установка душевой кабины цены
И как любого из них, сегодня ее могли убить. А когда Динко все это осознал, он подумал сочувственно и покаянно: «Бедная женщина!» И тотчас же забыл о ней.
Где-то далеко, справа, раздался выстрел из карабина. Группа подрывников, которой предстояло взорвать железнодорожный мост, наткнулась на дозор. Последовало еще несколько быстрых, тревожных выстрелов, а затем взвилась красная ракета. Охранявшая мост немецкая застава успела подать сигнал тревоги. Застрекотали автоматы, выстрелы которых издалека напоминали потрескивание костра. Правый фланг отряда начинал бой.
Динко передал ручной пулемет товарищу, шедшему впереди, и скомандовал:
– Бегом вперед! Не залегать без надобности!
Партизаны бросились навстречу смерти.
Холм, высотой около тридцати метров, словно оторванный от горного склона, стоял одиноким островком на равнине. Асфальтированное шоссе огибало его, делая плавный поворот, и, отступив от железной дороги, уходило на юг, чтобы потом подняться зигзагами по склону другой горы, которая ограничивала равнину с юго-запада. До этого склона было не более двух километров. Он был совсем оголенный, и при лунном свете извилины шоссе выступали так отчетливо, что Мичкнн мог бы вовремя заметить противника, если бы он там появился. Справа находились железнодорожная станция и бензохранилище, а слева, расширяясь воронкой, уходила вдаль равнина, на которой расположились болгарские гарнизоны. Командиры этих гарнизонов, однако, не испытывали ни малейшею желания драться с партизанами и тем более помогать немцам. Слева от холма по другую сторону шоссе простиралась трясина, и это обеспечивало фланг. Пространство между станцией и холмом, стоявшим в каких-нибудь трехстах метрах от нее, было совсем ровное, без всяких укрытий. Для его защиты вполне хватило бы одного легкого пулемета. Вообще позиция казалась очень удобной, а опасность, которой подвергались занимавшие ее партизаны, – ничтожной, так как они не должны были принимать участия в лобовой атаке на станцию. Но, несмотря на это, Мичкнн был хмур и мрачен. Его угнетало, что горы, куда только и можно было отступать, находились далеко, а трясину, прикрывавшую левый фланг, противник все-таки мог обойти.
Мичкин был артиллерийским фельдфебелем, участником первой мировой войны, а в отряде он овладел также искусством мастерского ведения пехотного боя. Он умело выбрал на холме позицию для ручного пулемета «Брэн», а затем приказал людям вырыть в разных местах небольшие окопчики-ячейки в предвидении наихудшего исхода – на случай, если защитникам холма придется занять круговую оборону.
Только когда подготовка позиции была закончена, он заметил, что бой у станции уже в разгаре. Винтовочную стрельбу и треск автоматов заглушали мощные очереди пулеметов, которые замолкали на неравные промежутки времени, словно для того, чтобы передохнуть и начать снова, только с еще большим ожесточением. Воздух сотрясали глухие взрывы гранат, после чего внезапно наступала какая-то странная тишина. Место боя заволакивало облако дыма, которое постепенно росло и становилось гуще, скрывая очертания станционного здания и вагонов. При лунном свете дым приобретал зловещий молочно-зеленоватый оттенок, и люди на холме, затаив дыхание, наблюдали, как их товарищи, бегущие вприпрыжку по равнине, исчезают под его непроглядным пологом. В эту тихую, безветренную ночь облако походило на гигантскую подкову, концы которой медленно удлинялись и наконец слились, образовав вокруг района станции замкнутый эллипс. Очевидно, продвижение на главном направлении было затруднено, и партизаны развивали действия с флангов, нащупывая уязвимое место. Особенно участилась стрельба у железнодорожной линии, на которой стояли цистерны с бензином, – здесь сосредоточивались основные силы Динко. В то время как часть людей Шишко продвигалась к бензохранилищу, другие держали под огнем помещение саперного взвода, стараясь не выпускать оттуда солдат. И все-таки немецкие часовые подняли тревогу вовремя. Группа солдат сумела занять удобные позиции в районе станции; они-то и старались обеспечить оборону бензохранилища, а главное – цистерн с бензином.
