Страдания девочки так растрогали Кристалло, что она решилась дать больной хинина из своего запаса, а это было драгоценное лекарство, которое болгары продавали на черном рынке в обмен на анетол, золотые лиры и шелковые ткани. Но хинин был в порошках, каким его обычно давали военные врачи солдатам, симулирующим малярию, а Кристалло не догадалась хотя бы завернуть порошок в папиросную бумажку. Девочка обливалась потом и жалобно повторяла упавшим голосом:
– Горько! Горько!
– Ничего, милочка! – утешала ее гречанка. – Зато лихорадка пройдет.
Хинин показался девочке более противным, чем даже водка Геракли. В приступе злости она укусила Кристалло за палец, когда та попыталась ее погладить.
– Ох, какой ты звереныш! – вскрикнула гречанка. – А этот добрый господин еще хотел сделать тебя барышней.
Ирина холодно и с недовольством смотрела на эту сцену. Лицо Кристалло ей не понравилось, ее хриплый голос резал уши. Ирина подозревала, что Костов нашел Аликс не без содействия гречанки.
– Мне кажется, что ваша приятельница сделала большую ошибку, – сказала она Костову. – Девочка крайне истощена, и хинин может вызвать у нее черную лихорадку.
– Что это за болезнь?
– Очень тяжелое осложнение малярии.
Костов беспомощно заморгал, на виске у пего беспокойно забилась жилка.
– Что же теперь делать? – глухо спросил он.
– Ничего, – равнодушно ответила Ирина.
– Как «ничего»? Неужели бросить ее в таком состоянии?
– Надо поддерживать сердце. Но здесь не найти даже самых простых лекарств.
– Тогда я попрошу фон Гайера немедленно перевезти ее на катере в Каваллу.
– Ваше дело. Но мне кажется, не следует злоупотреблять любезностью немцев.
Ирина закурила сигарету и не без любопытства стала разглядывать залитое потом лицо Аликс. Девочка была в самом деле необыкновенно красива, но заботы Костова о ней по-прежнему вызывали у Ирины отвращение. Она снова подумала, что в его поступке проявляется болезненная чувствительность дряхлеющего, больного атеросклерозом старого холостяка. Она взглянула еще раз на прелестное личико девочки и спросила раздраженно:
– Кто ее родители?
– У нее нет родителей, – ответил Костов.
– Но зато, наверное, есть опекун. Надо сообщить ему, что ребенку плохо.
– Да, опекун есть! – Костов только сейчас вспомнил о существовании Геракли. – Вечером надо будет сходить к нему… Вы не пойдете со мной? – спросил он с мольбой в голосе.
– Зачем вам мое присутствие?
– Ее опекун – старый пьяница, – устало промолвил Костов. – Мне хочется отвезти Аликс в Каваллу, Если пойду я один, негодяй бог знает что подумает, а мне это будет очень тяжело. Вы понимаете, что я хочу сказать? Голод, видимо, разрушил все моральные устои в сознании здешних людей.
– Я подумаю, – отозвалась Ирина. Она подсела к Аликс и взяла ее за руку. Потом обернулась к эксперту и сказала с усмешкой: – Значит, вы хотите, чтобы нас с вами приняли за бездетных, но сердобольных супругов?
– Только на четверть часа, – ответил Костов. – Может быть, когда-нибудь и вам захочется иметь ребенка.
Ирина поморщилась, так как этот вопрос был для нее решен уже давно. Любовные излишества лишили ее возможности иметь детей. Она стала бесплодной, как камень, – грустное ощущение, которое иногда особенно угнетало ее и наводило на мысль о долгих днях одинокой старости. Замечание Костова – он не знал, до чего растратила себя Ирина, – пробудило в ней тайную тоску по своим нерожденным детям. Она подержала худую, влажную от пота ручонку Аликс, совсем забыв, что собиралась пощупать ей пульс. Это прикосновение вызвало в Ирине какое-то совсем особенное, доселе не изведанное чувство. То была пронизанная нежностью душевная боль, которую она испытывала десять лет назад в детской клинике, всякий раз как обходила ряды кроваток с больными ребятами. Но она тут же поняла, что это лишь проявление неудовлетворенного и подавленного материнского инстинкта, сознательно принесенного ею в жертву наслаждениям. Потом она пощупала пульс девочки, слабый и учащенный, и сказала глухим голосом:
– Девочка плоха.
– От хинина? – спросил Костов.
– Нет, хинин пока еще не начал действовать. Она вообще очень плоха. – Ирина оглядела тщедушное тельце, отмеченное явными признаками хронического голодания. – Если у нее тропическая малярия, то вредное действие хинина скажется только завтра.
– Как его предотвратить?
– Не знаю, возможно ли это. Девочка крайне истощена, а в таких случаях хинин приводит к распаду красных кровяных телец.
– Значит, сейчас ничего нельзя сделать? – В голосе эксперта звучало отчаяние.
