У него была маленькая дочь, и он кое-что понимал в детских нарядах.
– Тогда что-нибудь модное. Что-нибудь стильное и элегантное, понимаете? Цена меня не заботит.
– Хорошо, спрошу у жены, – с улыбкой сказал нотариус.
– Очень вам благодарен.
– А детские туфельки купить не желаете?
– Ах, да! Туфельки и чулки непременно! – чуть не вскрикнул эксперт, вспомнив босые, исцарапанные терновником ножки Аликс.
Нотариус опять улыбнулся. Глаза у него были суровые и очень хитрые и на спутников своих он смотрел враждебно, но, разговаривая с Костовым, вспомнил о своей дочке. И тогда во взгляде его вспыхнул огонек отцовской любви, светившийся добротой и нежностью, какие иногда пробуждаются даже в самых черствых людях при виде детей.
– Поищу, – сказал он. – Надеюсь, найду кое-что.
После осмотра двора вошли в здание фабрики, где было темно и пыльно. Пришлось снять фанерные щиты, которыми были забиты окна без стекол. Но когда их убрали, оказалось, что главный трансформатор отсутствует.
– Я не могу высказать свое мнение о машинах, пока не увижу их в действии, – заявил инженер.
– Разумеется, – хмуро подтвердил Борис.
– Значит, необходимо найти трансформатор. – Инженер бросил взгляд на Кондояниса, по тот лишь уныло пожал плечами. – А для того, чтобы увидеть, как работают ножи, наполнители и картонажные машины, нужны материалы… Мне потребуется несколько тюков табака и картон для папиросных коробок.
Грек с сожалением усмехнулся.
– Где же я вам сейчас найду трансформатор и сырье? – с горечью произнес он.
– Я считаю, что об этом должны были позаботиться ваши люди! – вскипел Борис – Как прикажете оценить и принять машины? В таких условиях я не могу ничего подписать.
Он вытер платком выступивший на лбу холодный пот и устало опустился на пыльную деревянную скамейку у щита с рубильниками. Со вчерашнего вечера он чувствовал себя очень плохо. По телу его ползли мурашки, головная боль не унималась, хотя он большими дозами принимал кофеин, который ему дала Ирина. Он объяснял все это переутомлением и нестерпимым зноем. Однако слабость и холодный пот показывали, что недомогание его вызвано другими причинами. Никогда еще он не чувствовал себя так скверно. Его охватила бессильная злоба на то, что он, как нарочно, заболел именно теперь, когда Красная Армия уже на Дунае и Кондоянис пытается всучить ему какую-то дрянную фабрику. Он заметил на щите светлое пятно, это означало, что трансформатор был украден или снят хозяином совсем недавно. И тут ему показалось, что грек ехидно усмехается – он, очевидно, сам распорядился убрать трансформатор, чтобы скрыть непригодность машин.
– Не буду подписывать, – снова заявил Борис.
– Воля ваша, – спокойно отозвался грек. – Но машины в порядке.
– Мой инженер не может это установить.
– Тогда пусть примет их по инвентарю, а насчет их работы мы сделаем особую оговорку в договоре.
– Значит, вы хотите, чтобы я получил кучу железного лома? – Борис рассмеялся, но от смеха голова у него заболела невыносимо. Его вдруг бросило в жар, потом в холод.
Грек нахмурился.
– По-моему, эту фабрику нельзя назвать кучей железного лома, – сказал он.
– Мы приехали только затем, чтобы выяснить, так это или нет.
– Излишняя формальность! Промедление не в ваших интересах.
– Это не дает вам права заниматься вымогательством.
Грек злорадно смотрел на болезненно осунувшееся лицо Бориса. Он ничуть не сомневался, что Борис страдает малярией, которая здесь изматывала всех оккупантов. В этот критический момент болезнь, вероятно, сделает его более уступчивым, подумал грек. Но вскоре понял, что пока еще в этом нельзя быть уверенным. То же почувствовал и Малони, который знал по Софии, как напорист Борис. Иностранцы смотрели на генерального директора «Никотианы» напряженно и со злобой. В эту минуту ему сочувствовал только Костов. Борис казался ему сейчас больным, умирающим хищником, окруженным гиенами, которые жаждут его растерзать.
– Вы хотите, чтобы мы купили машины, не видя их в действии? – возмущенно спросил эксперт.
Борис сделал усилие и встал.
– Не будем ничего покупать и продавать, – сухо заявил он. – Говорить больше не о чем.
Ехидное выражение на лице Кондояниса сменилось кислой гримасой.
– Вы отказываетесь только из-за машины? – спросил он.
– Да, – ответил Борис.
– Но это же мелочь, согласитесь! – В голосе грека прозвучали гнев и тревога. – Вы хотите расстроить сделку, выгодную нам обоим.
– А вы хотите купить мой табак вдвое дешевле, чем он стоит.
По лицу грека снова промелькнула ехидная усмешка.
– При теперешних обстоятельствах даже это в ваших интересах, – дерзко заметил он.