Разобравшись во всем этом по характеру стрельбы, Мичкин понял, что бой будет тяжелым и долгим. То же почувствовали и его товарищи. Внизу бушевал ад, они же пока оставались в стороне, зная, что, если к немцам подоспеет подкрепление, ад будет и на холме. И потому они чаще смотрели в коварную даль, где терялась светлая лента шоссе, нежели на станцию, где сражались их товарищи. Но даль оставалась безлюдной и спокойной. Мичкин попытался поднять дух своих людей.
– Эй, Ляте!.. Что ты на это скажешь? – спросил он.
– Детская возня, – с ленивым спокойствием ответил македонец.
Не всегда так бывает, что чем громче стрельба, тем больше кровопролитие, и Ляте знал это по опыту македонских междоусобиц.
– Будь ты там внизу, ты бы по-другому заговорил, – заметил Мичкин.
– Ну да, внизу-то лучше, – возразил Ляте.
Он лежал на траве, стараясь прикрыть рукой рдеющий огонек цигарки. Наступило молчание. Слова Ляте удручающе подействовали на партизан, так как он выразил мнение всей группы. Всем было ясно, что в случае осложнения у сражающихся внизу будет большая свобода действий, чем у людей па холме. Там у них и тыл был просторней, и флангам ничто не угрожало.
– Откуда у тебя сигареты? – строго спросил Мичкин.
– Чего? – Голос Ляте прозвучал виновато. – Один человек дал!
– Какой человек?
– Какой? Аглицкий…
Македонец показал куда-то в сторону гор, где остался капитан Джинс. Из всего, что нашлось в его карманах, Ляте не сдал только сигареты.
– Когда он тебе их дал? – спросил Мичкин. – После того как ты его убил, да?
– Ей-богу!.. – поклялся македонец.
Он приподнялся и неохотно начал угощать товарищей сигаретами «Честерфилд», глядя с нескрываемым сожалением, как в пачке их становится все меньше и меньше.
А внизу бой бушевал с неослабевающей силой, и, хотя с тех пор, как стороны обменялись первыми выстрелами, прошел час, никаких признаков успеха наступающих еще не было. В самом начале боя маневровому паровозу удалось пройти между рядами товарных вагонов и прикрыть состав с бензиновыми цистернами, а немецкие солдаты, выбравшись из помещения саперного взвода, возвели между линиями баррикады из опрокинутых вагонеток, шпал, бочек из-под томатной пасты и прочего, что в суматохе попало им под руку. Пролезть между колесами было невозможно, потому что противник стрелял по вагонам и смертоносные пули со свистом отскакивали от них во все стороны. Единственным подходом к составу с цистернами оставался перрон, но он уже в первые минуты боя превратился в «ничейную землю», так как его обстреливали одновременно и люди Шишко, и немцы, которые засели в помещениях станции и саперного взвода. А по частой стрельбе на правом фланге можно было заключить, что группа подрывников, которой предстояло разрушить железнодорожный мост, наткнулась на сильное сопротивление немцев и что ее «специалист» еще не выполнил своего задания.
Мичкин посмотрел на часы. Уже перевалило за полночь, а успеха еще не видно. Он утешал себя мыслью, что если какой-нибудь из подожженных товарищами и горящих вагонов содержит взрывчатые вещества, то он обязательно взорвется, и тогда исход боя решится сразу, так как огонь перекинется на бензин. Потом вся цепочка вагонов-цистерн загорится, как бикфордов шнур, а это положит конец бою и всей операции. Но подожженные вагоны горели вяло, с раздражающим пыхтением, а это означало, что они нагружены бочками с томатом и мармеладом или тюками табака – последней партией Германского папиросного концерна, отправленной фон Гайером из Каваллы на грузовиках.
