Против ожидания госпожа Спиридонова наконец простила Борису его скромное провинциальное происхождение. Каждый год после подведения баланса он перечислял на ее счет в банке около пяти миллионов левов – полагающуюся ей по закону долю прибыли, соответствующую количеству ее акций «Никотианы». Поэтому ее личное состояние после смерти мужа не только не уменьшилось, но даже возросло, несмотря на щедрость, с которой она удовлетворяла прихоти ротмистра. Более того, она продала часть отцовского наследства, чтобы превратить его в золотоносные акции «Никотианы».
– Вы не находите, что мой зять – чудесный молодой человек? – спросила она Костова, после того как вопрос о виллах был решен и эксперт остался у нее ужинать. – Как жаль, что бедный Пьер скончался, так и не увидев всех его успехов!.. Именно в таких руках хотел он оставить «Никотиану».
– Да. – Костов рассеянно взглянул на безнадежно расплывшиеся телеса госпожи Спиридоновой и с удивлением подумал о любовном самопожертвовании ротмистра. – Но мне кажется, что вы преувеличиваете… Я бы вам не советовал вкладывать все ваши средства в «Никотиану».
– Почему? – спросила она немного снисходительным тоном.
– Потому что торговля табаком всегда связана с большим риском… Посмотрите на Торосяна!.. Два раза доходил до банкротства.
– Но Борис не чета Торосяну!
– Конечно, однако на международном рынке иногда случаются такие события, каких даже Борис не может предвидеть. Сейчас на акции «Никотианы» большой спрос. Продайте часть своих и вложите деньги в «Гранитоид» или в страховые общества.
Госпожа Спиридонова улыбнулась. Ей нравилось играть роль деловой женщины. Но для нее вся сложность экономической жизни сводилась к тому, что одни акции приносят высокие дивиденды, а другие – низкие, а значит, вся премудрость в том, чтобы обладать первыми. Кроме того, она знала, что смелые игроки в покер всегда выигрывают.
– Но я вполне доверяю Борису!.. – заявила она, все так же снисходительно глядя на Костова.
Она подумала, что, когда мужчины начинают стареть, они становятся во всех отношениях нудными и не в меру осторожными. Эксперт в свою очередь окинул ее снисходительным взглядом.
– Я не говорю, что вы непременно прогорите, – терпеливо пояснил он, – но Борис увлекается, а ваша поддержка только подливает масла в огонь. Почему вы до сих пор не разделите наследства?… Ведь он распоряжается всеми вашими средствами. Если вы уточните свою долю, Борис будет осторожней, а это в интересах всех акционеров «Никотианы».
– Вы явно настраиваете меня против своего шефа, – заметила Спиридонова.
– Да, – ответил эксперт. – Я немного старомоден.
Но, одержимая молодыми порывами, госпожа Спиридонова не могла оценить по достоинству мудрый совет. Она уже решила и в этом году обратить половину своих дивидендов в акции «Никотианы».
Костов ушел от госпожи Спиридоновой в одиннадцатом часу, надеясь застать в «Унионе» Бориса с Ириной, которые ужинали там по пятницам. Он погнал машину в клуб. Приятно веяло ночной свежестью, из садика при синоде доносился аромат цветов, на темном небе сквозь легкую дымку мерцали звезды. Но ни прохладный вечер, ни предвкушение целого месяца беззаботного отдыха не развеяли дурного настроения Костова. Главному эксперту «Никотианы» не давали покоя мучительные мысли о непостоянстве и коварстве женщин. Оперная примадонна два дня назад отправилась в турне по Европе в обществе некоего молодого архитектора.
Клуб был почти пуст. В этот вечер здесь сидела только знаменитая компания игроков в покер, которая обычно встречала рассвет среди гор жетонов и банкнотов, один из секретарей министерства иностранных дел с красавицей женой, испанский дипломат и еще несколько человек. Почти все они любезными кивками приветствовали Костова. Главный эксперт «Никотианы» не считался значительной фигурой, но слыл человеком изысканным и приятным. Он не был ни бывшим министром, ни известным дипломатом, ни знаменитым врачом, ни ловким адвокатом, ни даже очень богатым человеком. Но зато он был похож на киноартиста и, несомненно, служил одним из украшений клуба. Как только он вошел, все с должным уважением посмотрели на его высокую стройную фигуру, прекрасно сохранившиеся серебристо-белые волосы и лишний раз признали, что он недаром славится своей непревзойденной элегантностью. Все члены этого старинного клуба, куда имели доступ лишь избранные, непременно должны были чем-нибудь славиться.
