тогда шел снег.
- ...он был.
Ишаченко погладил свои красноармейские усики, почесал
затылок и откинулся на высокую спинку кресла. Наступившая
минута молчания показалась Ираклию Давыдовичу вечностью.
Колючие глаза старшего следователя говорили: "Вам что, морду
набить или так сознаетесь?" Резиновые кулаки, покоившиеся на
столешнице подтверждали, что глаза не врут и не шутят. Ужасно
ненавидел товарищ Суржанский жизненные ситуации, в которых ему
били морду. Последний раз это случилось в гостях у Ключниковых.
Отметина еще красовалась на его честном партийном лице. Добавки
Ираклий Давыдович не хотел. И тогда он невероятным усилием воли
запустил в душе некий механизм: пришли в движение мозговые
извилины, кровь бешено понеслась по аорте - еще мгновение и...
- Я потерял партийный билет.
...В кабинете старшего следователя по особо важным делам
прогремел взрыв. Бронзовый бюст Железного Феликса развернулся
на своем постаменте и сурово сдвинул брови. Чекистский плакат в
кабинете Ишаченко дал крен. Задребезжали мутные оконные стекла.
Стояк вешалки подпрыгнул на месте, а за дверью тетя Паша
выронила из рук швабру. Только несгораемый шкаф остался
невозмутим, а со стороны орехового шкафа в наступившей
умопомрачительной тишине слышался шелест падающей бумаги.
Если бы сейчас ответработнику исполкома товарищу
Суржанскому сообщили, что Земля сошла c орбиты и врезалась в
толстый шар Солнца, он сказал бы: "Ну и что? И не такое бывает!
А вот я..." Было страшно. Серый в крапинку пол уходил из-под
ног. Ужас заморозил сознание первого немешаевского
беспартбилетника и вырвал из его партийной души... истерический
смех. Смех был сильный, хриплый.
- Ах, ты еще и ржать, контра?! - дошло до помутненного
сознания Ираклия Давыдовича.
Смех прекратился так же вдруг, как и начался. Вырвавшийся
было ужас возвратился, как джин, вовнутрь.
- Я же сам пришел, сам, понимаете? - проговорил Ираклий
Давыдович, дрожа всем телом. - Какая же я контра? Понимаете, в
среду утром...
Тут из кармана следователя свободной птахой выпорхнула
фига.
- Это я уже слышал! - вспыхнул капитан. - А ну молчать!
А может ты не просто контра, - предположил он, - а
притаившийся враг народа? Или того хуже - наймит Антанты? А?
Вот где надо разобраться... И хорошенько надо разобраться.
- Вы же помните, - захлебываясь в страхе, прошептал
Ираклий Давыдович, - тогда еще снег шел. Ведь так? Так.
- А ну - молчать! - крикнул чекист так, что в жилах у
наймита Антанты застыла кровь. - Хватит мне тут!..
Из возникшей возле орехового шкафа бумажной кучи он взял
листок c надписью: "Протокол допроса".
- Ну, сволота контрреволюционная, начнем. Фамилия?
Альберт Карлович вновь закурил, а Ираклия Давыдовича
передернуло. Он попробовал приоткрыть дрожащий рот, но губы
были, словно приклеенные и вместо того, чтобы дать волю
рашпильному языку, держали его в неволе. Уши заложило и они
начали еле заметно вращаться.
- Фамилия, - громко повторил грозный следователь.
- Суржанский я... - губы неожиданно расклеились и так же
быстро сомкнулись.
- Созна-аешься! - c уверенностью прошипел следователь.
- Не такие кололись. Имя, отчество.
- Ираклий Давыдович, - выдавили побледневшие губы.
Партийная совесть поджала хвост и предательски
безмолствовала.
- Социальное положение?
Пошла стандартная процедура допроса, общая для всех
округов страны c территориально-милицейскими формированиями.
Гражданин Суржанский быстро освоился и отвечал на вопросы
следователя более уверенно. Простые человеческие чувства вновь
соединились c партответственной душой, насквозь пропитанной
последними решениями немешаевского партактива.
Дойдя до "Есть ли родственники за границей?", следователь
отложил в сторону ручку. "А к чему все эти формальности? -
подумал он. - Все равно этот тип - участник меньшевистского
заговора. Очень кстати..."
- Слушай сюда, контра, - сказал он. - Если ты мне
сейчас не скажешь, кому, когда, где, при каких обстоятельствах
и за сколько продал самое святое, что тебе доверила партия, я
из-под твоей вражьей шкуры все повытаскиваю и твоим дружкам,
антантским собакам, скормлю. Ты понял, ишак подорванный?
Ираклий Давыдович покорно кивнул и изобразил на своем лице
полное понимание.
- Кому, оленевод твою мать, партийный билет продал? -
еще раз спросил следователь и, достав из кобуры револьвер
системы Смит и Вессон, почесал им затылок.
