— Неудобно как-то получилось, — сказала девушка*
— А чего это он так вылупился?
— Узнал нас. Он ведь из нашего аула.
Но юноша не обратил на эти слова внимания.
— Наверное, молодость вспомнил, вот что, — улыбнулся он.
— Разве обязательно? Может, о чем-то другом подумал.
— Ну, о чем же мог подумать старик, когда ему навстречу идут в обнимку девушка с парнем. Как по-твоему? Через много лет, когда мы с тобой увидим молодых в обнимку, у нас тоже будут слезиться глаза.
— Выходит, мы когда-нибудь тоже...
— Постареем.
— Но ведь это ужасно.
— Ну, не расстраивайся. До этого еще далеко.
— Все равно ужасно, — сказала девушка, — если поздно или рано мы постареем...
— Нет, не все равно.
— Нет, все равно. Я не хочу стареть.
. — Ладно, — примирительно сказал юноша и крепче прижал девушку к себе. — Пусть будет по-твоему. Мы постараемся не стареть. Мы навсегда останемся молодыми.
— В самом деле?
— Совершенно серьезно...
— Ой!.. — счастливо сказала девушка.
Погасли последние облака, пунцово отражавшие лучи давно уже закатившегося солнца. Начало быстро темнеть. А Жумагул все стоял на том же месте, где споткнулся, словно чучело, оставленное за ненадобностью откочевавшим аулом, и все смотрел, смотрел вслед скрывшимся с его глаз молодым, чья жизнь только-только начиналась.
Кто знает, может быть, и в самом деле молодость вспоминал старый Жумагул...
1961 ЗИМОВЬЕ В ГЛУШИ
Едиге проснулся от топота архара, раздавшегося, показалось, прямо под ухом. Перестук копыт удалялся, делаясь все глуше и глуше, и вдруг пропал, будто его отрезали ножом. В снежную глубь угодил, подумал Едиге.
Небольшое окошко, разрисованное лохматой наледью узоров, было бледным — на дворе наступил рассвет. Но в комнате только-только начало светлеть. В углах все еще прячется темнота.
Едиге заметил, что он один, — бабушка, значит,, уже встала. Кровать мамы в тёре тоже пуста. В центре настенной кошмы, покрытой орнаментом, можно уже различать повешенную наискось, стволом вверх, двустволку. Это папина. Говорят, ее прозвали "кровавым дулом". Папа его был метким стрелком, никогда не промахивался. Едиге сам не видел, так люди говорят. Как-то он зараз уложил трех уток, пролетавших над аулом. Непонятно, как он мог двумя выстрелами уложить сразу трех уток. Но, видно, все правда. Потому что, оказывается, тогда все только что встали, хорошо выспавшись, и видели это своими глазами. Уток он отдал детям, прибежавшим на выстрел. А тем, кому не хватило, сказал: не хнычьте, завтра всем подстрелю по гусю. Папа никогда не лгал. Сказано — сделано. Щедрым был. Раз около соседнего аула он застрелил сразу четырех архаров. Конечно, при этом было сделано только четыре выстрела. Говорят, весь аул пропах тогда свежей кровью. Столько было белого сала, красного мяса... А домой отец принес маленький кусок. Бабушка говорит — это настоящий охотничий характер. В здешних краях никогда не было такого меткого охотника, как его папа. Говорят, попадал в глаз косуле1. Зачем в глаз, непонятно. Наверное, хотел, чтобы люди видели, какой он хороший стрелок. Но папа вовсе не был хвастуном. Просто он был первым среди сверстников, говорит бабушка. И в армию он ушел одним из первых, когда еще никто не уходил. Ему прислали бумажку с вызовом — и он сразу же ушел. В то время мы были друзьями с Керманом , говорит бабушка. Поэтому, наверно, и оставил свое ружье. Не знал, видимо, что будет война. Он думал, что позанимается военными упражнениями, побудет в
1 "Попасть косуле в глаз" — выражение, аналогичное русскому: "попасть в беличий глаз".
