Но старик, припадая на хромую ногу, заковылял за мной и, поравнявшись, попытался остановить. Тут уж я разозлился по-настоящему.
— Чего вы от меня хотите, аксакал? — спросил я. — Скажите!
— Сначала остановитесь, — ответил старик. Я остановился.
— Ну, говорите. И попрошу убраться потом от меня подальше.
— Простите, простите... — Старик все не мог унять одышки. — Вы не имеете права так со мной разговаривать, я тоже, как и вы, человек науки! К тому же и возрастом старше. Где уважение к седине?
Я извинился. Сказал, что спешу.
На эти мои слова старик не обратил внимания. Он ухватил меня за лацканы пальто белыми, бескровными руками с неприятно чистыми длинными ногтями, словно боялся, что я убегу, и, почти вплотную приблизившись своим лицом к моему, заглянул мне в глаза.
— Вы уверены, что про этот документ, — он указал подбородком на портфель у меня в руке, — никто,
VI* кроме вас, ничего не знает? Можете ли вы положа руку на сердце сказать, что первооткрывателем являетесь именно вы?
Ответить так вот сразу я не смог.
— Ага! — выдохнул старик. — Не можете. Потому что этот документ был известен и до вас.
— Где и когда он был опубликован? — спросил я. Хоть я и был уверен, что нигде никакой публикации не было, при вопросе старика у меня болезненно зашлось сердце, под ложечкой появилось какое-то странное ощущение — будто я переел чего-то жирного.
— Нигде и никогда документ этот опубликован не был, —сказал старик.
Неожиданно в голову мне пришла нелепая мысль.
— Вы? Стало быть, вы открыли его?
— Я, — горделиво произнес старик.
Он весь так и распрямился, скрестил руки на груди и перевел дух. Нижняя губа у него была злорадно закушена, в сощуренных маленьких карих глазках прыгала злая усмешка.
— Понятно, — выдавил я из себя. — Вчера вечером вы его открыли — вот когда. Да мне надо было просто-напросто запретить вам подходить к моему столу. Я не сделал этого из-за ваших седых волос.
Старик покачал головой.
— Какой вы горячий! Совершенно чуждая казаху черта. Но я вас понимаю. Понимаю — и прощаю вашу горячность. Однако ваше обвинение придется вам взять обратно. Вы сами убедитесь, что не правы. Пойдемте ко мне домой.
Некоторое время я стоял, раздираемый самыми противоречивыми чувствами. Потом все-таки последовал за стариком.
Он занимал комнату в коммунальной квартире с общей кухней. Первое, что бросилось мне в глаза, когда я зашел в комнату, — это газеты. Настланные на пол подобием дорожки, от порога до самого окна напротив. Вместо настоящей дорожки. Газет лежало, наверное, пять, десять, а может, и двадцать-тридцать слоев. Видимо, по мере того как изнашивался верхний слой, на него настилали новый. А если менять весь этот настил, сколько бы килограммов газет приходилось покупать старику ежедневно? Так оно все и оказалось. Старик снял у порога свои войлочные ботинки на резиновой подошве и, вытащив из внутренного кармана пальто несколько газет, принялся стелить их на пол. От порога до окна вполне хватило четырех развернутых, положенных в длину газет.
— Проходите! — пригласил старик после того, как "ковер" его был готов.
Сняв обувь и пройдя в комнату, я с любопытством огляделся. В углу возле окна торчал один-единственный на всю комнату стул, со спинкой, обмотанной проволокой, рядом стоял маленький обшарпанный стол. Справа у стены — длинная, узкая железная кровать. Все остальные стены в комнате, от пола до потолка, были заняты книжными полками. Но ни одной книги на них я не увидел. Полки были сплошь заполнены тесно, впритык друг к другу, стоявшими папками. Здесь были папки с твердыми, картонными, и мягкими, матерчатыми, корешками, голубые, серые, коричневые, красные, полинявшие и вообще потерявшие всякий цвет, тонкие и толстые папки, неизвестно откуда взявшиеся здесь и неизвестно сколько времени здесь стоящие.
Старик усадил меня на стул, сам нашел на полке у двери тоненькую папку, обтянутую голубым ледерином, вытащил ее и подошел ко мне. Повернувшись затем ко мне спиной, он порылся в папке и, видимо, нашел то, что ему было нужно.
— Вот!..
Это были фотокопии тех самых найденных мною неизвестных материалов. Всего-то несколько листочков бумаги... Пошла прахом вся работа последних шести дней, да и не только их — пошли прахом все шесть месяцев моего напряженнейшего труда.
— Несколько минут назад вы произнесли слова, которые оскорбили меня не только как ученого, но и как человека, — сказал старик с особым достоинством. — Всю последнюю неделю дело находилось в ваших руках. Когда, скажите, мог я успеть снять с этих бумаг фотокопии? Конечно, и в этом можно сомневаться. Ведь я — сотрудник архива...
