В кабинете Альберта Карловича было зловеще и пакостно.
Подследственный Александр Иванович Корейко сидел на кособокой
низенькой табуретке у стены по левую руку от грозного капитана
на таком расстоянии, которое определялась спецприказом
республиканского ОГПУ, предусматривавшем возможность
столкновения со следователем. В простенке между окнами висела
живописная картина c душесогревающим сюжетом: на фоне
изумрудной равнины товарищ Сталин держал на руках премиленькую
пятилетнюю девочку. По правую руку от капитана висел плакат, c
которого на подследственного Корейко глядел широкоплечий
красноармеец, пальцем грозил, да цитировал Великого Учителя:
МЫ ДОЛЖНЫ ОРГАНИЗОВАТЬ
БЕСПОЩАДНУЮ БОРЬБУ СО ВСЕМИ!
Грянул телефонный звонок.
- Расстрелять! - приказал капитан трубке. - "Дни
Турбиных"? Это что, пародия? Нет? Что-то вроде "Евгения
Онегина"? Не знаю такого! Снять! А директора театра и всех
лошадей блатных под суд! Что? Да ничего подобного! Управу мы на
всех найдем. Хотите - расстреливайте! В клинику? То же можно!
Вы там, товарищи, сами решайте, чего меня от дел отрывать!
На лице подпольного миллионера на самом деле никакого лица
не было.
- Так это вы украли портрет товарища Ленина из Пятьдесят
первого треста города Газганда?
- Я не крал, товарищ следователь.
- Разберемся.
- Я коммунист! - Александр Иванович встал и тут же
опустился на прежнее место.
- А как быть вот?..
И c этими словами капитан протянул Александру Ивановичу
листок бумаги, исписанный крупным, анонимным, почерком.
- Это же анонимка! - воскликнул Корейко, прочитав правым
глазом полупечатные строки, смысл которых, кстати, состоял в
том, что он, Корейко, враг, что он сволочь, и что именно эти
самые "враг" и "сволочь" украли портрет Ленина и сожгли его на
одном из пустырей Газганда близ мечети Хазрет-Хызр.
- Это не анонимка, гражданин подследственный, а глас
народа, уведомляющий органы о вредительствах и шантажах.
- Я ничего не крал и ничего не сжигал, - улыбнулся
грустной улыбкой Корейко.
- Созна-аешься! - пообещал следователь и, бросив на
подследственного полный ненависти взгляд, прибавил: - Не такие
кололись. Тебе куда палец воткнуть, чтоб полилось? А?
Александр Иванович мучительно простонал, сцепил обе руки
ладонь к ладони и сто первым чувством человека, которого должны
бить, понял, что у него неприятности.
Между тем капитан встал из-за стола и подошел к плакату c
цитатой вождя. Пришпилив кнопкой анонимный глас народа к стене,
Альберт Карлович закурил папиросу и, начиная терять терпение,
грозно ухнул:
- Ты будешь просить меня о смерти, но я не из добреньких!
- Я не жег! Я не крал! - визгливо заныл Корейко. - Это
какое-то безумие!
Сперва капитан произвел свой коронный удар по челюсти,
затем чуть подушил подследственного, потом мягко ударил поддых
и закончил экзекуцию смачной пощечиной и словами:
- Контра недобитая!
Александр Иванович подумал так: "Да пошел ты!", но
пробормотал по-другому: - Может, это кто-то другой жег? А,
товарищ?
- Ты на кого, петух гамбургский, стрелки переводишь?
- Я не перевожу.
- Как же не переводишь, когда переводишь!
И тут в голове у Александра Ивановича соскочил какой-то
рычажок: Корейко потянул носом воздух, испустил тяжелый
насосный выдох, на щеках забрезжил румянец, одним словом,
ополоумел:
- Я не петух гамбургский, я гражданин Советской страны!
- Чего, чего?! Тебе что, мало? Я вижу, что ты мозгов
добавлять не хочешь!
После этого восклицания капитан сильным ударом в лицо
столкнул подозреваемого c табуретки. Удар был такой страшный,
что Александр Иванович очухался только через пять минут. Когда
он встал, следователь неуловимым для глаз движением, описав
кулаком в воздухе дугу, шандарахнул его по голове. Александр
Иванович c глухим стуком вновь свалился на пол. В ту самую
минуту, когда в кабинет как бы случайно ввалился начальник ОГПУ
Свистопляскин, поджигатель товарища Ленина очнулся.
- Кого мутузим? - без всяких церемоний спросил
Свистопляскин.
- Контру, Роман Брониславович. Сжег, собака, портрет
Ленина.
- Так, так, - привычно сдвигая на лоб очки, пробормотал
начальник ОГПУ и, сделав небольшую паузу и немного подумав,
добавил: - Очередную, значит, контрреволюционную сволочь
поймали. И когда ж вы, гады, успокоитесь? А? Ведь бесполезно
же. Бесполезно! Сколько вас в СЛОН, на Вишеру поотправляли...
Ан нет, все равно лезут, вредят. Что, говоришь, он сделал?
- Сжег портрет...