2 С Германией.
разных местах и вернется. Через четыре месяца после ухода папы, в зимнюю стужу, родился он, а только ему исполнилось полтора годика, началась война, рассказывает бабушка. Три года нет уже писем от папы. Некогда ему, наверное. Мороз ли, жара ли, ночь или день, не зная радости и смеха, воюют там. Одни сильные, здоровые джигиты. Воюют и воюют, и нет у них времени написать письмо домой. Так объясняет бабушка. А мама ничего такого не говорит, молчит. Сидит и молчит. А иногда, когда ей кажется, что никто не видит, плачет. И дедушка такой же. Нет, он не плачет. Мужчина ведь. Большой-пребольшой к тому же. Он не плачет, но он тоже сидит мрачный. И только иногда вздохнет тяжело. Это, конечно, от усталости. Весь день он на коне — пасет овец — и устает. В последнее время перестал даже рассказывать на ночь сказку и петь старинные предания.
В передней комнате зашипело. Это вскипевший чай выплескивается на плиту. Слышно, как около печки возится бабушка. Со скрипом открылась дверь, кажется, заходит что-то большое-пребольшое, бесконечно длинное, — только когда клубящийся сгусток мороза уже вполз и в заднюю комнату, дверь наконец закрылась. Послышался глухой стук тяжелого ведра о глинобитный пол.
— Замерз родник, еле до воды добралась. Рука от лома так и заледенела вся.
— Ой, светик мой! Попросила бы деда.
— Апа! Ты видела архара?
— Ой, он уже, оказывается, проснулся!
— Елик-тай1 , — сказала бабушка, — пока печка не разогрелась, полежи, а то замерзнешь.
— Я же спрашиваю — видели архара?
— Э-э, архара мы видим каждый день, — протянула бабушка. — Дед говорит, они сейчас пасутся вместе с овцами.
Едиге вспомнил, как дедушка сказал однажды: "У женщины волос долгий, а ум короткий", — и промолчал. Спрашивай не спрашивай — все равно без толку. Большая длинная печка, делящая дом на переднюю и заднюю комнаты, гудит, пожирая дрова. Едиге прижал руку к ее шершавому боку. Тепло. Из-под кровати послышался какой-то треск. Это мышь. Говорят, у нее зубы чешутся. Едиге перевернулся нд. другой бок. Треск прекратился. В тёре, где белая, высокая деревянная кровать мамы с костяной красивой резьбой по
1 Форма ласкового обращения.
лицевой стороне, теперь уже совсем ясно видна двустволка — до спусковых крючков, до затвора, с деревянного приклада кое-где сошла краска.
Снова открылась дверь. Словно бы кто-то никак не может перешагнуть порог» Снова в комнаты рванулся целый воз холода. Мороз в комнате очень похож на белесые облака на небе. Кажется, двери нравится стоять открытой настежь и охлаждать комнаты, — с тягучим скрипом, как бы нехотя закрылась она. Человек, вошедший в дом, отряхивает с ног, стоя у порога, снег. Дедушка. Кто чуть свет может прийти на далекое, забытое в глуши зимовье?
— Ата, ты видел архара?
— Видел, Елик-тай.
Едиге, торопливо надев рубашку, лежавшую в изголовье, спустился на пол. Натянул кое-как новые красно-полосатые штаны, которые мама сшила ему из своей старой толстой шали на день рождения — когда ему исполнилось пять лет, — и побежал в переднюю комнату. Дед, бросив шубу на свою старую поржавевшую железную кровать в углу, снимал с длинных белых усов льдышки сосулек, и каждая была с мизинец.
— А как ты его увидел, ата?
— Завернул за угол, а архар стоит под окном, огромный самец-трехлетка.
— Вчерашний?