Борис бросил на него презрительный взгляд:
– Позвольте мне самому знать, что в моих интересах, а что нет. Я не меньше вашего уверен, что англичане не допустят создания красных республик на Балканах. И кроме того, государство гарантировало стоимость моего табака в Беломорье. Следовательно, я ничего не потеряю, если не позволю вам обвести себя вокруг пальца.
Наступило молчание, и Кондоянис растерялся.
– Чего же вы, собственно, хотите? – спросил он немного погодя.
– Настоящей цены за мой табак.
– Фабрика уравновешивает его стоимость.
– Я не уверен в пригодности машин.
Кондоянис посмотрел в окно. Немецкая машина все еще стояла на шоссе, а урод с непомерно коротким носом по-прежнему возился с мотором. Альбинос с красными глазами сидел в машине и читал газету, время от времени посматривая в сторону фабрики. Все это показалось Кондоянису очень похожим на приемы агентов гестапо. Если они следят не за Борисом, а за ним, подумал он, надо ожидать неприятностей. Грек вдруг понял, что времени терять нельзя.
– Малони! – обернулся он к итальянцу. – У вас есть связи с немцами… Не смогли бы вы попросить у них трансформатор и несколько тюков табака?
– Не смешите меня, – сказал Малони. – Когда вы видели, чтобы немцы оказывали услуги?
Кондоянис посмотрел на Бориса, как бы желая сказать: «Вот видите? Ничего не поделаешь».
– В таком случае я не могу подписать договор, – повторил Борис.
Грек обернулся к окну и опять увидел немецкую машину. Немцы флегматично курили с видом людей, которым спешить некуда. К машине приблизился мотоциклист в военной форме и с пистолетом на поясе. Альбинос сделал ему знак рукой. Мотоциклист свернул на улицу, идущую от шоссе, очевидно, с намерением занять задний выход. Кондоянис не вытерпел и обратил внимание Бориса на маневры агентов.
– Торговый отдел гестапо напал на наш след, – заметил он угрюмо. – Если вы не поторопитесь, будет поздно.
– Немцев я не боюсь, – небрежно произнес Борис.
Грек промолчал и злобно подумал: «Естественно! Дела с ними улаживает твоя жена». Но его опасения, что сделка расстроится, все нарастали.
– Говорите же, в конце концов, что нам делать? – спросил он нетерпеливо.
– Поскольку фабрику принять невозможно, я настаиваю па том, чтобы ее стоимость была выплачена в швейцарских франках.
– Это исключено! – Лицо грека перекосилось от злости и побагровело. – Абсолютно исключено!
Голова у Бориса болела все сильнее, тело обливалось холодным потом. Он едва держался на ногах, но все-таки спросил совершенно спокойным тоном:
– Мы можем рассчитывать на вашу машину для возвращения в Каваллу?
– Разумеется, – сказал грек. – Но вы требуете невозможного! Я не могу прибавить вам ни франка.
Борис равнодушно взглянул на него мутными глазами. Наступило молчание. Один Костов понимал эту драму. Больной, одряхлевший, стоящий перед крахом своего мира, генеральный директор «Никотианы» напрягался до предела и наносил удар, достойный поры его наивысшего могущества. Борис был близок к возможности выпутаться без потерь из авантюры в Беломорье. Другие фирмы не могли и мечтать об этом. Еще немного, думал Костов, и он получит за свой табак настоящую цену в швейцарских франках, неофициальный курс которых во много раз превосходит обесцененные бумажные марки. Даже в этот катастрофический момент, когда другие табачные фирмы погибают, «Никотиана» не упустит своего в Беломорье, успеет насосаться иностранной валюты. И все это зависело от одного мгновения, от последних остатков хладнокровия, от готовности идти на риск, от решения человека, который управлял «Никотианой» двенадцать лет. Итальянец и греки с натянутыми до предела нервами ждали этого решения. И дождались. Борис покачал головой и направился к выходу. Остальные молча последовали за ним.
Когда они шли по двору, Кондоянис приблизился к Борису и почти простонал:
– Я согласен. Приходите после обеда к нотариусу, подпишем договор.
У Бориса едва хватило сил добраться до машины Кондояниса, и он в изнеможении упал на сиденье. Безжалостное солнце и горячая морская влага были ему нестерпимы.
Грек остался на тротуаре.
– Его надо отвезти прямо в гостиницу и позвать врача, – сказал он Костову. – Я бы рад был предложить свою квартиру, да боюсь, что это вызовет подозрение у немцев.
– А вы? – спросил эксперт.
– Мы с Малони пойдем пешком. Я хочу узнать, за кем поедут эти собаки.
Кондоянис указал взглядом на агентов.
– Когда же мы подпишем договор?
– Мой адвокат приготовит его немедленно. Если здоровье вашего шефа ухудшится, найдите способ сообщить об этом мне на квартиру, тогда я приду с нотариусом в гостиницу. Дорога каждая минута.