– Можно только попытаться поддерживать сердечную деятельность. Надо бы найти какого-нибудь военного врача и попросить у него шприц и ампулы кардиазола.
– Тогда я отправляюсь на поиски!
– Я пойду с вами, – сказала Ирина.
Фон Гайер ждал их под чинарой перед таверной Аристидеса, скучающий и хмурый, но Ирине быстро удалось поднять его настроение и уговорить перебраться из гостиницы к Кристалло, у которой все в доме блестело чистотой. Ирине понравился ее тенистый сад, натертые толченой черепицей дощатые полы, выкрашенные в голубую краску стены и маленькие окошки, задернутые накрахмаленными кружевными занавесками. В доме была и примитивная турецкая баня, которую хозяйка обещала истопить для гостей. Сама Кристалло уже не казалась Ирине такой неприятной, как в первые минуты их знакомства. Гречанка была женщина необразованная, но приветливая и чистоплотная, а что касается ее прошлого, то о нем можно было просто не думать. Но теперь в дом Кристалло Ирину влекло и другое чувство – ей хотелось сделал, все. что в ее силах, для Аликс.
Они проводили фон Гайера к Кристалло. Немцу новая обстановка поправилась, и он сразу же улегся спать, а Костов с Ириной собрались идти на поиски военного врача. Приступ лихорадки совершенно истощил больную. Ирина потрогала ее лоб. Аликс медленно открыла глаза, в упор посмотрела на Ирину и облизала потрескавшиеся губы. На них еще белели следы хинина, который ей дала Кристалло. Ирина стерла их своим платком и тут же бросила его, так как ей пришло в голову, что у девочки может оказаться еще какая-нибудь заразная болезнь. В первый момент она и не подумала об этой опасности.
После долгого хождения под палящим зноем но пыльным уличкам городка им удалось разыскать квартиру военного врача. Костов с удивлением заметил, что Ирина не раздражена утомительной ходьбой, словно больная девочка пробудила в ней чувство врачебного долга.
Военный врач оказался высоким красивым блондином со светлыми глазами. Настойчивый стук Ирины и Костова, должно быть, поднял его от послеобеденного сна – во всяком случае, когда он открывал им дверь приземистого одноэтажного домика, его хмурое лицо выражало крайнее недовольство. Он даже не оделся и стоял перед ними в шортах и туфлях на босу ногу. Судя по его сердитому лицу, он в первую минуту хотел было выбранить посетителей, нарушивших его покой. Но, вместо того чтобы раскричаться, поспешно удалился в комнату, а когда вернулся уже в офицерской рубашке с погонами, Ирине показалось, что она его где-то видела. Спустя мгновение она догадалась, что перед нею Бимби.
Он был все тот же – моложавый и беззаботный, а красивые глаза его были все так же сонно прищурены.
– Вот не думала встретить тебя здесь! – воскликнула Ирина с громким смехом.
А он ответил:
– Я как-то совсем было собрался зайти к вам в Софии.
– Почему же не зашел?
– Я слышал, что вы вращаетесь в совершенно недоступном мне обществе.
– Какие глупости! Напрасно раздумал, – сказала Ирина не без сожаления.
Она окинула взглядом его хорошо сложенное длинноногое тело с атласно-гладкой, без единого волоска, кожей, покрытой коричневым загаром. Казалось, он сбежал с раскрашенной рекламной картинки бульварного журнала, восхваляющей крем «Нивеа». По-рекламному слащавой была и обольстительная улыбка, игравшая на его лице. Когда-то, в дни целомудрия и нравственной непримиримости, она не выносила подобных ничтожеств, а теперь сама к ним тянулась, потому что не могла жить без сладострастия – жалкой замены любви, которую убил в ней мир «Никотианы». Она смотрела на Бимби пристально и упорно, словно стремилась дать ему понять: «Здесь мы можем наверстать упущенное». И в то же время понимала, до чего она испорчена, если может так думать, приехав на остров с фон Гайером. Хотя сейчас, в присутствии Бимби, немец перестал казаться ей интересным.
– Напрасно ты не разыскал меня! – повторила она, продолжая говорить ему «ты».
А Бимби, который был сбит с толку ее головокружительным успехом в жизни, смущенно пролепетал:
– Я бы выглядел попрошайкой. Я хотел просить вас похлопотать за меня.
– О чем похлопотать?
– Чтобы меня назначили в Софию. Была такая возможность.
– Я, наверное, сумела бы это сделать. А раньше ты не был таким застенчивым. Помнишь?
