Разговор вышел короткий. Генерал объявил Борису, что увольняет его. Оскорблять сослуживцев и непристойно вести себя в конторе не дозволено никому. «Никотиана» – предприятие, в котором работают лишь скромные и честные служащие, а не карьеристы. Кто этим недоволен, может искать себе место в другой фирме, где легкомысленные эксперты могут выдвигать любых ни на что не годных типов.
– Сами вы ни на что не годны, – спокойно ответил Борис.
Потом презрительно усмехнулся и ушел со склада.
Дом был построен двадцать лет назад, тогда же, когда и склад, и было это после первых коммерческих успехов папаши Пьера и «Никотианы». По вкусу госпожи Спиридоновой – а вкус у нее был как у всех внезапно разбогатевших мещанок – дом был обставлен вычурной и дорогой мебелью, купленной за границей. Позолоченное резное дерево расточительно сочеталось тут с блеском зеркал и темно-красным плюшем. В доме были и бездарные картины местных художников, и пестрые вазы, и нелепые ширмы, и открытки с видами Швейцарии, где белотелая госпожа Спиридонова училась французскому языку в пансионе для певиц. Сразу было видно, что это дом миллионера – но миллионера провинциального. Когда «Никотиана» оплела своими щупальцами все табачные центры и папаша Пьер так разбогател, что даже персонал отеля «Адлон» в Берлине начал замечать его приезды и его щедрость, супруги переселились в Софию. Однако свой дом в родном городке они сохранили в неприкосновенности, и он остался как память об их прежней жизни, протекавшей в довольстве и безвкусице, но гораздо более здоровой, чем теперешняя.
За обедом папаша Пьер выпил вина – несмотря на строгий запрет врачей – и стал еще разговорчивее. Зара делалась все смелее. Мария с удивлением поняла, что эти двое уже сами додумались выдать Зару за секретаршу. Папаша Пьер очень осторожно выдвинул эту идею, а Зара тотчас подхватила ее.
– Бросьте шутить, – сказала она, пережевывая жаркое с аппетитом здорового животного. – Я вам серьезно предлагаю себя в секретарши.
– Если позволит Мария, – ухмыляясь, отозвался папаша Пьер.
– Мария даст мне хорошую рекомендацию.
– Да, ты знаешь много языков. – Мария старалась говорить непринужденно, но голос ее по-прежнему звучал глухо. – Идея неплохая.
– Тогда сделаем опыт, – предложила Зара. – Возьмите меня с собой в Грецию.
Тут даже папаша Пьер смутился, так это было бестактно.
– Прелесть моя! – воскликнул он. – А что скажет твой отец?
– Я его предупрежу по телефону.
– Но у тебя нет заграничного паспорта.
– Мы пошлем за ним в Софию шофера.
Мария покраснела, словно ее охватил стыд, который должна была бы испытывать Зара. Глупая торопливость подруги губила даже самые удобные формулы. Мария знала, что паспорт для Зары уже получен, а в ее чемодане лежат вечернее платье, костюм из чесучи и разные мелочи, необходимые в жарком климате. Деловая поездка отца в Афины, прогулка Зары и Марии якобы только до городка и все сказанное сейчас было жалкой комедией, которой предстояло прикрыть заранее обдуманное ими решение уехать в Грецию вдвоем. Даже Марии, привыкшей ко всяким уловкам, стало противно. Но комедию нужно было доиграть до конца.
– Шофер может за один день получить для вас паспорта, – сказал папаша Пьер, словно обдумывая предложение Зары.
Паспорта? Папаша Пьер говорил о них во множественном числе, и Мария снова рассердилась, увидев, что ее считают дурочкой.
– Подождите!.. – сказала она. – Речь идет только об одном паспорте, не так ли?
– Как об одном! – Лицо папаши Пьера отразило деланное негодование. – Вы обе поедете со мной.
Он вопросительно смотрел на дочь и с тревогой ждал ее ответа. А вдруг Мария внезапно переменит решение и отправится с ними? Но какой-то остаток порядочности, смешной и бесполезный, заставлял его притворяться, будто и он считает уловки необходимыми и уважает хотя бы свою дочь.
– Я с вами не поеду.
После обеда папаша Пьер лег отдохнуть в комнате Марии; окна этой комнаты выходили на лужайку с тополями. От выпитого вина у него начались перебои сердца. Это была гнетущая, неприятная аритмия, которую надо было лечить строгим режимом и которая поэтому внушала папаше Пьеру гнев и презрение к врачам. На черта нужны эти шарлатаны, если они не могут вылечить его миокардит!.. Назло врачам он закурил сигару, решив не обращать внимания на их советы. Как пи странно, сигара, казалось, успокоила его сердце – аритмия исчезла, и это окончательно убедило его в том, что врачи ничего не смыслят. Папаша Пьер забылся и уснул.
