Воздух был насыщен теплой влагой, откуда-то веяло благоуханием фиалок. Но от всего этого Лила еще острее чувствовала свое одиночество, свое равнодушие ко всему на свете. Неожиданное решение Павла порвать их отношения ошеломило ее. От нее ушла любовь – эта единственная личная радость, которую она позволяла себе в своей тяжелой жизни, всецело посвященной борьбе. Что-то в ее отношениях с Павлом было разбито навсегда. И мысль об этом омрачала радость, которую могли бы ей дать и этот солнечный день, и теплые порывы ветра, и завтрашняя конференция в горах.
Из давящей пустоты возникло раскаяние. Как несправедлива она была к Павлу в последние месяцы, как сурово осуждала его и как грубо оттолкнула в тот зимний вечер, когда он пришел искать поддержки в ее любви!.. За легкомысленным фразером, за раскольником она снова увидела коммуниста, мужественного и сильного человека, которого любила.
Потом раскаяние перешло в душевные муки. Никогда уже он не придет за нею, никогда не будет относиться к ней по-прежнему. С горечью вспомнила она их встречи в сосновой роще, томительные часы ожидания и то глубокое взаимопонимание, которому они тогда радовались. Любовь к Павлу окрыляла ее жизнь, воодушевляла на повседневную деятельность среди рабочих. А сейчас эта любовь уходила, оставляя в душе мрак и холод. Павел уезжает в чужие края. Может быть, он еще глубже погрязнет в своих ошибках, погибнет духовно или физически в этом огромном мире, никогда не вернется в Болгарию. И в сердце ее останется только воспоминание о его пламенной любви, о тех часах, когда она замирала в его объятиях. На глазах у Лилы заблестели слезы. Ей хотелось закрыть лицо руками и расплакаться. Но она не заплакала. Самообладание и какое-то новое, горькое, но примиряющее чувство тотчас же высушили ее слезы.
Вслед за душевными муками, порожденными разрывом с Павлом, вспыхнула ревность. А ревность сразу вызвала бунт гордости. К Павлу всегда льнут девушки. Может быть, он не будет решительно отстранять их от себя, как этого требует мораль Лилы. Может быть, он постоянно будет окружен кокетками, избалованными женщинами с кошачьими движениями и красивыми лицами. И ей показалось, что Павел смотрит на нее с высоты своего интеллигентского происхождения и пренебрегает ею потому, что она работница, а значит, ему всегда будет чего-то не хватать в ней. Ей показалось, что, несмотря на все, их разделяет нечто существенное, и этим-то и объясняются различия в их убеждениях, личной жизни, вкусах и оценках. Ей показалось, что все между ними должно было кончиться именно так, как кончилось. И, осознав это, Лила почувствовала какое-то грустное успокоение.
Она подошла к Орлову мосту и, сама не зная зачем, вошла в Борисов сад. На нее повеяло прохладой тенистых аллей, запахом цветов и свежей земли. На скамейках сидели пенсионеры-старики, с грустным спокойствием созерцавшие, как протекает этот весенний день. На детских площадках, освещенных солнцем, с лопатками и ведерками играли в песке стайки детей. Из киосков, в которых продавали вафли, доносился запах ванили и однообразный шум механических морожениц. В ресторане на главной аллее гремел джаз, но на танцевальной площадке было еще пусто.
Лила шла медленно и, сама того не заметив, вышла к пруду, в котором плавали красные рыбки, а обойдя его, повернула назад. Все более полным становилось ее грустное спокойствие, все более примиренно текли ее мысли о Павле. Сейчас она его не осуждала и не оправдывала – он стал для нее прекрасным и грустным воспоминанием, и котором были и тени и свет одновременно. Как много было в нем и привлекательного и отталкивающего!.. Как это легко – обобщать события с высоты птичьего полета и жонглировать идеями, не учитывая положения в низах!.. Как удобно, зарабатывая на жизнь умственным трудом, разглагольствовать о судьбах рабочих, не живя среди них, не видя каждый день их унижений и страданий!.. Как это несправедливо самому получить образование, а потом упрекать в ограниченности бедную девушку, которая тебя любит и пожертвовала своим образованием именно ради борьбы за дело рабочих!.. Но несмотря на это, несмотря на все, Лила сознавала, что в Павле сохранилось что-то привлекательное, и это будет волновать ее всегда. Она снова задумалась о его достоинствах, затем о недостатках, и круговорот ее чувств вернулся к исходной точке. Наконец она перестала думать о Павле и почувствовала, что устала.
В аллеи городского сада хлынул людской поток – то были люди, которые имели возможность повеселиться только в воскресный вечер.