- Ах ты ж стерва! - стиснув зубы, продолжал
Свистопляскин. - Ленина жечь?! Не иначе тут, капитан, заговор!
Не иначе.
- Я понимаю, Роман Брониславович.
- Я никого не жег! - упирался поджигатель. - Я не
понимаю!
Свистопляскин обхватил пальцами подбородок, болезненно
сморщился и посмотрел на Корейко так, что тот перешел от
остолоповского недоумения к онемелому страху.
- Милое дело! - претенциозно воскликнул начальник. -
Мы, значит, тут остатки контрреволюции добиваем, а вы...
- Бандитствует... - сорвалось c языка Ишаченко.
- Я не бандитствую!
- Молчи, тварь! - жестко приказал капитан.
- Не кричите, Альберт Карлович, не надо!
В этот момент у Александра Ивановича затрясся кадык и на
свет вылупились три одинаковых восклицания:
- Я не жег! Я не жег! Я не жег!
- Жег и бандитствовал! - отрывисто настаивал капитан.
- Бандитствовать, значит, решили, гражданин? - почти
мирным голосом пропел начальник. - Строить социализм не хотим,
значит? Ну мы из вас душу вытрясем!.. Вот что, Альберт, c
кондачка мы это дело решать не будем. Давай-ка этого сначала в
камеру, так сказать, на обработку, а завтра c утречка мы его
вместе и допросим...
- Есть, товарищ начальник!
Вошел молоденький лейтенант c полусонной гримасой.
Залязгали наручники.
- На выход, собака! - утомленно провыл он. - По
сторонам не смотреть!
Так похитель-поджигатель портрета вождя мирового
пролетариата оказался в подвале немешаевского политуправления.
Ноги подкашивались у Александра Ивановича, двигаясь на
неровностях цементного пола, губы задрожали при виде зловещей
двери, утопленной в сырой холодной стене. Дверь открылась
тяжело, c душераздирающим скрежетом. Корейко толкнули в
огромную камеру, опоясанную сколоченными из толстого листвяка
двухярусными нарами. Пол в камере был заплеван; слева от двери
ютилась параша; чинно окруженный зэками, привинченный к полу
болтами стол стоял в середине.
C пугающим скрежетом звякнул засов: дверь закрылась,
кошмар продолжался.
- Ты на чем рога замочил? - холодно и спокойно спросил у
новенького толстый зэк c желтыми зубами, в которых болталась
потухшая папироса.
- Я, товарищи, не виновен!
- Цацачка! - послышалось c верхних нар.
- Придержи язык, Червь! Не мути поганку.
Червь закрыл рот и сделал серьезное лицо.
- Ты какой масти?
- Я не понимаю... - слабо улыбнувшись, ответил
новенький.
- Политический, что ли?
- Меня обвиняют в глупости, - немного недоверчиво
пробубнил Корейко, - которую я никогда не совершал: они
решили, что я сжег портрет Ленина.
- Стало быть, мастью ты не вышел! - восторженно грянул
толстый зэк, обращаясь к сокамерникам. - Политический!
И тут со всех нар послышались возбужденные голоса.
- Кто? Этот-то пистон - политический?
- Кидала он!
- Крыса он, которая тошнит!
Корейко стоял, оперевшись о дверь, как оплеванный.
- Конь педальный!
- Рогопил!
- Ты только посмотри на него - зажрался в корень!
"Щас морду набьют", - вглядываясь в пустоту, подумал
Александр Иванович.
Когда страсти поутихли, новенькому указали место.
В камере пахло прелой кожей и парашей. За столом сидел
хмурый зэк c наколотой на правой руке той еще фразочкой: "Не
забуду мать родную!" На его небритом лице понятно было
написано, что маму свою он не то что не забудет, а не знал ее
вовсе. В лице его, кроме этого, было что-то дерзкое открытое,
удалое. C одной стороны, тип этот походил на амбала, но c
другой - на прокоцаного барахольщика. В темноте трудно было
разобрать.
"Пахан!" - почему-то подумал про него Корейко.
Пахан своими рысьими глазами посмотрел на новенького.
Корейко взглянул на пахана.
- Хочешь классно выпить и классно закусить? - заранее
улыбаясь, спросил пахан, обращаясь к новенькому.
Новенький был угрюм, бледен и сильно подавлен.
- Ну, допустим, хочу... - ответил он, пытаясь уйти из
поля зрения пахана.
- Так вот, это будут твои похороны!
Залп, громкий залп визгливого смеха огласил всю камеру. На
лице у Корейко, ко всему прочему, появилось тоскливое
выражение.
- Эй, Пархатый, - медленно заговорил пахан голосом,
полным ненависти и злобы, - обшманай этого!
- Этого? - сложив губы сердечком, угодливо произнес
Пархатый.
- Его!
Пархатый, он же зэк c крупным тупоумным лицом, подвалил к
новенькому.
- А ну-ка, цацачка, напряги ноги! - приказал он.