-— Да, уже пять ли, шесть ли дней, как ночь — так и ходит вокруг нашего двора.
— А что он ищет? — спросил Едиге, когда все расселись вокруг низкого круглого стола около печки.
- — Зима что-то затягивается, Елик-тай, а корма в горах все меньше и меньше. Вот он и приходит, надеется, может, что перепадет ему сена от нашей скотины. Да и сам двор в низине, под укрытием горы, здесь не так холодно, как в горах и в долине, там постуденей. Две недели уже, как ветер с севера дует. А ночью буран был, снег валил. Может, и холод пригнал его сюда... А может быть, от волков здесь укрылся. Кто знает. Как бы там ни было, он привык к нашему двору.
— Был бы Мурат, он бы пристрелил его в первый же день, — сказала мама.
— Нет, Анар-жан, убивать попросившего у тебя приют, даже если это животное, не говоря уже о человеке, недостойно. Мурат не был таким бессердечным не жалел, — дед чуть приостановился и
1 Коныран — собирательное имя архаров, сайгаков, оленей, маралов, куланов; по народному поверью» не следует убивать их слишком много.
вздохнул тяжело, — ужас как много убивал их, не дай бог, чтобы это обернулось против него бедой...
— Не надо, Маке... — прервала его бабушка. — Не надо, дед Едиге, не говори плохих слов. И без того вон сноха печальна. "Кому смерть не уготована, хоть сорок лет резня — останется в живых", так говорится. Плохая весть давно докатилась бы. Сейчас мне хорошие сны снятся, не то что в прошлом году. Жив мой Мурат. "Только мертвые не возвращаются, а настоящий джигит, если жив, какая б дорога ни выпала, в какие б кандалы ни заковали, всегда найдет тропку к дому",— так еще в старину говорили. Скоро вернется. Войне закончиться время. Говорят же, наши вошли уже в земли Кермании.
— Э, кто знает. И немцы вошли в советские земли. До Москвы дошли. Но война на этом не закончилась, наоборот, только разгорелась. Однако, когда двое борцов борются слишком долго и никто никого не пересиливает, а один вдруг найдет в себе скрытые силы, то борьба заканчивается. На это я и надеюсь. О аллах, один ты в силах положить конец этой войне... Ну да что мы тут... солнце встало, пора выгонять овец. — Старый Мамай быстро доел те несколько горсток мяса, что остались от ужина, выпил залпом полную чашку жирного бульона с раствором курта1 и стал подниматься. После двух-трех неудачных попыток ему наконец это удалось. — Елик-тай, день морозный, долго не гуляй, не то обморозишь лицо, как в прошлый раз.
— Милая, ты же знаешь деда, он не хотел сказать ничего плохого. Просто у него такая манера говорить, не принимай близко к сердцу, — сказала старая Орын-кул Анар после того, как дед Мамай, надев поверх шубы армяк из верблюжьей шерсти и подпоясавшись обшарпанным широким ремнем, тяжело волоча ноги, вышел из дома. — И ему, бедному, несладко. Сам даже на коня сесть не может, обязательно на камень встать надо. Боюсь, как бы однажды не остаться ему в степи... Молодым в любой компании заводилой был, охоту любил, сокола и гончих держал. Теперь состарился, почтенным аксакалом стал... В старину говорили: "Если коню худо — у него кости торчат, если мужчине худо — у него высыхает тело". И вот какие ужасные времена настали: ссохшимся стариком он с утра до вечера пасет овец... Лишь бы вернулся Мурат-жан. Все
1 К у р т — кислый твердый сыр в маленьких кусочках из овечьего молока.
позабудется, как сон. Еликтай, почему не ешь? Ешь пшеницу, подбавляй масла побольше.
Едиге посмотрел в свою маленькую деревянную чашку с отбитым краем и поблекшей краской. Чашка полная. Красная пшеница со вздувшимися боками. Сначала мама как следует очистила ее от шелухи. Затем бабушка хорошо зажарила в казане. Самая почетная еда в этом доме. Положена только Едиге.
