Откуда ему все это известно? И почему он говорит это ей?
– Господин инспектор, – сказала она. – Ведь я обо всем этом, что вы сейчас говорите, понятия не имею.
– А я имею, и я все знаю досконально! – вдруг закричал инспектор. – Мы арестовали того… черного агронома, с которым ты уже несколько раз встречалась. И он оказался умным человеком! Спас свою шкуру! Все нам рассказал, словно граммофонная пластинка.
«Врешь! – молнией мелькнуло в голове Лилы. – Если бы Иосиф признался во всем, ты бы меня сразу же арестовал, не стал бы заводить этот разговор», И все-таки лицо ее побелело как мел. Она снова почувствовала, как губы пересохли при мысли, что ее могут арестовать и забить до смерти. Она внезапно вспомнила совет, который ей когда-то дал Павел в предвидении подобных случаев. Этот совет гласил: «Отрицай!.. Отрицай все до конца!»
– Тебе ясно? – спросил инспектор.
– Нет, ничего мне не ясно, – твердо ответила Лила.
Директор встал с кресла и, сунув руки в карманы, стал прохаживаться по комнате. Лила почувствовала, что он приблизился, по запаху пудры и одеколона.
– Тогда поговорим в другой обстановке! – В голубых глазах инспектора вспыхнули ехидные огоньки. – Но я знаю, что ты сторонница старого курса и, следовательно, имеешь основание думать, что к тебе я могу отнестись более снисходительно… Разумеется, лишь в том случае, если ты мне поможешь разобраться в ваших делах до конца. Некоторые из ваших признают, что они коммунисты, но от всего остального отпираются… И тогда им туго приходится! Слышишь, ты! Туго!
Лила не ответила. В комнате наступило молчание. Инспектор закурил новую сигарету и вопросительно посмотрел на директора, который по-прежнему как маятник ходил взад и вперед по комнате, засунув руки в карманы. Вместо того чтобы испугаться, Лила рассердилась. Когда инспектор сказал, что он относится снисходительно к приверженцам старого курса, эти слова показались ей омерзительными. В них было что-то нестерпимо обидное, уязвившее ее гордость.
Директор вдруг перестал шагать по комнате и остановился.
– Оставь эту девушку в покое, – сказал он, подойдя к Лиле и положив руки ей на плечи.
– Как так? – удивился инспектор.
– Да так! Не трогай ее! Я беру ее под свое покровительство.
– Ты, должно быть, шутишь, директор! – отозвался инспектор каким-то неестественным тоном.
– Нет, не шучу… Прошу тебя, сделай это ради нашей дружбы.
– А начальство?
– Начальство ничего не узнает, если ты замнешь дело… И давай поставим на этом точку.
Инспектор молчал, опустив голову и словно обдумывая слова приятеля. Лила внимательно слушала их, и мысль ее работала с предельной ясностью. Она чувствовала, как руки директора все сильнее сжимают ее плечи, но желание выслушать разговор до конца сдерживало ее, мешая выразить отвращение, которое она испытывала.
– Попробую что-нибудь сделать, – сказал наконец инспектор. – Но только при одном условии: если Лила не будет упрямиться и расскажет мне кое-что о здешних людях.
– Ну что ж, это пустяки, – ответил директор вместо Лилы. – Ты слышишь? – повернулся он к ней и подмигнул: – Не упрямься! Скажи ему что-нибудь, и он оставит тебя в покое. Сама знаешь – полиция!.. А пока иди в цех. С завтрашнего дня перейдешь работать в контору машинисткой, чтобы уже не вызывать подозрений.
– Подлецы! – дико вскрикнула вдруг Лила, вырвавшись из рук директора. – Да, я как раз из упрямых! Можете разорвать меня на куски, по ваш шантаж не пройдет!
Директор, пораженный, отпрянул от нее. Инспектор только поднял голову.
– Какой шантаж, сука? – ровным голосом спросил он.
– Тот, который ты устраиваешь, чтобы я стала любовницей директора!.. – Лила сейчас походила на разъяренную пантеру. – Знай, что стены зашатаются, если ты меня арестуешь и отдашь под суд!.. Начальство все тебе может простить, но только не то, что ты посмел компрометировать полицию! Я сегодня же расскажу эту мерзкую историю своему отцу и родственникам! Завтра все адвокаты в городе и девушка, за которой ты бегаешь, узнают, как ты пользуешься своим служебным положением, чтобы сводничать!..
– Клевета! – захрипел инспектор. – Чем ты это докажешь?
– Увидишь чем! Весь город знает, что ты подлизываешься к развратникам и кутишь с ними, что ты прикрываешь их безобразия в публичных домах… Увидишь, что устроит тебе околийский начальник, которому ты возражаешь па людях. Но этого мало, инспектор! – Яростный голос Лилы вдруг зазвучал еще громче. – Рабочие, рабочие стоят за меня! Начнутся митинги, стачки, в министерство полетят телеграммы протеста, весь город закипит!
– Если ты отсюда выйдешь!..