Зара и Мария улеглись на широкой двуспальной кровати в комнате, где супруги Спиридоновы спали в годы молодости. Окна здесь были открыты с утра, но в комнате все же пахло плесенью и нежилым. Теперь этот запах смешивался с благоуханием духов «Л'ориган» и лаванды, исходившим от пижам девушек. В желтоватом полумраке комнаты поблескивали зеркала в золоченых рамах и старомодная мебель. В углу на столике стоял киот с иконой, а над супружеским ложем висела картина, изображавшая Амура и Психею.
Мария, повернувшись к стене, рассеянно перебирала в памяти воспоминания детства и старалась заснуть. Зара тоже старалась уснуть, прислушиваясь к гудению жука, который бился об оконное стекло, аккомпанируя ее дремотно расплывающимся мыслям. В Афинах она сможет накупить всяких элегантных вещей. Может быть, они встретят изысканных иностранцев, например английских туристов, и весело проведут время… Усыпляющее жужжание насекомого не прерывалось, и во мгле дремоты, навеянной вином, мечты Зары все более теряли ясность. По вдруг пружины матраца нервно дрогнули, и это заставило ее очнуться.
Мария приподнялась на кровати и, облокотившись на подушку, закурила сигарету. Воспоминания детства разогнали на миг тучи тоски, которая годами давила ее душу. А потом внезапно, без видимой причины, тучи сгустились снова, и ее опять охватила прежняя грусть, ровная и тихая, как бескрайний, скучный простор, который со всех сторон окружал ее жизнь.
Заре еще по колледжу были знакомы эти ее внезапные перемены настроения.
– Ты не хочешь заснуть? – спросила она.
– Нет.
Голос Марии прозвучал враждебно.
«Подозревает», – подумала Зара, и наступившее молчание показалось ей невыносимым. Мария бросила па нее взгляд, полный досады. На миг обеим захотелось поговорить начистоту, но это желание тотчас уперлось в степу формул.
– Это было забавно, правда? – сказала Зара.
– Что?
– Флирт с твоим отцом. («Не притворяйся», – подумала она.)
– Да, ему надо немного встряхнуться. («Какая ты мерзкая!»)
– Я тоже так подумала.
– И все-таки вам обоим необходимо соблюдать приличия.
– Ах!.. Ну конечно, дорогая.
Зара приподнялась и, опираясь на спинку кровати красного дерева, тоже закурила сигарету. Подруги перебрасывались ничего не значащими словами, а мысли их были совсем о другом.
– Я думала, что ты на меня сердишься, – сказала Зара, немного помолчав.
– За что? («Не притворяйся обидчивой!»)
– За то, что я еду с твоим отцом в Грецию.
– Это ваше дело.
– А почему бы тебе не поехать с нами?
– Потому что жарко.
– В машине не будет жарко.
– Хорошо, я подумаю. («Перестань лицемерить. Вот поеду и все вам испорчу».)
– Я очень хочу, чтобы ты поехала, а то мне неудобно путешествовать с папашей Пьером вдвоем.
– Ах!.. Неужели? – Мария рассмеялась. («Значит, тебе нужна ширма!»)
– Да, милая!.. («Будто одна ты имеешь право беречь свою репутацию!..»)
– Очень жаль… Но мне но хочется уезжать далеко. («У меня нет ни малейшего желания обливаться потом в такую жару ради того, чтобы сохранить твою репутацию».)
– Ну, хорошо. – Зара напряженно обдумывала положение. – Если ты останешься здесь, мы потом можем сказать, что ты была с нами.
– Кому же мы будем это говорить?
– Всем.
Наступило молчание. Мария докурила сигарету, встала и начала одеваться.
– Куда ты? – спросила Зара.
– На лужайку. Тут слишком жарко.
– И я с тобой.
– О, прошу тебя!.. Оставь меня одну.
Мария взяла одеяло и вышла из дому. Сразу запахло табаком, каучуком и бензином. Шофер поставил машину в тень у садовой ограды и, сидя на скамейке, читал увлекательный детективный роман, в котором описывались похождения ужаснейшего преступника из высшего общества. Рядом с ним сидел какой-то молодой человек в поношенном костюме. Чтобы попасть на лужайку, Мария должна была пройти мимо них. Когда она приблизилась, шофер вскочил и вежливо поклонился, а молодой человек, не вставая, только чуть кивнул. Мария заметила, что лицо у него бледное, красивое и надменное, а глаза темные, с острым взглядом. Губы у него были тонкие, поджатые, и их особенное выражение холодной горечи поразило Марию. Ей захотелось обернуться, чтобы увидеть его еще раз, и, когда она это сделала, его взгляд, устремленный на нее, приобрел вдруг слегка насмешливое выражение. Это ее раздосадовало. Ей показалось, что он как-то вызывающе ждал, чтобы она обернулась. Она ускорила свои ленивые шаги и, когда подошла к лужайке и ступила на траву, забыла о нем.
Послеобеденная жара начала спадать. С гор долетала прохлада, невдалеке, пенистая и быстрая, шумела река. Трава была свежая, высокая, густая, усыпанная ярко-желтыми лютиками, по которым ползали божьи коровки. Откуда-то донесся крик осла, заглохший в сонной тишине.