Костов сел в кресло возле открытого окна и заказал себе вермут. Ни Ирины, ни Бориса в клубе не было, и это окончательно испортило его настроение. От подошедшего кельнера он узнал, что они ушли полчаса назад, не оставив ему даже записки. Костов закурил и снова стал размышлять о недостойной выходке архитектора и примадонны. Близ него сидели, надоедливо болтая, советник испанского посольства и болгарский публицист, редактор газеты, который усердно пичкал читателей подвалами на тему о блеске и великолепии императорской России. Так он создал себе славу и писателя, и непримиримого врага большевиков – могильщиков романтического мира императоров, гусар и княгинь. Испанец был явно озабочен международным положением, а публицист-болгарин, наоборот, с трудом скрывал свое радостное возбуждение.
– La situation est mauvaise! Tr?s mauvaise! – говорил испанец.
– Почему? – Болгарин с отвращением сосал гаванскую сигару, которой его угостил представитель новоиспеченной авторитарной державы. – Буду говорить с вами вполне откровенно. Плохо тем, у кого совесть нечиста, кто притесняет национальные меньшинства… Но нам, болгарам, каждый ход Гитлера внушает новые надежды.
– Если вспыхнет война, в нее вмешается и Советский Союз, – пессимистично заметил испанец.
– Русские – великий народ!.. – признал публицист, чтобы не уронить память императоров, гусар и княгинь. – Но нельзя отождествлять народ с правящим режимом. Если Германия решит помериться силами с Советским Союзом, русский народ станет естественным союзником немецкой армии.
«Этот тип совсем спятил», – подумал Костов и повернулся в другую сторону. Но тут он услышал разговор между секретарем министерства иностранных дел, его женой и седым полным господином. Полный пожилой господин описывал ужин, который он давал в клубе в честь приезжего американца, и перечислял имена присутствовавших гостей. Этот господин был директором крупного страхового общества. От него веяло спокойствием человека, не знающего риска и с математической регулярностью получающего такие дивиденды со своих акций, каких он и ожидал. В его жестах и манере говорить не было и следа лихорадочной нервности, свойственной табачным магнатам, которых волновало малейшее колебание цен на международном рынке. На пальце у него сверкал золотой перстень с крупным бриллиантом. Клубные ветераны уверяли, что за этот искрящийся бриллиант директор заплатил «в свое время» тридцать тысяч золотых левов.
– Буби! – обратилась к секретарю его жена, вспомнив, что они тоже были приглашены на этот ужин. – Как жаль, что мы не пошли!
– Я ведь дежурил в министерстве, – мрачно отозвался Буби.
Вспомнив об этом, жена его грустно вздохнула и поджала пухленькие губки.
– Мы превратились в каких-то отшельников! – сказала она.
Буби в гордом молчании вытерпел бунт жены против рабских цепей карьеры.
– Я попытаюсь замолвить словечко вашему шефу, – покровительственно заметил полный господин, тронутый бедственным положением молодоженов, – А в министерстве не поговаривают о вашем назначении куда-нибудь за границу?
– Поговаривают!.. – со злостью ответил Буби. – Пошлют в Тирану.
Господин с бриллиантом захохотал. Ответ Буби показался ему верхом находчивости. И, желая понравиться супруге секретаря, он добавил серьезно:
– Посмотрим, что скажет ваш шеф, если я шепну ему на ушко насчет Рима.
Буби презрительно покачал головой. Он не очень-то верил в ходатайства, если только они не шли по испытанной дворцовой линии. Это был мрачный, пресыщенный жизнью красавец со смуглым лицом, черными волосами и темными, как маслины, глазами. Он с необыкновенной легкостью обольщал женщин и потому сумел жениться на дочери помещика-болгарина, владеющего землей в Добрудже. Он был неглуп, но любил вышивать диванные подушки и носил длинные, выше колен, шелковые чулки, которые пристегивал к дамскому поясу с резинками. Кроме того, он слыл большим знатоком старинных восточных ковриков. Все эти чудачества привели к тому, что начальство стало относиться к Буби недоверчиво.
Полный пожилой господин сказал еще несколько слов, но Костов их не расслышал, потому что в это время по салону прошла шумная компания игроков в покер. Непременным членом этой компании был невысокий плешивый доктор, толстый, но необычайно подвижной: по утрам он принимал у себя пациентов, после обеда разъезжал с визитами, а вечера проводил за карточным столом. У него было много пациентов, он славился как отличный диагност и из всех членов клуба имел самый честный источник дохода.
Компания прошла в игорный зал, и в гостиной снова стало тихо. Советник испанского посольства и публицист, убедив друг друга в гениальности Гитлера, разошлись по домам. Немного погодя за ними последовали обиженный судьбою секретарь с женой и полный седой господин, бриллиант которого, купленный «в свое время» за тридцать тысяч золотых левов, искрился холодным, завораживающим блеском. Этот бриллиант словно колдовской силой притягивал к себе взгляды жены секретаря, которая хоть и обладала ларчиком черного дерева, набитым драгоценностями, но сейчас, сама не зная почему, сгорала от желания положить туда и этот камень. Потом она вдруг поняла всю нелепость этого желания и подавила зевок.