Шалун Едиге не знает, чего она стоит, эта редкая еда. В чулане есть полосатая длинная сума, сшитая из алаши1 . Она висит у самого края одного из шестов, обоими своими концами прикрепленных рогожей к потолку. Сума наполнена пшеницей. Ежедневно, взяв две-три горстки, бабушка зажаривает ему этой пшеницы. Бывает, что сума пустеет до середины, а той ниже. Однако как только * издалека, с центральной усадьбы колхоза, что расположена в долине на расстоянии трех-четырех кочевий, кто-нибудь приедет, сума уже на следующий день вновь полная. Но Едиге не известно, что один из шестов, на который подвешивают мясо, почти совсем уже не прогибается под тяжестью своего груза. А полосатая сума кажется ему волшебной скатертью-самобранкой, про которую бабушка рассказывает в своих сказках.
...Едиге почувствовал, как кто-то тихонько подтолкнул его в плечи. Кок-Даул, борзой пес. Это он просит есть. Скулит с мольбой, будто говорит: "Ну дай же!" Когда он открывает пасть, то видны желтые корни обломанных старых клыков. Главного оружия охотничьей собаки — длинных, острых передних клыков — нет у него вообще. Шерсть у пасти бурая и вытерлась, как остатки коротко остриженных усов старца. На кончике хвоста и холке полным-полно седых волосков. Совсем постарел пес. А говорят, когда-то волка брал без труда, как зайца. Лису замечал издалека и гнал ее, оказывается, совсем недолго, ловил. Снизу под пастью у него — одинокий волосок, тоже седой. Это знак величия. Дедушка говорит, борзые с такой меткой даже в старые времена встречались редко, а теперь их нет вообще. Но теперь от пса, который в свое время ничего не боялся, не уставал ни от какого гона, выиграл сотни схваток, остались только одни кости да непомерно большая голова. Наполовину оторванное, болтающееся правое ухо, все ец|е не зажившее,— память о последней схватке, схватке, закончившейся для него позорным поражением.
1 А л а ш а — шерстяная материя, сотканная ручным способом.
Молодой сторожевой пес Алыпсок, у которого клыки были как ножи, а сила так и била через край, не знающий о славных победах Кок-Даула, не захотел признать авторитет, каким почему-то пользовалась эта старая развалина, и однажды, когда ему налили бульону меньше, чем Кок-Даулу, не удержал в себе давно клокотавшей яростной злобы, набросился на старика. Беззубая пасть и былая слава не могли противостоять молодой силе. Алыпсок загрыз бы Кок-Даула до смерти, но старого пса спасла бабушка, выбежав на шум борьбы, хрипы и визги. Бедному Алыпсоку досталось по первое число. Всем в доме он был ненавистен, все ополчились против него. Но в ту же ночь кружившиеся возле дома волки утащили Алыпсока, и бабушка с дедушкой очень переживали, что потеряли единственного сторожевого пса. А Едиге тогда вспомнил сказанные как-то бабушкой слова, что не след таить злобу на другого, ибо поплатишься за нее сам, и подумал, что с Алыпсоком так и вышло.
Дней шесть пролежал Кок-Даул под кроватью дедушки в передней комнате. Во двор теперь почти не выходит, только по нужде. Не ест. Иногда вдруг заскулит от боли, причиняемой тяжелыми ранами, и снова лежит молча, жалко глядя налитыми кровью, полуослепшими старческими глазами. Кажется, страдает, что ему пришлось пережить такое позорное поражение от какого-то сторожевого пса, которого в былое время он бы одним ударом уложил насмерть. Так, в общем, объяснила бабушка. Совсем изменился Кок-Даул с тех пор. Свернувшись, выставив свои торчащие кости, лежит и лежит у печки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57