Он робко улыбнулся, словно не смея даже вспомнить о том, как держался с ней когда-то. С большим трудом ему удалось окончить медицинский факультет на шесть лет позже Ирины, а потом он впутался в историю с контрабандной перевозкой золота и чуть было не угодил в тюрьму. Ограниченный, нищий духом – голова у него была постоянно забита планами мелких спекуляций, – он был ошеломлен рассказами своих коллег о роскоши, в которой жила Ирина, о ее автомобилях, о баснословных суммах, которые она тратила, о блестящих поклонниках. Даже здесь, на острове, вдали от условностей, он не смел заговорить с нею по-товарищески, как с приятельницей студенческих лет, потому что «Никотиана» и его собственная глупость окружили Ирину ореолом недосягаемости.
Он старался поддерживать вежливый разговор:
– Вы, я думаю, приехали сюда, чтобы развлечься?
– Да, – ответила Ирина. – Развлечься.
– А долго вы думаете пробыть здесь?
– Может быть, несколько дней.
Бимби понемногу освоился с положением и решил держаться непринужденно.
– Спасибо, что вспомнили обо мне, – сказал он.
– Прости, пожалуйста, я и не подозревала, что тебя направили сюда. – Ирина усмехнулась, удивленная его глупостью. – Но я очень рада, что мы встретились! А пришла я попросить у тебя шприц и ампулы кардиазола. Дашь?
– Конечно! Сколько хочешь! – Бимби окончательно перестал стесняться и перешел на «ты». – Для кого?
– Для одной больной девочки.
Ирина рассказала ему про Аликс. Бимби выслушал ее с профессиональной озабоченностью, подобно тому как ветеринар слушает хозяина, рассказывающего историю болезни животного, – слушает из сочувствия к хозяину, а не к заболевшему животному. Скудость воображения мешала ему думать о чем бы то ни было, кроме той болезни, про которую ему говорили. Так, он не обратил внимания ни на взволнованные лица своих посетителей, ни на странное поведение супруги господина генерального директора «Никотианы» и его главного эксперта, которые битый час таскались по жаре, стараясь раздобыть лекарство для какого-то греческого ребенка. Не обратил он внимания и на то, что некогда романтичная и замкнутая девушка, которая так решительно отвергала его ухаживания, превратилась в хищницу, жаждущую его тела. Ничего этого он не заметил потому, что был ослеплен блеском этой женщины, поднявшейся на такую головокружительную высоту.
Когда же наконец Бимби с опытностью бывалого волокиты заметил авансы Ирины, он первым делом подумал, что неплохо было бы воспользоваться ее влиянием, чтобы развязаться с военной службой и устроиться в Софии. Суетность и ограниченность мешали ему понять, что благоволение Ирины мимолетно, а мир, в котором она живет, катится к гибели, так что связи ее с влиятельными людьми ничего не стоят. Испорченный до мозга костей мелочными спекуляциями времен своих студенческих лет и нравами торгашей-медиков, среди которых вращался теперь, он не мог осознать, как пикантна эта встреча с Ириной на острове и каким приятным может оказаться этот вечер.
Он прошел с Ириной в домик напротив, где помещался батальонный лазарет, а Костов остался ждать их на улице, тревожно думая об Аликс. В лазарете пахло потом и лекарствами. Он занимал всего две комнаты, разделенные коридорчиком, в который входили прямо с улицы. В большей комнате, служившей приемной, санитар перевязывал солдата с нарывами на шее. Солдат сидел со страдальческим видом, неестественно повернув голову и вытянув шею. В другой комнате на койке храпел молодой фельдшер, а над ним к степе были приколоты кнопками вырезанные из журналов фотографии голых женщин. На нескольких столах в этой комнате лежали хирургические инструменты и лекарства.
Бимби грубо растолкал фельдшера и, приказав ему разжечь примус, собственноручно принялся кипятить шприц. Делал он это очень тщательно, выбрав новую, топкую иглу, – можно было подумать, что шприц готовится для какого-нибудь полковника, а не для нищего ребенка, которого до сих пор никто и не думал лечить.
X
Фон Гайер хорошо отдохнул в прохладной комнатке, которую ему предоставила Кристалло. И здесь пол был тщательно натерт толченой черепицей. На стене висел портрет Гитлера, перед божницей над кроватью горела лампада. Накрахмаленные занавески, чистая постель и букет гвоздик на столе дышали свежестью и действовали успокаивающе.
Немца разбудило тихое бормотание на греческом языке, доносившееся сквозь открытое окно с соседнего двора. Это была обычная болтовня двух пожилых женщин. Немного понимая греческий язык, он уловил, что речь шла о каких-то Аглае и Каллиопе и о некоем Геракли, и хотя эти имена муз и героев теперь звучали смешно, все же ему показалось, что они не лишены романтической окраски. Фон Гайер побрился и вышел в сад. рассчитывая застать там Ирину и Костова, по вместо них увидел только Кристалло, которая сидела под оливой, продолжая шить платьице для Аликс. Немец с холодной вежливостью поздоровался с ней по-гречески. Греков он не любил. Представление о них он составил себе по лакеям в отелях да по нескольким табачным магнатам, которые опротивели ему своим раболепием за три года его пребывания в Афинах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131