Последнее его признание было для меня новостью. Мне как-то и в голову не приходило, что старик может работать в том самом Центральном архиве, который я посещал каждый день.
— Вполне можно допустить, — продолжал старик, — что я узнал о вашем открытии, а затем вечером, после работы, совершил свое черное дело. Но посмотрите на эту фотобумагу. Она не похожа ни на проявленную сегодня, ни на проявленную вчера. Она уже желтеть начала. Конечно, и это не доказательство. Я мог бы специально подобрать старую бумагу. Как видите, вы можете предполагать что угодно. Но, дорогой мой, — перешел он на "ты", — ты и сам хорошо знаешь, какие в архиве порядки. Можешь проверить, кто и когда просматри-
Ш
вал эти папки. Ты. И я. Только мы с тобой. Но против твоей фамилии стоит дата "4—10 апреля 1963 года". Ну, а против моей... как вы думаете? — снова перешел он на "вы". — Против моей — "7—25 марта 1956 года". Семь лет. Этот документ был открыт мною ровно семь лет назад. Ясно? Вы поняли?
Я был уничтожен. Я не знал, что и сказать, так я был подавлен. Мне даже не пришло в голову попросить у старика прощения за брошенное ему недавно оскорбление.
— Почему же вы не опубликовали этот документ вовремя? — спросил я после некоторого молчания, признавая тем самым перед стариком свое поражение.
— Времени не было, — ответил он, забирая у меня фотокопии и пряча их обратно в папку.
— Как это не было времени? Целых семь лет. Такой важный материал...
— Дорогой! — Старик покровительственно похлопал меня по спине. — Это ничего не стоящая вещь, поверь моему слову. Ничего не стоящая. Я не хочу сказать, что документ не имеет никакой цены. Он ценный. Это очень значительный документ. Но, как говорил Шекспир: мой друг Горацио, в этом бренном мире так много тайн, о существовании которых мы даже и не подозреваем! Они-де и во сне нам не снятся, куда же нам еще размышлять над ними. Так и в науке. Особенно в казахской науке, которая только-только начинает развиваться. Где уж на каплю обращать внимание, когда рядом целое море?
— Так, стало быть, по поводу этого материала вы не написали ни статьи, ни исследования, ни даже краткой справки?
— Нет, - ответил старик. Голубую папку он обеими руками прижимал к груди. Точно любящий отец обнимал сына.
В глубине души у меня затеплилась надежда.
— Хорошо, вы первым открыли этот документ, — сказал я. — Но гласности его не предали. Никто так и и не узнал об этой тайне, кроме вас. Никто — за все долгие семь лет. Ну, а теперь этот документ открыл я. Без вашей помощи. Самостоятельно. Так ведь? Я имею право утверждать это?
— Разумеется, разумеется.
Тлевшая во мне надежда стала разгораться.
— У вас, вы говорите, не было времени, чтобы опубликовать этот документ. Вы только знали, что он хранится в таком-то деле под таким-то номером. Но ничего по этому поводу не написали...
— Говорите, говорите, не стесняйтесь, — подбодрил меня старик.
— Я и говорю. Статью, которую не написали вы, написал я. Я выдвинул свои предположения по поводу содержания этого документа. Я собираюсь вынести на суд общественности действительно научные заключения. Все это — только мой труд. — Старик помахал руками, словно хотел мне возразить что-то, но я не стал его слушать. — Да, это мой труд. Никто с этим спорить не будет. Но, учитывая то, что документ первым открыли все-таки вы, я намерен сделать вам такое предложение. Просмотрите мою статью. Если пожелаете что-то добавить — подумаем. Предложите какие-то изменения — обсудим. Но я полагаю, в ней нечего ни убавлять, ни добавлять. Вам надо лишь внимательно прочитать. А потом поставить свою подпись! Статья будет опубликована как наша общая.
Старик по-мефистофельски усмехнулся. Точно боясь, что я совершу какое-нибудь насилие, он отнес голубую папку, которую все это время продолжал прижимать к груди, на свое место и с силой задвинул стекло полки.
— Нет! — Он заложил руки за спину и, как был в носках, зашагал по газетной дорожке от двери к окну, от окна к двери. Газеты так и зашуршали у него под ногами. — Нет! Нет! Нет!
— Почему? ~ спросил я и поднялся со стула. -Яне могу подписываться под статьей, написанной
другим человеком.
— Тогда напишите сами. И мы объединим наши статьи.
— У меня нет времени, — сказал старик. — Я... — замямлил он, — я... мне не хочется писать.
— Тогда прощайте. Я буду публиковать статью за своей подписью.
— Вы не имеете на это права! — закричал старик. Голос его был пронзительно тонок и остр. Мне показалось, у меня разорвутся барабанные перепонки.
— Почему?
— Первым открыл я.
— А я говорю — я.
— Но ведь это не так. Вы же сами видели. Ты же сам видел, голубчик. — Теперь он поочередно называл меня то на "ты", то на "вы". — Только что убедился. Открыл я. Я первооткрыватель.