Костов сел рядом с Борисом. Инженер отправился на склад болгарского интендантства спросить, не пойдет ли военная машина в Каваллу, – он хотел уехать в тот же день.
Шофер повел автомобиль к гостинице для болгарских офицеров, а Кондоянис, Малони и нотариус пошли по тротуару пешком.
Автомобиль с гестаповцами в штатском по-прежнему не двигался с места. Кондоянис, желая от них отделаться, наивно предложил направиться в верхнюю часть города, по узким и крутым уличкам которой нельзя было проехать на автомобиле. Минуту спустя нотариус оглянулся.
– Машина движется за нами, – сказал он встревоженно.
– Значит, опять придется раскрывать кошелек. – Грек презрительно усмехнулся. – Немцам приходится туго. Их тайная полиция превратилась в банду вымогателей, которые любой ценой стараются добыть иностранную валюту, чтобы обеспечить себе бегство в Южную Америку.
– Оно и понятно! – сказал Малони. – Эти субъекты могут найти убежище только там или в Швейцарии. Но, может быть, они хотят вас арестовать по другой причине.
– По какой? – нервно спросил Кондоянис.
– Просто чтобы прикарманить табак после ухода болгар. Сейчас они не могут конфисковать запасы «Никотианы». А если они конфискуют их у вас, им придется в случае поражения платить за табак вдвойне, в порядке репараций. Им выгоднее, если после эвакуации болгар табак «Никотианы» останется здесь, превратившись в имущество без хозяина, – тогда они постараются по мере сил нагреть на нем руки. Война между немцами и болгарами – вопрос часов.
Кондоянис не отозвался. Все трое шли молча под нещадно палящим солнцем.
– Вы сказали – «часов»? – рассеянно переспросил грек.
– Болгарская дивизия в Халкидике начала отходить по горам.
– Ну так что же?
– Болгары не хотят идти через Салоники. В окрестностях города расположены сильные немецкие части, которые могут их окружить.
– Тут сам черт не разберет, – уныло проговорил грек. – Но договору, мне кажется, это не угрожает… Германский папиросный концерн получил указание из Америки не препятствовать сделке. Вы думаете, что, не будь этого, фон Гайер сидел бы до сих пор сложа руки?
– Боюсь, что бараньи головы в гестапо не всегда слушают фон Гайера, – возразил итальянец. – Вчера я встретил на главной улице Лихтенфельда…
– Барон не гестаповец, – заметил Кондоянис.
– Знаю, – продолжал Малони. – Но с ним была красавица Дитрих.
– Дитрих? Что за Дитрих?
– Особа, с которой не стал бы спать и последний солдат. Служит в Германском папиросном концерне. Я подозреваю, что она агент гестапо.
– Ага, вспомнил, – сказал грек. – Как-то барон распространялся насчет нее не в очень лестных выражениях.
– Однако это не помешало ему жениться па ней.
– Как?…
Лицо у Кондояниса задергалось от смеха, но он не издал ни звука. Он всегда смеялся беззвучно, сжав губы.
– Я сам чуть не лопнул со смеху, – сказал Малони. – Только Лихтенфельд мог жениться на подобной женщине. Когда я с ними заговорил, они сказали, что уезжают в свадебное путешествие в Афины. Было над чем посмеяться. Но есть основание и для тревоги: эта Дитрих, ныне баронесса Лихтенфельд, спросила меня между прочим, не встречал ли я здесь вас.
– А вы что ответили?
– Конечно, сказал, что нет.
– Да… – Голос Кондояниса прозвучал холодно. – Ну и что же?
– Ничего, – быстро ответил итальянец. – Но я невольно связываю ее вопрос с этими типами, что сейчас следуют за нами.
– Значит, гестапо хочет воспрепятствовать моей сделке с «Никотианой»?
– Или выжать из вас деньжонок.
– Но откуда они узнали о моих переговорах с «Никотианой»?
– Не будьте наивны, – проговорил Малони. – У них свои агенты в каждой болгарской фирме.
Кондоянис вытер вспотевший лоб. Малони, которого он считал своим человеком, внезапно вызвал у него страшное подозрение. Прошлое итальянца никому не было известно, а злые языки твердили, что его не раз изобличали в жульничестве во время игры в покер. Трудно было допустить, что слух о сделке дошел до гестапо через болгар. Борис был заинтересован в том, чтобы вести переговоры в полной тайне. И наконец, Кондояниса поразило, что немецкие агенты появились как раз в тот день и час, когда предстояло подписание договора. Грек неожиданно осознал все вероломство Малони. Понимая, что все потеряно, он успел шепнуть нотариусу:
– Если меня арестуют, немедленно телеграфируйте моему брату в Афины.
Все трое дошли до угла узкой и крутой улицы, ведущей к верхней части города. В это время немецкая машина ускорила ход, обогнала их и остановилась в десятке метров перед ними. Из машины вылез альбинос. Он отвернул лацкан своего пиджака, под которым был какой-то значок, затем указал на открытую дверцу машины и грубо скомандовал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131