Партийная конференция состоялась на Витоше в удаленном от города месте, на поросшем молодым сосняком южном склоне горы, где редко появлялись туристы. Основным вопросом конференции была подготовка стачки.
День был ясный и солнечный. На небольшой полянке в молодой траве, усеянной чемерицей, сидело человек двадцать – делегаты городских комитетов. Одни курили, другие делали заметки, а третьи, словно уже утомленные конференцией, смотрели в широкую синюю даль, где на юге терялись очертания хребтов Рилы и Пирина. Среди присутствующих были рабочие, сельская молодежь, служащие, даже какой-то врач и архитектор в очках. Товарищ, у которого Лила остановилась в Софии, читал бесконечно длинный доклад. В голосе его, монотонном и сухом, время от времени вспыхивал пафос – это было, когда он порицал поведение отдельных товарищей. Пафос сменялся коротким тягостным молчанием, потом докладчик заявлял резким тоном, что партия не может с этим мириться.
Лила пристально смотрела на этого маленького, невзрачного человека. Мыслил он логично, но мысль его процеживалась сквозь слова медленно и скупо, как топкая струя родника, из которого нельзя напиться. Она была какая-то скованная. И сковывала ее отчужденность от людей, событий и жизни. Но та же мысль сквозила в партийных директивах о стачке. Связывая рабочих, она обрекала их на трагически одинокую борьбу. Докладчик старался доказать, что на практике партия преодолела свою оторванность от жизни, но доводы его были бледны, неубедительны. Лила чувствовала, как бесплодны его доказательства, и по себе самой, и по выражению всех лиц. Варвара, которая также пришла на конференцию, устало смотрела вдаль. Губы энергичного рабочего-металлиста застыли в гневной гримасе. Какой-то сельский учитель недовольно покачивал головой, явно собираясь излить в своей речи поток возражений. Врач нервно ощипывал вокруг себя траву, архитектор в очках прерывал докладчика короткими насмешливыми замечаниями. И от всего этого сердце у Лилы болезненно сжималось.
Докладчик наконец кончил говорить и принялся рвать бумажку с планом доклада. Делегаты молча наблюдали за ним. Никто его не поблагодарил, никто не заговорил с ним. Объявили перерыв.
Лила наклонилась к Варваре и тихо спросила:
– Это не товарищ Лукан?
Варвара ответила с горечью:
– А кто же еще?
Немного погодя она спросила:
– Будешь выступать?
– Да, – твердо произнесла Лила.
Варвара поморщилась, по ничего не сказала. Лила поняла, что Варвара уже не сторонница Лукана.
После получасового перерыва конференция продолжала работу. Задавали вопросы, па которые Лукан отвечал неуверенно, уклончиво и путано. Начались прения Позиция, занятая Луканом в вопросе о подготовке большой стачки рабочих-табачников, шаталась под напоров сокрушительных возражений, которые сыпались на него десятками. И сейчас за этими возражениями стоял уже не Павел – стояли активисты из рабочих. Все настаивали на поправках к уже разосланным директивам о стачке.
Лила говорила более получаса. Она твердо заняла линию, проводимую Луканом. Когда она кончила, некоторые товарищи улыбались и смотрели на нее с иронией.
XII
Всю ночь шел дождь, и по небу еще плыли тучи, но в теплом воздухе, в буйной зелени, в запахе сырой земли и цветов благоухала весна. Выйдя из дому, Ирина направилась в университет. Южный ветер был напоен ароматом цветущих лесов и полей. Ирину охватило ощущение здоровья и душевного покоя; однако она сейчас не испытывала той дикой, опьяняющей радости, какой ее в прежние годы дарила весна. В это теплое облачное утро она даже не вспомнила ни о встречах с Борисом у часовни, ни о тех полных неги часах, когда она мечтала о далеких странах, сидя под цветущими деревьями у родительского дома. Наконец-то она крепко стояла на земле. Наконец-то понимала, что мир действительности гораздо шире и богаче, чем мечты. Теперь она хотела только одного: кончить медицинский факультет и, оставшись при университете, заниматься научной работой. Ее привлекали клиники, чистый белый халат, сверкание микроскопа, длинные ряды медицинских журналов в библиотеке. Привлекали спокойная и трезвая жизнь, интеллектуальное общение с коллегами, тихая радость труда…
Но разве это удовлетворяло ее вполне! Она вдруг поняла, что в этот дождливый день ей все-таки чего-то не хватает – чего-то, в чем она постоянно нуждается, но что сознательно отгоняет от себя, чтобы оно не вернуло ее к прошлому. Все это вспыхнуло в ней неожиданно и бурно. Однако нуждалась она уже не в Борисе, а только в волнении, которое он в ней порождал, только в печали и радости, которыми он когда-то наполнял ее.