Подул ветер, и дым немного рассеялся. На равнине, освещенной тоскливым зеленоватым светом луны, темнели неподвижные пятна – трупы убитых. Чуть позади, в один из оврагов террасовидной возвышенности, сносили раненых, которых перевязывал санитар. Подавленный мыслью о жертвах, Мичкин перешел на западный склон холма и стал наблюдать за ходом боя. Рядом с ним оказалась Варвара. У нее был рассеянный вид, словно она была всецело занята своими мыслями.
– В чем дело? – спросил Мичкин, убежденный, что она в отряде – лишний груз.
– Я прошу разрешения сходить к командиру, – сказала Варвара. – Скоро вернусь.
– Зачем тебе командир?
– Надо сказать, что мы здесь бездействуем.
– Командир и без тебя знает, что ему делать, упрямая ты баба! – сердито закричал Мичкин. – Ни шагу отсюда без моего приказа.
Варвара попыталась было возразить, вот-вот могла вспыхнуть перебранка, но в это время с южного склона холма донесся голос Данкина:
– Внимание!.. На шоссе – машина.
По извилинам шоссе, петлявшего по склону горы, действительно мчалась машина. Это был обычный легковой автомобиль. Мичкин тотчас же понял это по лимонно-желтому свету фар и убедился, что опасности нет. Водитель машины даже не счел нужным погасить фары и, вероятно, не подозревал, что на равнине, которую ему предстоит пересечь, идет бой. Удостоверившись, что машина не военная, а гражданская, Мичкин решил не беспокоить командира и приказал Данкину взять нескольких человек и остановить машину выстрелами в воздух, если в ней не окажется немцев в форме.
Внезапно машина остановилась, и фары погасли. Люди, ехавшие в ней, очевидно, заметили, что идет бой, и колебались, двигаться им дальше или нет. Машина уже спустилась с горы, но до нее было более полутора километров, так что оставалось ждать ее приближения, а если она повернет назад – ничего не предпринимать. Но вскоре машина двинулась дальше, уже с выключенными фарами, чтобы не привлекать внимания. Наверное, какая-то веская причина заставляла находящихся в ней людей продолжать путь. Водитель увеличил скорость. Как длинная тень, машина быстро двигалась по асфальтированному шоссе в лунном свете. Мичкин видел, что это большая, роскошная машина с откидывающимся верхом, который убрали, так как ночь была теплая.
Бывший юнкер – Мичкин узнал его по шортам – вышел из канавы и стал с автоматом посреди шоссе. Хотя вид у машины был самый безобидный, поступок Данкина был мальчишеским, крайне легкомысленным.
– Ложись, осел! – хрипло выругался Мичкин.
Но машина уже остановилась, и Данкин пошел к ней с автоматом наготове. Вскоре из канав выскочили и его товарищи. Путники не пытались оказывать сопротивление. С заднего места встал мужчина, с переднего – другой. Все это происходило в каких-нибудь пятидесяти метрах от подножия холма. Данкин оглянулся и крикнул:
– Штатские!
– Проверь насчет оружия и веди их сюда, – приказал Мичкин.
В машине было еще двое. Следующей, к удивлению партизан, из машины вышла женщина, и на заднем сиденье осталась странно неподвижная фигура.
Данкин крикнул:
– Покойника везут!..
– Покойника?
Это сообщение было впечатляющим даже для партизан. Мичкин в сопровождении Варвары и еще нескольких человек пошел вниз. Когда они подошли к машине, Данкин и его товарищи обследовали карманы путников в поисках оружия. Только один из мужчин – невысокий, широкоплечий и хромой – имел при себе пистолет. Он сдал его сам. От завернутого в одеяло мертвеца исходил трупный запах. Партизанам все это показалось зловещим и странным. Это было не похоже на те ужасы, с которыми они уже свыклись.