После их ухода в салоне воцарилось приятно-сонное настроение. Костов попросил официанта погасить хрустальную люстру. Горели только лампы па курительных столиках. Их желтоватый свет смягчал краски персидского ковра и бархатной обивки мебели. Из игорного зала доносились приглушенные голоса любителей покера. Очевидно, играли по крупной, потому что смеха не было слышно. Кто-то объявил тройной релянс.
– Оплачено! – сказал доктор.
Снова все умолкли, и наступила напряженная тишина – как всегда перед тем, когда игроки раскрывают карты.
– Фул! – провозгласил доктор.
– Хороший фул, – равнодушно произнес незнакомый голос.
Послышался сухой звук передвигаемых жетонов.
Неслышными, кошачьими шагами подошел кельнер и подал Костову вермут. Эксперт залпом выпил рюмку. Взгляд его, усталый и пустой, бесцельно блуждал по утонувшей в желтоватом полумраке гостиной. Наступил час полуночной неврастении, час, когда некуда идти и нечего делать, час одиночества, меланхолии и безнадежного недовольства всем на свете.
Костов вернулся домой к пяти утра, после того как заменил за карточным столом доктора и не моргнув глазом проиграл в покер тридцать тысяч левов – деньги, на которые семья какого-нибудь бедного служащего могла бы кормиться целый год. Загоняя машину в гараж, он ощутил знакомую тупую боль в области сердца и в левой руке. Начался приступ грудной жабы. Давящая поющая боль еще больше испортила ему настроение. Костов не соблюдал никакого режима, и болезнь могла неожиданно свалить его с ног. Бессонная, глупо проведенная ночь, карточный проигрыш и эта боль, неумолимо напоминающая о приближении старости и смерти, заставили его еще раз ощутить, что жизнь он ведет совершенно бессмысленную. Костов тяжело вздохнул и позвонил.
Ему открыл Виктор Ефимович, русский эмигрант, бывший белогвардеец, в совершенстве владевший искусством служить богатому старому холостяку.
Пока Костов облачался в пижаму, Виктор Ефимович заботливо повесил на плечики и убрал в гардероб снятый костюм, а вместо него вынул другой – для завтрашнего утра. У Костова было около пятнадцати будничных костюмов, которые он носил по очереди, чтобы давать им возможность отвисеться и сохранить линии. Виктор Ефимович поставил возле костюма ботинки ему в тон, но более светлые, потом достал рубашку и галстук соответствующей расцветки. Затем он учтиво пожелал хозяину спокойной ночи и направился к двери. Виктор Ефимович некогда служил хорунжим в армии Врангеля и с тех пор сохранил, кроме привычки напиваться через день, непоколебимое уважение к иерархии; поэтому он свысока смотрел на некоторых посетителей Костова. Подходя к двери, он замедлил шаг, зная, что хозяин по обыкновению задержит его для короткого делового разговора на тему о туалетах.
– Виктор, ты отнес итальянский поплин портному? – спросил эксперт, с шумом бросаясь на кровать.
– Да – ответил Виктор Ефимович. – Рубашки будут готовы завтра к вечеру.
– Скажи ему, чтобы был повнимательнее с воротничками! Он слишком далеко прострачивает край, куда вставляют косточки, и воротничок морщится на сгибе.
– Непременно скажу, – заверил Костова Виктор Ефимович, сознавая всю важность поручения.
– Смотри не забудь!
Костов растянулся на кровати. Он подумал: как это унизительно и глупо – заботиться о каких-то воротничках!
– Поганая штука – жизнь, Виктор Ефимович! – неожиданно добавил он.
– Так всегда кажется после полуночи, – заметил бывший хорунжий.
– Ты прав, – немного успокоившись, сказал Костов. – Спокойной ночи.
Виктор Ефимович почтительно удалился, Костов протянул руку, чтобы погасить лампу, стоящую на ночном столике, но вместо кнопки нащупал конверт, который уже две недели валялся невскрытый. «Надо же наконец прочитать это послание, черт бы его побрал!» – с раздражением подумал он. Ему уже не раз хотелось порвать письмо не читая и бросить в корзину. Но он удерживался, полагая, что это какой-нибудь мелкий, несправедливо уволенный служащий фирмы письменно просит о заступничестве. И во имя справедливости эксперт две недели терпел это письмо у себя на столике возле кровати, но так и не удосужился прочесть его. Письмо было в обыкновенном синем конверте с безграмотно написанным адресом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131