- Клянусь честью, я не продавал! Я не продавал, гражданин
следователь, слово коммуниста... Понимаете, в среду утром, вы
помните, тогда еще снег шел, такой большой снег, мокрый, билет
у меня был. Я помню, был. Ведь так? Так.
- Ты что мне тут горбатого к стенке лепишь?
- Я не леплю, товарищ следователь.
- Как же не лепишь, когда лепишь?
- Понимаете, в среду утром...
- Нет, этот оленевод меня запарил!
- ...вы помните, тогда еще снег шел, такой большой снег,
мокрый...
- Видимо ты, волчина контрреволюционная, так ничего и не
понял. Ну что ж, придется чистить харю!
C этими словами и прыгающей ядовитой усмешкой на лице
Альберт Карлович буквально вылетел из-за стола и приземлился
рядом c телом контрреволюционной волчины. Тут он вытащил из
кобуры револьвер, крутанул пару раз вокруг пальца и начал
трясти оружием перед потной физиономией Суржанского.
"Будет бить!" - сообразил Ираклий Давыдович и зажмурил
глаза.
Но обстоятельства сложились так, что в тот самый момент,
когда резиновый кулак капитана Ишаченко размахнулся для
стимулирующего удара, дверь кабинета отворилась и на пороге, c
папиросой в зубах, картинно появился выбритый начальник
немешаевского ОГПУ товарищ Свистопляскин. Несмотря на то, что
фамилия у начальника была дворницкая, его очки c серебрянными
оглоблями, сидели на весьма интеллигентных ушах. Весь его вид
как бы говорил: "Я ни разу в жизни не бил человека. А те, кого
бил, ну разве это были люди?"
- Ты подготовил докладную записку? - спросил начальник
управления.
Капитан Ишаченко оправил гимнастерку, вытянулся по
струнке, параллельно линии стояка вешалки и шаркнул ногами так,
что по кабинету пронеслось раскатистое эхо.
- Никак нет, Роман Брониславович, я...
- Пора бы уже заканчивать, Альберт. - Начальник
управления затянулся папироской. - Сам понимаешь, c этими
кооперативщиками пора кончать. А чего тянуть? Дело ясное... Что
тут у тебя? Товарищ Суржанский, вы к нам?
- Вот полюбуйтесь, Роман Брониславович, - тыкая пальцем
в обалдевшую морду Суржанского, сообщил Ишаченко. - Вражина.
Продал Антанте билет партийный.
- Так, так, - сдвигая на лоб очки, удивленно пробормотал
Роман Брониславович и, сделав небольшую паузу, добавил c
радостным вздохом: - Эхва! Очередную, значит,
контрреволюционную сволочь поймали. И когда ж вы, гады,
успокоитесь? А? Ведь бесполезно же. Бесполезно. Сколько вас в
СЛОН, на Вишеру поотправляли... Ан нет, все равно лезут,
вредят.
- Так точно, товарищ начальник, вредят, - вздохнув,
сказал капитан. - Факт на лицо!
- Очень мило! Нормальный ход! - скрипуче тявкнул
начальник. - Мы, значит, уничтожаем остатки контрреволюции, а
вы, Ираклий Давыдович, теряете партбилет? Очень мило!
Нормальный ход!
Ответработника исполкома передернуло от носков до
запотевшего затылка, словно по его телу пропустили
электрический заряд.
- Товарищи, я же ведь сам пришел, сам, - взмолился
партиец, - вы поймите, что в среду ут...
Но окриком "Засохни, плесень!" Альберт Карлович не дал ему
договорить. Повернувшись к начальнику управления, капитан
подробно изложил результаты проведенного им дознания.
Очередная контрреволюционная сволочь, как метко заметил
товарищ Свистопляскин, мурыжила его долго: прилетел этот суслик
час назад. Но кое-что выяснить удалось. Да, пришел этот тип
сам, еще бы ему не прийти. Органы все равно бы вычислили. И не
таких вычисляли. Да, работает, точнее, работал в исполкоме. Да,
потерял партбилет между продуктовой лавкой и трамваем, или
наоборот. Точных сведений он не дает. В горкоме партии билет
был. И в среду утром, когда шел снег, был. И вообще, этот
Суржанский - подозрительная личность, так как толком ничего
сказать не может. Контра, она и в Африке контра. И вот уже
битый час он капает на мозги органам. Признаваться не желает.
Показания дает путанные. Объсняет сумбурно. А сам пришел -
тоже неплохо. И итог ясен: этот оленевод, его мать, ни в какие
ворота не лезет...
- Постой, постой. - Свистопляскин самодовольно
улыбнулся. - Тут c кондачка решать не стоит... Правильно
говоришь, что контра, она и в Африке контра. Тут попахивает
контрреволюционной гарью. Не иначе. - Роман Брониславович
спокойно подошел к беспартбилетнику и жадно вдохнул воздух. -
Точно, - убедился он, - несет контрой. В общем так, Альберт,
бросай насосолопаточный мусор к чертям собачьим и занимайся
только этим вот субчиком. Тут пахнет контрой, точно тебе
говорю.
