберутся к нему
С обеих сторон,
Лягут рядом, как верные псы,
Виляя хвостами и преданно глядя в глаза.
Когда Спящий проснется,
Две дороги устремятся к нему
С двух сторон горизонта –
Оттуда, где солнце рождается,
И оттуда, где оно умирает,
А он окажется на распутье.
Когда Спящий проснется,
Ему придется выбирать
Между славой и смертью,
Между любовью и ненавистью,
Между Светом и Тьмой,
Между собою и всеми.
Когда Спящий проснется,
Постарайся оказаться подальше,
Дитя мое.

Герцогиня говорила протяжно, нараспев, будто прорицала, хотя маркиза Сартейн знала, что это не так.
– Откуда ты знаешь? – севшим голосом спросила Яростная.
– Вахан как-то прочитал мне это стихотворение. И сказал…
– А Барбелла мне ничего не сказал, – выдохнула Моубрай, даже не дослушав подругу.
– Но ты спрашивала его?
– Нет.
– А я спросила. Мне всегда казалось, что я падала в бездну, когда стояла у этой картины.
– Он объяснил тебе значение текста?
Эдна со странным выражением взглянула на подругу.
– Нет. Он только прочитал сии строки, дабы удовлетворить мой интерес, и тут же взял с меня клятву никогда не пытаться постичь их суть и смысл. Забыть.
– Но ты не смогла?
– Не дать клятву – нет, не смогла. Нарушить ее – тоже нет. Не смогла. И никогда бы не посмела. Но и забыть – тоже не смогла.
Моубрай присвистнула, и рогатая тварь снова возникла в зале, нагруженная напитками.
– Забавно, – произнесла Яростная, утолив терзающую ее жажду огня. – Забавно. Я всегда полагала, что речь идет о Тотисе, сотворившем мир и заснувшем до Судного дня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57