Инспектор побледнел. Выхватив из кармана маленький пистолет, он прицелился в Лилу.
– Ты с ума сошел! – крикнул директор, быстро схватив его за руку. – Я не допущу такого безобразия на складе.
– Подлец! – закричала Лила, глядя инспектору в глаза. – Посмей-ка что-нибудь сделать со мной без суда и следствия!.. – И бросилась к двери.
Она промчалась по коридору и, выскочив во двор, увидела у крыльца группу рабочих, которые с тревогой ожидали ее. Среди них был и тюковщик.
– Что случилось? – спросил он быстро.
– Все поднимайтесь, если меня арестуют! – бросила Лила на бегу. – Но только если меня арестуют.
Тюковщик ответил:
– Мы оповестили и другие склады.
После того как Лила выскочила из комнаты, директор достал из бара бутылку ракии и медленно наполнил две рюмки. Он беззвучно смеялся циничным, холодным и спокойным смехом развратника, который не боится скандалов.
– Опростоволосился ты с ней, инспектор, – сказал он. – Что задумал – и что вышло! Женщины не по твоей части. Плохо знаешь людей.
– А ты почему согласился? – злобно спросил инспектор.
– Потому что поглупел, пьянствуя с такими дураками, как ты… Как только я посмотрел ей в глаза, я сразу понял, чем все кончится. Хорошо она нам выдала!
– Я с нее шкуру спущу! Живой из участка не выйдет… – грозился инспектор.
– На, выпей и успокойся! Директор поднес ему рюмку.
– На куски ее разорву! – стонал инспектор чуть не в истерике.
– Смотри-ка – крови жаждет, – равнодушно проговорил директор. – А я бы на твоем месте ничего ей не сделал, хотя бы только за ее храбрость.
– Ты что, с ума спятил? Значит, оставить ее так?
– Это самое разумное, – промолвил директор.
– А если она раззвонит?
– Не раззвонит!.. Но ты должен выбросить из ее дела донесения Длинного.
– Не могу я их выбросить, – сказал инспектор.
– Почему?
– Длинный заметит и выдаст меня.
– А ты заткни ему рот ракией и прикажи молчать.
– Но могу! – чуть не простонал инспектор. – Это служебное преступление… Если дойдет до Софии, меня уволят.
– Тогда не забывай, что на тебя уже есть доносы начальника гарнизона и околийского. Раздуют истории в цыганском квартале и в доме докторской вдовы. Темные дела! Нам-то ничего, нас люди знают. А для тебя – это большой вопрос. Рискуешь службой. Сразу вылетишь в Делиорман. Не забывай также, какая будет суматоха, если поднимутся рабочие… Конца не видно!
Инспектор мрачно выпил свою ракию. Он вспотел, жилы па его висках заметно пульсировали.
– Это я из-за вас впутался в эти истории, – с ненавистью проговорил он. – А вам на все плевать. Вам и горя мало. Тузы!..
– Как ты нас назвал? – весело спросил директор.
– Тузы! Вот как назвал! – со злобой повторил инспектор. – Должностных лиц и тех опутываете.
– Неужели? – Директор улыбнулся. – Значит, вот как относится полицейский инспектор к состоятельным гражданам… Интересно! Надо к тебе приглядеться повнимательней. Только что ты говорил, что основательно изучил марксизм. Может, он на тебя повлиял?
Инспектор тупо уставился на него голубыми, помутневшими от хмеля глазами.
– Эх ты, ведь я пошутил! – пробормотал он, смущенно моргая. – Ты что? Или рассердился?
– А ты и вправду подумал, что я могу рассердиться? – Директор разразился громким, но каким-то холодным смехом, который не понравился инспектору. – Мелкая у тебя душонка, инспектор! Просто подленькая! Я на тебя не сержусь, а только забавляюсь.
Инспектор поднялся с оскорбленным видом. Ракия начинала действовать и делала его обидчивым.
– Послушай! – с горечью проговорил он. – Ты перебарщиваешь. Ты меня оскорбляешь. Этого я больше не потерплю.
– Сядь! – приказал директор и налил ему ракии.
– Нет, не сяду! – упирался инспектор. – У тебя отвратительная привычка забавляться людьми, унижать их. Ты просто садист.
– Садист?
– Да, садист!
– Может быть, ты хочешь взять меня на службу в околийское управление?
– Ну вот, видишь? – В глазах инспектора вспыхнула злоба. – То, что ты говоришь, как раз и показывает, какой у тебя скверный характер. Ты бы этого не сказал, если бы не хотел посмеяться над падением… как бы ото сказать… над трудностями других людей.
– Может быть, в этом есть смысл! – промолвил директор.
– Не знаю, по мне это противно. Если я приказываю Длинному избивать арестованных, то я делаю это, чтобы сохранить государство и привилегии таких, как ты. Разве я не прав?
– Да, прав.
– Так почему же ты смеешься надо мной?
– Потому что ты глуп. На твоем месте я никогда бы не стал полицейским инспектором.