Мария обошла лужайку, ища, где бы улечься в тени, и наконец нашла удобное место под маленьким ореховым деревцом, неподалеку от дома. Она расстелила одеяло и вытянулась на нем, подложив ладони под затылок. В сознании ее снова всплыли воспоминания детства. Бездонная синева неба создавала ощущение бесконечности, и на фоне его реяли прозрачные и чистые образы, перемежающиеся с темными тенями огорчения и печали. Вот Мария – пятилетняя девочка, белокурая, пухленькая, с вечно удивленными глазками, возится с грудами игрушек в детской или бегает по лужайке под бдительным надзором няни. Кто бы мог подумать, что этот веселый ребенок превратится в меланхоличную девушку, страдающую нервной болезнью, которая медленно прогрессирует и которую врачи не могут или не хотят назвать. Вот ее мать двадцать лет назад, красивая, нежная, белая, как молоко, – такая, какой она была до того, как поглупела, до того, как начала подносить серебряные кубки победителям на конных состязаниях и искать любовников среди гвардейских офицеров. Вот папаша Пьер в начале своего пути к богатству, энергичный и сильный, каким он был, пока не стал поклонником опереточных актрис и не начал покупать им квартиры. Вот верблюды, навьюченные табаком, – странные существа с юга, переносившие ее, Марию, в царство сказок, и их погонщики-турки в широких кожаных поясах, красных фесках и разноцветных чалмах. Вот знакомые дети, приходившие к ней в гости с матерями. Один из них – мальчик, красивый и грустный, с парализованной ногой. Служанка возила его в коляске. Потом он заболел дифтеритом и умер. Мария нежно любила его. Воспоминание об этой любви и сейчас теплилось в ее душе мягким сиянием. Образы детских лет, все более и более лучистые, плавали теперь в каком-то море света и блаженства. Так, незаметно, она уснула.
Когда она проснулась, солнце светило ей в лицо – тень переместилась. Мария поднялась, перенесла одеяло на другое место и снова легла. В небе летали голуби, река шумела напевно, и воздух был насыщен благоуханием свежей травы. Лучезарные образы прошлого снова всплыли в сознании Марии, но сейчас они были насыщены пронзительной тоской. Потом они незаметно исчезли, осталась только тоска, и Мария снова вернулась к своему обычному, ровному меланхолическому настроению и к тем неприятным ощущениям, которые вызывала ее загадочная нервная болезнь. Ей казалось, что по плечу ее ползают муравьи, кожа на одной ступне словно утратила чувствительность, в левом веке ощущалась какая-то тяжесть – оно то и дело опускалось, и Марии приходилось делать усилие, чтобы держать его открытым. Она вспомнила серьезные, таинственные лица врачей, собиравшихся на консилиум и лечивших ее инъекциями. Но от их лечения никакой пользы не было. И подобно папаше Пьеру, она возненавидела врачей и теперь считала их шарлатанами, которые только зря ее мучают.
Мария вздохнула глубоко и тоскливо, но примиренно. Все же здесь было приятно. Тут по крайней мере спокойно, и после отъезда Зары и отца она сможет сколько угодно играть на рояле для себя – никто не будет слушать ее игру. Нужно только найти настройщика. Рояль совсем расстроен. А есть ли в этом городишке настройщик? Если нет, надо вызвать из Софии.
Она полежала еще немного, глядя на голубей, которые летали, словно маленькие белые ангелы, купаясь в золоте и синеве. Потом поднялась, подобрала одеяло и направилась к дому. Проходя через сад, она увидела, что шофер куда-то уехал в машине, а молодой человек в поношенном костюме все еще сидит на скамейке. Что ему нужно? Сидеть здесь, в саду, – это наглость. Когда приезжают хозяева, никто не имеет права входить в сад. Мария не поняла, что ее раздражение вызвано как раз тем, что молодой человек заинтересовал ее. Его темные проницательные глаза снова были устремлены на нее, но теперь уже без насмешки – казалось, он хочет попросить ее о чем-то. Сомнений не осталось, когда он внезапно встал и двинулся к ней. Мария невольно замедлила шаги. Теперь, за несколько мгновений, пока он приближался, она успела разглядеть его лучше. В его лице было что-то слишком холодное, слишком резкое и твердое, и его никак нельзя было назвать приветливым. Но оно не было ни грубым, ни глупо самоуверенным, ни отталкивающе упрямым. Просто это было лицо человека, обладающего какой-то силой, какой-то неумолимой решительностью и стальной волей, охватывающей других людей и сразу подчиняющей их себе. Как ни странно, Марии почудилось, будто она уже много раз видела это лицо. А потом вдруг поняла, что не видела его нигде, но что это лицо мужчины, которого она желала, ждала, стремилась увидеть!.. Она хотела было отвести от него взгляд, но не смогла.
Борис сказал:
– Я хочу видеть господина Спиридонова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131