Лица вышедших из машины мужчин были тревожны и выражали мрачную озабоченность. Голова у женщины была повязана черным крепом. Мичкин вспомнил, что видел этих мужчин в Чамкории, и понял, что один из них – редкостная добыча для партизан. Этот человек стоил пяти генералов немецкой армии. А что-то в фигуре и осанке женщины, чье лицо он еще не мог разглядеть, напомнило ему докторшу, которая однажды под Новый год согласилась пойти в метель к его больному внуку. Все яснее вспоминал Мичкин те события. Да, среди людей, окружавших ее в тот новогодний вечер, были именно эти мужчины. Коренастый имел привычку обтираться снегом по утрам, а высокий – с серебристо-белыми волосами – бросал бешеные деньги на угощение гостей. Оба они были из враждебного мира. Но присутствие покойника и женщины в трауре требовало некоторой учтивости в обращении с путниками.
Мичкин спросил:
– Вы кто такие?
Высокий с белыми волосами ответил:
– Мы служащие табачной фирмы.
– А женщина? – Мичкин чуть было ne сказал из вежливости «госпожа».
– Это – вдова покойного.
Наступило молчание, и партизаны поняли, что это враги. Это было ясно и по роскошной машине, и по изысканным костюмам, и по ответам задержанных. Однако партизаны не забывали, что среди них женщина в трауре.
– Отпусти их, пускай едут! – сочувственно заметил кто-то.
Но Мичкин спросил насмешливо:
– Безгрешными христианами хотите стать?
Он знал, что у партизан нет ни права, ни оснований отпустить коренастого мужчину.
– Что вы намерены с нами делать? – спросил высокий седой человек.
– Там видно будет, – ответил Мичкин, пристально всматриваясь в свастику на лацкане фон Гайера. – Этот человек – немец?
– Да, немец, – ответил Костов. – Обыкновенный торговый служащий.
– А этот значок?
– От них требуют, вы ведь знаете… – с деланной наивностью проговорил эксперт.
Кто-то сдержанно засмеялся. Нарушая молчание, Мичкин распорядился:
– Сдайте личные и служебные документы.
Эксперт быстро и обеспокоенно заморгал, а лицо фон Гайера осталось неподвижным, как маска. Оба они вытащили и протянули партизанам свои бумажники. Ирина подала удостоверение личности.
– Просмотри документы и доложи, – сказал Мичкин Данкину. Потом обернулся к Варваре: – А ты обыщи машину.
Варвара влезла в машину с гримасой отвращения – в нос ударил трупный запах. Если не считать покойника, в машине было только два маленьких кожаных чемодана, какой-то пакет и плащи путников. В чемоданах ничего особенного не было, а в пакете оказалась большая кукла, платьице и детские туфельки. Варвара тщательно проверила в машине все углы и пустоты, где могли быть спрятаны документы, но ничего не обнаружила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131
Где-то далеко, справа, раздался выстрел из карабина. Группа подрывников, которой предстояло взорвать железнодорожный мост, наткнулась на дозор. Последовало еще несколько быстрых, тревожных выстрелов, а затем взвилась красная ракета. Охранявшая мост немецкая застава успела подать сигнал тревоги. Застрекотали автоматы, выстрелы которых издалека напоминали потрескивание костра. Правый фланг отряда начинал бой.
Динко передал ручной пулемет товарищу, шедшему впереди, и скомандовал:
– Бегом вперед! Не залегать без надобности!
Партизаны бросились навстречу смерти.