– А если нет других возможностей?
– Ну!.. У юристов всегда есть возможности. Куда сунутся, там и деньги.
– Ты все шутишь, директор. Ты избалованный купеческий сынок! Не знаешь ты жизни… Но ты в десять раз глупее меня. Ты это понимаешь?
– Почему? – удивленно, но не обижаясь спросил директор.
Он устремил на инспектора умные, насмешливые, холодные глаза. Это были глаза человека, который понимает все, но которого ничто не волнует.
– Потому что ты сам себя погубил, – сказал инспектор. – Потому что ты имеешь возможность жить разумно, а компрометируешь себя – вот влюбился в Лилу… Я готов сорвать с себя погоны, если ты не питаешь к ней серьезного чувства.
– Браво, инспектор! – Директор снова рассмеялся цинично и спокойно. – У тебя ум как бритва, а твои мысли, словно клопы, ползают по моему телу. Но послушай меня. Если ты арестуешь Лилу, среди рабочих начнутся такие волнения, что обработка табака у нас остановится по меньшей мере на неделю. А это сулит миллионный убыток. Ничто другое меня не интересует! Об остальном заботься сам! Ясно тебе, чего я хочу?… Ну иди. Мне надо договорить с мастером.
После ухода инспектора директор налил себе еще ракии. Все, что произошло здесь, не вызвало в нем ни тревоги, ни угрызений совести, а только досаду. Но досаду медленно притуплял алкоголь. «Надо выгнать этого типа из нашей компании, – подумал он об инспекторе. – Надоел!» В уголках его ленивых глаз появились мелкие морщинки равнодушного беззвучного смеха. Он вспомнил, что адвокатская дочка и сын бывшего депутата уже договорились о помолвке.
XV
Зима в этих местах была печальная и безотрадная. Выпадал снег и тотчас же таял от теплых ветров Эгейскою моря, что поднимались по долине реки с юга и превращали рабочий квартал, расположенный в нижней части города, в непроходимое болото. Река разливалась, ее мутные воды затопляли дворы, оставляя после себя желтые, зараженные всякой мерзостью лужи, а их испарения отравляли воздух до конца весны. В низких, смрадных хибарках жгли хворост и сухой коровий навоз – все это летом собирали дети на окрестных холмах. С серого неба падал то дождь, то снег, на черепичных крышах чирикали голодные воробьи. Оттепель приносила грипп, а бедность казалась еще более тягостной и неприглядной, когда вокруг была такая слякоть. Безрадостно текла жизнь в этих лачугах, лишенных воздуха и света.
В душных каморках, где едва можно было выпрямиться во весь рост, спали по пять-шесть человек. Туберкулезные кашляли и заражали здоровых. Дети хныкали, выпрашивая хлеба, а женщины ссорились и ожесточенно бранились. В этом году после летней безработицы наступил голод, а голод принес болезни, раздоры и распущенность.
Нищета озлобляла всех. Одна левая газета, обличив «Никотиану» и другие табачные фирмы, потребовала установить налог на их прибыли и обратилась к правительству с вопросом: что оно сделало для безработных и Для голодающих табачников. Газета была закрыта. Вспыхнул небольшой скандал. Журналисты, играющие в покер с Постовым, забили тревогу, предупреждая общество о «коммунистической опасности». Не стоит, писали они, заниматься демагогическими рассуждениями но поводу несчастий тридцати тысяч табачников. Болгарский народ состоит не только из рабочих табачной промышленности. Всему виной кризис, который героически переносят и сами работодатели. Кроме того, табачникам следовало бы знать, что они рабочие сезонные и не должны рассчитывать только на тот заработок, который получают на табачных складах. В результате можно было заключить, что все табачники лентяи и предпочитают голодать, лишь бы не заниматься другой работой.
А в центрах табачной промышленности, в их рабочих кварталах, продолжал свирепствовать хронический, невидимый для сытых голод. В душах рабочих накапливались ненависть и гнев. Они все яснее видели, как эгоистичен мир, какой мрачной и безнадежной будет их участь, если они сами себе не помогут. Но каждая попытка сделать это сразу же объявлялась опасным антигосударственным выступлением. Хозяева обвиняли рабочих в лени и алчности, «патриоты» объявляли их предателями, сытые возмущались их грубостью, полиция разгоняла их собрания. И тогда они поняли, что им осталось только одно – идти за теми своими товарищами, которые хотят навсегда разрушить этот ненавистный и жестокий мир.
Неуловимые для полиции партийные работники постоянно появлялись в табачных центрах и подготовляли борьбу голодающих за хлеб.
Стефан и Макс быстро поняли, что не смогут занять в этой борьбе тех постов, которые рисовало честолюбие Стефана. Товарищи, руководившие подготовкой к стачке, оставляли их в тени, и это их оскорбляло. Макс был более сдержан, а Стефан возмущался.
– Видишь? – сказал однажды Стефан, сидя в комнатке Макса. – Они даже не сообщают нам партийных директив, данных организациям на складах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131