- Есть! - отрапортовал Ишаченко c мужественным видом
пролетарского пожарника, поливающего из брандспойта полыхающее
пламя контрреволюции.
Начальник управления направился к выходу и, не
оборачиваясь, голосом судьи, выносящего смертный приговор,
заключил:
- Точно! от этого эхинококка контрой прет! c кондачка
решать не стоит! так, что действуй. Действуй, но помни: что
сила следователя - в его спокойствии, то есть руки распускай,
но в меру. Понимать надо!
Следователь Ишаченко спокойно подошел к столу, включил
штепсельную лампу и направил ее свет прямо в контрреволюционную
морду Ираклия Давыдовича. От потока жгучих лучей Ираклий
Давыдович зажмурился, порылся в своем кармане, достал из него
носовой платок, высморкался, во всю силу напряг блестящий от
пота лоб, c коровьей преданностью взглянул в темноту, где, как
ему казалось, смутно виднелись добрые глаза следователя. Но
владелец этих глаз не оценил коровьей преданности и, подойдя к
контре, нанес свой коронный справедливый удар.
На средневековой итальянской гравюре появились новые
подробности. Ираклий Давыдович взвыл, и коровья преданность
быстро сменилась собачьим страхом.
Второй удар был похож на первый, но коронным не был.
- Ноги c корнем вырву, контра! - пообещал следователь.
- Кому продал святыню нашей партии? Я же все знаю, факт
налицо!
- Я...
- А ну-ка, стаканила, высовывай свое жало! Где билет?
- Я...
- Билет, спрашиваю, где?
- Я...
- Базар фильтруй, контрик! Кому продал святыню?
Контра хрипела, как загнанный конь.
- Товарищ следователь, я не виноват, понимаете, в среду
утром...
- Когда шел снег... - ехидничал Ишаченко, поигрывая
пальцами. - Ты мне тут горбатого не лепи. Где билет?
Убитая горем контра продолжала яростно хрипеть. Губы
дрожали, как у мальчика-гимназиста перед отдиранием розгами.
- Ты хоть понимаешь, эфиоп твою мать, во что ты ввязался?
Страна доверила тебе ответственный пост. А ты предал и страну,
и пост, и народ и партию едино!...
- Я...
- И это в то время, когда недремлющее око империализма
старается задушить своим игом советскую республику. Но страна
отвечает социалистическим наступлением по всем фронтам: на
острие культурной революции и индустриализации вступают в строй
Кузнецкий и Магнитогорский металлургические комбинаты,
челябинский завод ферросплавов. Как можно потерять партийный
билет в такое время? А? Я вас спрашиваю?
- Я...
- Партийный билет - это не какая-нибудь ерунда.
Партбилет - это лицо партийца, это честь партийца, и я бы
добавил, это совесть партийца. А вы? Заладили: "Между трамваем
и лавкой, между лавкой и трамваем!" Вы потеряли не просто
книжку, гражданин Суржанский. Потеря партбилета - это потеря
партийной чести! Это плевок в рабоче-крестьянские завоевания.
Партия этого не прощает. И не ждите пощады. Вы плюнули на
рабочий класс. А как можно плевать на рабочий класс, когда
благодаря этому самому рабочему классу от Москвы до Чукотки и
от Остеко-Вогульска до Москвы звучат позывные Коминтерна.
Пролетарский голос звучит по всему миру. А тут и мировая
революция на подходе... Потерять партийный билет! Да как же это
возможно? А? В гражданской войне трудящиеся PСФСP разгромили
войска белогвардейцев и интервентов, а вы спустя десятилетие
заявляете партии, что потеряли партийный билет. Это как же
понимать, товарищ... тьфу, какой вы нам теперь товарищ? -
здесь лекторский запал у Альберта Карловича подошел к концу. -
На! - капитан выставил подследственному довольно ядреный
кукиш. - Контра ты - и все тут! Слухай сюды, фраер
занюханный! - капитан поманил пальцем. - Сюды, сказал! Ты что
тут варежку разинул? Ты у меня тут под двадцать восьмым
номером! Понял? Кому, контрик, партийный билет загнал?
Контрик сидел, как вкопанный. Лица на нем давно не было.
- Я вас спрашиваю, гражданин, - повторил свой вопрос
Ишаченко. - Вы кому билет загнали партийный? Вам что, опять
морду бить?
- Нет, нет. Да, я виноват. Но товарищ... гражданин...
Нельзя же так. Ведь нельзя же ведь так... Вы же помните: тогда
еще снег шел. Ведь так? Так.
- Ну, пес смердячий, ты меня вывел...
Так и не мог ничего толком сказать ответработник исполкома
Ираклий Давыдович Суржанский. Из его кровоточащих губ, правда,
иногда вырывался привычный для него рефрен, впоследствии
ставший знаменитым: "Ведь так? Так". Но и его жалкое хлюпанье
ровно в час ночи полностью разбилось о придирчивую натуру
капитана Ишаченко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41