Сейчас увидите!
Гражданин c "сериями улыбок" на лице приблизился к молодым
людям.
- Это вы наш новый администратор?
- Да, на практику направили.
- Очень приятно. Меня зовут Олег Вячеславович...
- Нечаев?
- Ах, вы уже знаете...
И злой бухгалтер злобно покосился на комсорга c
подмоченной совестью.
- Пожалуйте в управление, товарищ администратор. Вам
необходимо определить ставку.
"Да, лицо в стиле "тот еще типчик", - подумал Остап, а
вслух кротко поинтересовался:
- По максимуму платить будете?
- Как полагается! - суконным языком ответил Нечаев.
- Что я вам говорил, - шепнул на ухо администратору Ким.
- Не зря его у нас прозвали злым. Отставной козы барабанщик
хренов.
- Что вы там, товарищ Родионов, шепчете? - Олег
Вячеславович от злости закрутил пуговицу на пиджаке.
- А что я шепчу?
- Гадости, наверно, опять про меня кукарекаешь?! -
Чувствовалось, что у Олега Вячеславовича сосало под ложечкой.
- Опять звонишь, что у меня на языке мед, а на сердце - кусок
льда? Ну, Ким, держись!
- А что? А я ничего...
- Пожалуйте в правление. А вы, товарищ Родионов, за
лошадьми бы лучше присматривали.
- Я? На это Петрович и Савелич есть. Вы бы лучше сказали,
когда, наконец, бухгалтерия объявит выплату гонорара.
- Все Андрей Тихоновичу скажу! Вы - дезертир трудового
фронта!
- Дезертир трудового фронта, дезертир трудового фронта...
- передразнил Родионов. - Ну и говорите! Мне c вашим Андрей
Тихоновичем лясы точить нет никакого смысла! Я человек слишком
известный для этого.
- Ну ты дождешься!
"По-моему, я попал в детский сад", - подумал великий
комбинатор.
На светлом июньском небе дотошно висело яркое солнце.
Где-то чирикали надоедливые воробьи. Беспокойно прозрачный
воздух назойливо лез в ноздри, щекотал легкие, приказывал не
курить. Но Остап закурил и, закрывая глаза от солнца, посмотрел
вверх: солнечные лучи проткнули его молодое тело и вдохнули в
него то самое чувство, которое называется вдохновением. Великий
комбинатор эффектно выплюнул недокуренную папиросу, c щемящей
нежностью взглянул на злого бухгалтера и двинулся через конный
двор в сторону правления. Остапа Бендера неудержимо влекла к
себе родившаяся в его мозгу новая забавная комбинация.
Глава XXXI "ТРУДАРМЕЙСКИЙ" ФАНТОМ
В тот день, когда Остап прощался c капитаном Ишаченко в
Москве, в Ростове-на-Дону в редакцию газеты "Донской
трудармеец" назначили нового главного редактора. Прежнего
редактора сняли по второй категории, заклеймив как
безответственного головотяпа. Новый глава "Трудармейца" Аггей
Трифонович Длинноногов битых четыре часа ходил из комнаты в
комнату и знакомился c каждым сотрудником.
- Здравствуйте, товарищи, - приветствовал "трудармейцев"
сопровождающий его секретарь парткома. - Это ваш новый главный
редактор, товарищ Длинноногов.
- Ну что ж, товарищи, - говорил Длинноногов, - будем
налаживать разлаженное дело? Конечно, будем! Хватит, товарищи,
лямку тянуть. Будем поднимать газету!
После чего он вытягивал за цепочку карманные часики,
смотрел на них, бубнил под нос: "Время - дело. Пора бы уже
размахиваться, товарищи!" - тонким негнущимся пальцем
захлопывал крышку часов, шел дальше.
И так в каждой комнате.
Все сотрудники вдохнули редакционный воздух широкой
грудью: прежний редактор Короткошеев был типичным бюрократом,
при котором "трудармейские" дела расползлись по швам.
Руководство его заключалось в том, что он изо дня в день
произносил одну и ту же заученную фразу: "Руки и ноги надо
ломать такому безалаберному коллективу!" Аггей Трифонович всем
понравился. И в самом деле, как может не понравиться
руководитель высокого роста в весьма элегантном костюме и c
легкими интеллигентскими морщинками на лице!
Но на другой день случилось невероятное: этот самый
интеллигентный руководитель заперся в своем кабинете, окна
которого были занавешены коричневыми ситцевыми занавесками c
выцветшими разводами, никого не принимал, никаких указаний не
давал, на телефонные звонки не отвечал.
В последующие дни повторилось то же самое.
Некоторые везучие "трудармейцы" заставали Аггея
Трифоновича только в уборной, где, по понятным причинам, о
чем-либо вопрошать было неэтично.
"Трудармеец" стал трещать по швам пуще прежнего. Приезжали
из горкома, грозили - никакого эффекта. Трещал "Трудармеец".
Приходили два ответственных работника из исполкома, грозили -
ничего не изменилось. Аггей Трифонович лишь разводил руками, да
оправдывался: "Налаживаем разлаженное дело! Трудно? Конечно,
трудно! Сами видите, все запущено!" и, проводив ответственных
товарищей, запирался в своем кабинте и сидел в нем, точно сыч.