— Как и кому вы сможете доказать это? — спросил я. — Кто поверит, что вы, вот именно вы, зачем-то держали все это в тайне столь долгое время?
Старик не ответил. Плечи его обвисли, голова беспомощно свесилась на грудь. В одно мгновение он вновь превратился в жалкого, сморщенного старичка, каким я привык его видеть обычно.
— Если бы вы были способны на такое коварство, я бы не встал на вашем пути, новы... — Старик снова своими длинными худыми пальцами коснулся ворота моего пальто. — Вы очень порядочный и трезвый молодой человек, к тому же глубоко образованный. Не подумайте, что я льщу. Я наблюдал за вами все эти шесть месяцев. Вы чисты и благородны. Скажите, скажите, пожалуйста, разве это достойно человека — втоптать меня в грязь, как червяка какого-нибудь, как козявку... присвоить себе документ? Конечно, юридически вы правы. Но как это все будет выглядеть с моральных позиций?
Старик был прав в своих рассуждениях. Да, я сам по себе нашел этот документ, но у меня не хватит совести обнародовать его без согласия человека, обнаружившего его первым. Но своего решения я все же менять не стал. Дал старику две недели сроку. Пусть напишет статью. И тогда мы опубликуем материал под двумя фамилиями. Ну, а если не напишет — что ж, тогда у меня руки развязаны.
" Так вот я и познакомился с сотрудником архива, стариком Саметом. Так мы надели общий хомут, доставивший нам потом обоим много страданий.
В молодости человек часто бывает жесток. Безжалостен. Самет-аксакал и без того-то был плох здоровьем, страдал сердцем. Сейчас вот как подумаю, так это, пожалуй, я виноват, что болезнь его обострилась, я в том повинен, что он раньше положенного сошел в могилу.
Так получалось, что до последнего времени мне часто отказывали в нужных папках, в таких причем, в которых, как мне казалось, я мог бы найти и для себя много интересного. Почему-то именно этих папок не оказывалось на месте. То у них корешок меняли, то переплет. В общем, находились какие-нибудь причины, и в результате папок я не получал. Естественно, после того как я узнал, что Самет-аксакал работает в архиве, у меня не могло не возникнуть подозрений.
Без лишних выяснений я отправился прямо к начальству. Все папки оказались на месте. Самету-аксака-лу как следует выговорили за невыполнение требований заказчика, а я, получив наконец пропыленные папки, направился в зал.
Теперь Самет взял себе за правило каждый день к концу работы архива поджидать меня у выхода. И всякий раз, как я видел его, у меня холодело сердце. Мне не хотелось верить в то, что произошло, но как тут было не верить — ведь я видел. Однако от приглашений зайти к нему домой я отказывался наотрез. Избегал всяких разговоров с ним, только спрашивал коротко:
— Написали?
У Самета тотчас начинал дрожать подбородок, он буквально утрачивал дар речи.
— Хорошо, — говорил я. — У вас осталось еще три дня.
Три дня проходили, и мы снова встречались у выхода.
— Закончили? —- спрашивал я. — Ладно. Даю вам еще пять дней. Не от любви к вам. Просто мне сейчас самому некогда. Я нашел кое-что весьма интересное. Тот материал рядом с этим — ничто.
Через гСять дней происходило такое.
— Добавляю вам еще семь дней, — говорил я. — Не от почтения к вашему возрасту, а оттого, что занят. Сегодня я еще кое-что нашел. Погодите! Это только начало. Я весь ваш архив переверну вверх дном. Посижу еще с полгода, так другим здесь и делать будет нечего. Будьте здоровы. И про статью не забывайте.
Не жалел я его. Не обращал внимания ни на годы его, ни на болезнь. Но уж он отыгрался на мне!
Осень только еще наступила, а я уже закончил сбор материала для диссертации. И вот тогда-то этот старик снова привязался: пошли да пошли к нему домой. Что говорить, все-таки неспокойно было у меня на душе. И я пошел. Я не сомневался, что некоторые незнакомые науке факты, которыми я располагал теперь, окажутся в папках старика. Но — о ужас! Чтобы он знал весь мой материал, который по крохам, по крупицам я собирал целый год! Все опять оказалось у Самета, все ему уже было известно.
Я не знал — или мне удивляться, или огорчаться... Мозг мой отяжелел, голову ломило так, что казалось — череп вот-вот расколется. Я был близок к помешательству. Но я не сдался. Я запел ему свою старую песенку. А он затянул свой старый припев. Лишь в одном не оставалось сомнений: в этой нашей схватке победил он, а я был побежден.
Разумеется, я мог бы написать диссертацию. Никто бы не помешал мне в этом. Работа, построенная на неизвестных науке фактах, дала бы мне не только диплом рядового кандидата наук, она бы принесла мне и славу, и почет, она открывала дорогу к докторской диссертации, а затем соответственно — к званиям профессора, академика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57