По улицам возбужденно двигались маленькие, разрозненные группы студентов. Они сновали во всех направлениях, останавливались, с таинственным видом перебрасывались несколькими словами и снова расходились. Возле синода и у Государственной типографии притаились отделения конной полиции – вечного врага студентов. Полицейские нетерпеливо помахивали плетками, словно тяготясь бездействием, а их лошади нервно били копытами о мостовую. Перед зданием ректората стояли два небольших грузовика с охранниками. Эти были вооружены дубинками и только ждали сигнала, чтобы ворваться в аудитории. Ирина вспомнила: ведь сегодня Первое мая.
Она вошла во двор медицинского факультета, по которому бесцельно слонялись нейтральные студенты – те, что не принимали участия в политической борьбе. Наиболее трусливые – они же были самыми любопытными – забрались в аудитории и под защитой своих товарищей, с дубинками охранявших входы, заняли удобные и безопасные наблюдательные позиции у окон. По улице сновали коммунисты. Они избегали заходить во двор факультета, так как в случае вмешательства полиции он мог превратиться в западню. Те, что были посмелее, пытались вести агитацию среди нейтральных. Но как только они распалялись, на них налетали боевые группы их противников. То и дело начинались драки – к великому удовольствию нейтральных, которые наслаждались этим зрелищем, не подвергаясь опасности. Немало студенческих голов уже было разбито, но декан, который, сидя дома, узнавал обо всем по телефону, все еще не решался официально прекратить занятия.
Ирина поняла, что в это утро лекций не будет, но решила, раз уж она пришла в университет, сама разузнать, как обстоят дела. Несколько коммунистов, взобравшихся на ограду, звали Ирину к себе, но были тут же осыпаны градом кирпичей и битой черепицы. Человек десять буйных юнцов с первого курса сгрудились возле незаконченной пристройки в глубине двора и выступали в роли артиллеристов. Брошенные ими куски кирпича и черепицы выбили несколько окон в домах напротив, вызвав гневные протесты хозяев. Все это привело нейтральных в неописуемый восторг. Они визжали от удовольствия и поощряли рукоплесканиями обе враждующие стороны.
– Ирина, твое место с нами!.. – внезапно крикнул кто-то с улицы.
Ирина узнала голос Чингиса. Он уже влез на ограду. Возмущенные его дерзостью, первокурсники направили на него новый залп кирпичей и черепицы. Но он ловко пригнулся, и снаряды пролетели над его головой, не задев его.
Увидев, что творится, Ирина снова вышла на улицу. Но тут внезапно – вероятно, по условному сигналу – все студенты побежали по направлению к ректорату. Ирина осталась одна. Дойдя до того угла, где улица упиралась в площадь, она заметила, что к ректорату бегут и студенты физико-математического факультета, которые раньше прохаживались отдельными группами около Ботанического сада. Отделение конной полиции, стоявшее возле Государственной типографии, пустилось было наперерез, чтобы преградить им путь, но не успело. Прежде чем полицейские развернулись широкой цепью, многие студенты, перескочив через проволочные ограды газонов, помчались по буйной зеленой траве и обежали конников с флангов. Другие понеслись между Государственной типографией и памятником «Невскому прямо к ректорату. Полиция замешкалась и не смогла остановить толпу. Но несколько полицейских, разъяренных неудачей, окружили маленького студента в длинном смешном пальто и принялись зверски хлестать его плетками по голове. Студент беспомощно поднял было руки, чтобы защититься от ударов, но покачнулся и упал на мостовую. Один из полицейских помчался к Ирине. Подъехав, он натянул поводья, и конь стал на дыбы. Ирина отступила в сторону, но только шага на два.
– Ты кто такая? – свирепо заревел полицейский.
– Гражданка! – сердито ответила Ирина, гневно глядя ему в глаза.
– Раз так, иди туда!
Полицейский показал плеткой в сторону улицы Раковского. Ирина послушно повернулась и пошла по тротуару к дворцу, но тут увидела, что по Московской улице, и опять-таки в сторону ректората, бегут студенты Музыкальной академии в черных бархатных беретах. Часть эскадрона, стоявшая у синода, помчалась им навстречу. Но как только студенты это заметили, они свернули по улице Бенковского к бульвару Царя Освободителя. Ирина поморщилась и пошла обратно. Конные полицейские умчались к ректорату, а маленький избитый студент все еще лежал на мостовой. Ирина решила помочь ему. В это время на тротуар перед зданием медицинского факультета вышла группа храбрецов с дубинками, удивленная внезапным исчезновением противника.
– Ирина, вернись! – закричал один из них. – Тебя затопчут.
Они озирались испуганно и нерешительно. В минуты ярости полиция имела обыкновение бить всех без разбору.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131