И казалось, что нет такой силы, которая могла бы
противиться сложившемуся положению вещей.
Когда из редакции началось бегство сотрудников и тираж
газеты упал до десяти тысяч, когда "трудармейская" акула пера
репортер Аполлинарий Холодный вместо передовых статей принялся
строчить донос на редактора, начинающийся со слов "Очередной
номенклатурный дурень...", в кабинете c выцветшими занавесками
появился призрак первого в истории человечества вождя мирового
пролетариата Владимира Ильича Ленина.
Агеей Трифонович сидел за письменным столом и преспокойно
отдавался чтению брошюры московских литгениев "Котлован
победы". Увидев призрака, он изменился в лице, в глазах
выразилось крайнее недоумение, сердце сжалось, коленки
задергались, а руки совсем машинально швырнули брошюру в
сторону.
- Владимир Ильич? - выжал из себя главред.
Вождь кинул на него победоносный взгляд и без промедлений
приступил к существу дела.
- Основной пйичиной, заставившей меня подняться со
смейтного одйа, послужила ваша безалабейность!
Нет, это был не обыкновенный призрак, изо рта Ильича пламя
не полыхало, глаза не светились. Вид у Ленина был такой же, как
на фотографии, висевшей рядом c пальто, простреленным эсеркой
Каплан, в музее Ленина в Москве: слегка наклоненная голова,
долгий, задумчивый, ушедший в себя взгляд. Лицо было светлым,
совсем не желтым, то есть на слоновую кость оно никак не
походило. Сам Ильич был, как всегда, в черном костюме, черном
галстуке, черном жилетике c черными пуговицами и черном пальто
внакидку.
- Это же нереально! - громко воскликнул Аггей
Трифонович.
Владимир Ильич посмотрел на Длинноногова ввинчивающимся в
него взглядом. Он любил так смотреть. Выдержав долгую паузу, он
ехидно улыбнулся и c увлечением втемяшил:
- Йеальность это только то, в чем мы себя убеждаем. Шучу,
батенька, шучу. Но я - здесь. Значит, я существую.
- Неужели это вы? - вторично воскикнул Длинноногов.
- Вы что ж думаете, что я пойожден вашим йазгойяченным
вообйажением?
- Вы - фантом!
- Я вождь! Вождь мийового пйолетайиата! Не ждали, товайищ
йедактой, вождя?
- Отдохнули бы, Владимир Ильич, - беспечно заметил
Длинноногов, - поехали за город c девочками.
Ленин бросил на редактора недоуменный взгляд и во весь
голос возбужденно вскрикнул:
- Вот именно, батенька мой, c де-во-чка-ми! А не c этой
политической пйоституткой Тйоцким!
- Троцкого давно сослали.
- Сослали, вы говойите? А почему не йастйеляли? Его надо
пйенепйеменно йасстйелять! Пять лет йастйелла - и басточка!
- Владимир Ильич, - глупо продолжал Длинноногов,
чувствуя легкое головокружение, - каждый должен быть на своем
месте: вы в мавзолее, я здесь, в кабинете.
Ленин, удивленный странными словами редактора, покраснел,
сощурил один глаз и посмотрел на главреда точно так же, как
главврач немешаевского Дома скорби профессор Мешочников смотрит
на своих пациентов, когда те ему говорят: "Сволочь вы
проклятая, профессор! Заканали мы от вашей кашки!", но быстро
собрался, краска сбежала c его лица.
- Как же, батенька, я могу быть в мавзолее, когда вы у
себя в кабинете занимаетесь ейундой?
Аггей Трифонович задвигал губами так, точно горел желанием
сдуть со щеки комара.
- Мы работаем, товарищ Ленин! Освещаем... нищь и оголь.
- Йаботаете? Вы, товайищ, не йаботаете! Вы, товайищ
Длинноногов бездельничаете! Вы в гейоическую эпоху котлованов и
подъемных кйанов вносите йазвйят в советскую пьессу! И я вас от
души ненавижу.
- Владимир Ильич, извольте отправляться назад, в
мавзолей! - настаивал Аггей Трифонович. - Я не могу тут c
фантомом поднимать газету!
- Именно поднимать! - ничуть не смутился вождь. -
Непйеменно поднимать! На такую высоту, на котойой еще не стояло
человечество! Это вам, батенька, не в аквайиуме ноги мыть!
- Причем тут аквайиум? Я говорю про мавзолей!
- Как же я могу лежать в мавзолее, когда вы, словно
заноза в моем сейдце, тьевожите мозг вождя мийового
пьелетайиата?
- Ваше место под Красной стеной.
- А мы, майксистские начетчики, не потейпим, Аггей
Тъифонович, йазгильдяйства! Вот, напйимей, что вы тут читаете?
- Ильич взял книгу и перелистал ее. - А-а! "Котлован победы"!
Бйед! Йешительный бйед!
- Бред? - довольно усмехнулся Длинноногов. - Это не
бред! Это, товарищ Ленин, гениально!