Корейко встал и состроил такую гримасу, что зэковский круг
вновь разродился хохотом. Пархатый под общий смех схватил его
за руку, но залезть в карман к этой самой цацачке не успел:
Александр Иванович не зря в свое время занимался
гимнастическими упражнениями - он был так силен, что сумел
нанести мастерский боксерский удар, который заставил Пархатого
занять неудобную позицию возле параши.
- Ах ты, фуфло! - отплевываясь, взвизгнул Пархатый. -
Пахан, это ж фуфло, а под цацачку косит.
- Пархатый! По-новой!
Корейко залепил по тупоумному лицу оглушительную плюху.
- Червь, помоги Пархатому!
Коренастый длиннорукий Червь спустился c нар.
Двое зэков, искоса поглядывая по сторонам, приблизились к
ошалевшему новенькому. Завязалась драка. Корейко нанес Червю
болезненный удар в плечо и сильной рукой оттолкнул его прочь,
Пархатого лягнул ногой по почкам и задел кулаком по красному
носу. Но силы были неравные. В конце концов новенького
скрутили. Червь и Пархатый подвели его к пахану.
- Без шорохов, цацачка! - хмуро и спокойно заскрипел
зубами пахан. - Ты не на ринге... Хочешь послушать лязг железа
о камень? - В его опытных руках сверкнуло тонкое острие ножа.
- На-ка, понюхай!
- Надзиратель! - глупо пискнул поверженный Корейко.
- Ах ты, сволочь, вертухаев звать?! - зеленея лицом,
заскулил Червь.
- Цацачка, еще один гудок c твоей платформы, и твоя
челюсть уходит первым рейсом! - стараясь не смотреть на
новенького, ощетинился пахан.
- Замочи его, пахан, замочи! - вскипел Пархатый.
- Заткнись, Пархатый! - наставительно промямлил пахан.
- Ладно... пусть живет, не видишь, политический он, дня через
три и так вальтанутым станет... Что в карманах?
- Пустой я, - запинаясь ответил новенький.
- Курево есть?
- Некурящий.
- Так, ладно, отпустите его.
Кодла разбрелась по своим местам.
- А кони-то у него ничего, - проехидствовал Червь,
приметив башмаки новенького, - на тебя, пахан!
- Не будь крысой, Червь! - ответил пахан раздраженным
тоном. - А ну, цыпочка, сымай кони!..
- Какие кони, товарищ?
- Ну шо ты на меня, тошнотик, косяка давишь? Я Кремль из
говна не леплю! Тошнит он тут "товарищами"! Кони, говорю,
сымай!
- Ты шо, белат, коньки откинуть хочешь? - прибавил
Червь.
Новенький все понял и, менжуясь, снял башмаки. "Ну, курвы,
чтоб я вас всех видел на одной ноге, а вы меня одним глазом!",
- презрительно подумал он, внутренне захлебываясь в слезном
океане отчаянья.
- То-то, дядя. - Червь засуетился и подал башмаки
новенького пахану. - Топчи, здоровый!
Александр Иванович молча устремил свой взгляд прямо перед
собой, ноги у него подкосились, он лег на нары, потер виски и
тяжело закрыл глаза. И стало ему так плохо, так скверно, что
даже показалось, что его сердце приколото к нарам длинной
булавкой, той самой - c алмазными шариками на концах, которую
дают сотрудникам ГПУ. Неудержимо клонило в сон, хотелось
забыться. Он свернулся клубочком, долго шептал, задремал, ждал
не долго, вот оно... вот оно... еще самую чуточку... сон
забежал в глаза, сжалился... миллионер начал выводить носом
арпеджио... и посетило Александра Ивановича связное сновидение.
И это была Колыма. И это были тучи пыли. Он шел по этапу c
севера. На нем был серый бушлат, серые брюки, серая шапка,
серые ботинки. Он шел c лесозаготовок, где его начальство
ставило "на комарей". Он требовал, чтобы ему связали руки, дабы
не быть убиенным при попытке к бегству. Руки связали... О, это
был кошмар! Мерцание, мерцание, пелена. Пелена, пелена и опять
мерцание. Вот и московская расстрельная комиссия приехала.
Указали на него. "Значит, это ты сжег портрет?" - нежно так
спросил начальник комиссии. "Не сжигал я!" - раздраженным
тоном ответил он. И грянул выстрел...
Александр Иванович проснулся. В камере было тихо, но не
так чтобы очень: храпел пахан, ворочался Пархатый, причмокивал
во сне Червь, из крана капала вода. Щелкнул замок, открылось
зарешеченное оконце и показалась морда конвоира.
- Подъем, подлюги!
Кто-то слегка ткнул Корейко в плечо. Он вздрогнул, услышав
голос великого комбинатора: "Александр Иванович, вставайте,
Москва зовет!"
Подпольный миллионер поднял со сна голову, солнечный луч
прорезал его сомкнутые веки и заставил открыть глаза. Александр
Иванович бессмысленно посмотрел по сторонам: мрачные сырые
стены сменились красной гардиной и бодрой улыбкой Остапа
Бендера.
- Что c вами, Александр Иванович? Вы выглядите так,
словно вас только что вытянули из парилки!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41