Владимир Ильич приподнял голову, чуть прищурился, лицо его
выразило глубокую думу, затем властность.
- Так. Значит, хотите подискутийовать c вождем! А
понимаете ли вы, что дискутийуя c вождем, вы тем самым
йазвязываете мелкобуйжуазную стихию? - Владимир Ильич вытащил
блокнот и сделал в нем беглые записи. - Так и запишем, -
сказал он самоуверенным повелительным голосом. -
"А.Т.Длинноногов йазвивает мелкобуржуазную стихию..." Поставим
вопйос о вашем поведении на Совнайкоме!
- Простите, Владимир Ильич. Я зарвался.
- Будем вести йазговой начистоту?
- Будем, Владимир Ильич.
- Для чего, батенька мой, я вас учил? - гневно обрушился
на него вождь. - Почему вы не бойетесь за каждую пядь, за
полпяди, за четвейть пяди социалистического газетного сектойа?
Почему отступаете? Почему пйоявляете непоколебимую нейешимость?
Почему пйиукйашиваете в своей газетенке суйовую
действительность? А не есть ли это, Аггей Тьифонович, йавнение
на узкие места?
- Так ведь я...
Здесь, c присущей только Ленину быстротой переходов мысли
по путям отдаленных ассоциаций, Владимир Ильич выложил перед
редактором знаменитый план электрификации.
- Владимир Ильич, все уже электрифицировано!
- Пйекйатить смеяться над Лениным! - c присущим только
вождям мирового пролетариата политическим бесстрашием
остервенился Ильич.
- Простите, Владимир Ильич.
Владимир Ильич простил и, слега жестикулируя, толкнул
кратенькую речь:
- Как вы знаете, моя сила была в том, что я говойил людям
пйавду. Надо иметь мужество, Аггей Тйфонович, смотйеть пйямо в
лицо гойкой истине. "Тйудаймейцы" больны. Вашу газету тйеплет
лихойадка.
Раздался телефонный звонок. В трубке крайне волнуясь
сообщили о распущенности и необузданном головотяпстве.
- Я пйовожу c товайищем Длинноноговым воспитательный
пгоцесс, - быстро, c увлечением, прямо и без всякой позы
сказал Ильич. - Не мешайте йаботать... Кто говойит?! Ленин
говойит!
Владимир Ильич повесил трубку, просунул большие пальцы рук
в проймы жилета и прошелся по кабинету.
- Кто звонил, Владимир Ильич? - кротко спросил редактор.
- Молчать!
И в этом "молчать" была такая интонация, такой тембр,
сказано оно было c таким жестом, что Аггей Трифонович покрылся
испариной.
- Молчать! - повторил вождь и, повернувшись к
Длинноногову всем корпусом, громко выговорил: - Мы кйовь от
кйови, плоть от плоти большевики не потейпим йазгильдяйства!
- Я буду стараться...
Владимир Ильич смял кепку в руке, на его смугловатом лице
c быстро меняющимся выражением появилась живая улыбка, но она
быстро исчезла. Ильич стал хмурым и несколько задумчивым.
- Будете стайаться? И это все?
"Тик-так! Тик-так! Бум! Бум! Бум!"
- Уже час, Владимир Ильич, как вы мне крутите мозги. Я же
вам пообещал, что я буду трудиться! Мы сделаем что-нибудь
эдакое! Дайте только срок!
- Какой сйок?
- Подумать, Владимир Ильич.
- Думайте скойее! Скойее, батенька!
- Можете не сомневаться, Владимир Ильич, что-нибудь
придумаем!
После этих слов призрак растворился.
"Вот только что? - потирая виски, думал Длинноногов. -
Что? Вот в чем вопрос!"
В тот же день в редакцию "Донтрудармейца" ступила нога
великого комбинатора. Был как раз тот час, когда в редакциях
республики наступает так называемое редакционное затишье. До
редакционной горячки, которая "трудармейцам" ни в коей степени
не грозила, оставалось тридцать минут. В коридоре второго этажа
на подоконнике сидела надутая акула ростовского пера репортер
Аполлинарий Холодный - розовый усатый мальчик двадцати пяти
лет от роду. Он был в синей, до колен, сатиновой толстовке и c
пачкой бумаги в руках.
- Скажите, товарищ, - тоном комиссара РКИ произнес
Остап, - как пройти к главному редактору?
Репортер улыбнулся одними глазами.
- А зачем вам, товарищ, к редактору?
- По делу! - отрезал Остап.
- Товарищ, - порывисто поднялся репортер, - вы у нас
работаете?
- Нет, я у вас не работаю.
- А я работаю. - Аполлинарий Холодный тяжело вздохнул.
- Никто, понимаете, никто из "трудармейцев" не может попасть к
редактору!
- Очень занятой человек?
- Да какой там занятой! - сердито отозвался Холодный. -
Бюрократ! Но, понимаете, странный бюрократ! - Вот уже как
неделю заперся в своем кабинете и никого, ничего, и вообще...
- Так и не принимает? - покачал головой Остап.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41