Холм, высотой около тридцати метров, словно оторванный от горного склона, стоял одиноким островком на равнине. Асфальтированное шоссе огибало его, делая плавный поворот, и, отступив от железной дороги, уходило на юг, чтобы потом подняться зигзагами по склону другой горы, которая ограничивала равнину с юго-запада. До этого склона было не более двух километров. Он был совсем оголенный, и при лунном свете извилины шоссе выступали так отчетливо, что Мичкнн мог бы вовремя заметить противника, если бы он там появился. Справа находились железнодорожная станция и бензохранилище, а слева, расширяясь воронкой, уходила вдаль равнина, на которой расположились болгарские гарнизоны. Командиры этих гарнизонов, однако, не испытывали ни малейшею желания драться с партизанами и тем более помогать немцам. Слева от холма по другую сторону шоссе простиралась трясина, и это обеспечивало фланг. Пространство между станцией и холмом, стоявшим в каких-нибудь трехстах метрах от нее, было совсем ровное, без всяких укрытий. Для его защиты вполне хватило бы одного легкого пулемета. Вообще позиция казалась очень удобной, а опасность, которой подвергались занимавшие ее партизаны, – ничтожной, так как они не должны были принимать участия в лобовой атаке на станцию. Но, несмотря на это, Мичкнн был хмур и мрачен. Его угнетало, что горы, куда только и можно было отступать, находились далеко, а трясину, прикрывавшую левый фланг, противник все-таки мог обойти.
Мичкин был артиллерийским фельдфебелем, участником первой мировой войны, а в отряде он овладел также искусством мастерского ведения пехотного боя. Он умело выбрал на холме позицию для ручного пулемета «Брэн», а затем приказал людям вырыть в разных местах небольшие окопчики-ячейки в предвидении наихудшего исхода – на случай, если защитникам холма придется занять круговую оборону.
Только когда подготовка позиции была закончена, он заметил, что бой у станции уже в разгаре. Винтовочную стрельбу и треск автоматов заглушали мощные очереди пулеметов, которые замолкали на неравные промежутки времени, словно для того, чтобы передохнуть и начать снова, только с еще большим ожесточением. Воздух сотрясали глухие взрывы гранат, после чего внезапно наступала какая-то странная тишина. Место боя заволакивало облако дыма, которое постепенно росло и становилось гуще, скрывая очертания станционного здания и вагонов. При лунном свете дым приобретал зловещий молочно-зеленоватый оттенок, и люди на холме, затаив дыхание, наблюдали, как их товарищи, бегущие вприпрыжку по равнине, исчезают под его непроглядным пологом. В эту тихую, безветренную ночь облако походило на гигантскую подкову, концы которой медленно удлинялись и наконец слились, образовав вокруг района станции замкнутый эллипс. Очевидно, продвижение на главном направлении было затруднено, и партизаны развивали действия с флангов, нащупывая уязвимое место. Особенно участилась стрельба у железнодорожной линии, на которой стояли цистерны с бензином, – здесь сосредоточивались основные силы Динко. В то время как часть людей Шишко продвигалась к бензохранилищу, другие держали под огнем помещение саперного взвода, стараясь не выпускать оттуда солдат. И все-таки немецкие часовые подняли тревогу вовремя. Группа солдат сумела занять удобные позиции в районе станции; они-то и старались обеспечить оборону бензохранилища, а главное – цистерн с бензином.
Разобравшись во всем этом по характеру стрельбы, Мичкин понял, что бой будет тяжелым и долгим. То же почувствовали и его товарищи. Внизу бушевал ад, они же пока оставались в стороне, зная, что, если к немцам подоспеет подкрепление, ад будет и на холме. И потому они чаще смотрели в коварную даль, где терялась светлая лента шоссе, нежели на станцию, где сражались их товарищи. Но даль оставалась безлюдной и спокойной. Мичкин попытался поднять дух своих людей.
– Эй, Ляте!.. Что ты на это скажешь? – спросил он.
– Детская возня, – с ленивым спокойствием ответил македонец.
Не всегда так бывает, что чем громче стрельба, тем больше кровопролитие, и Ляте знал это по опыту македонских междоусобиц.
– Будь ты там внизу, ты бы по-другому заговорил, – заметил Мичкин.
– Ну да, внизу-то лучше, – возразил Ляте.
Он лежал на траве, стараясь прикрыть рукой рдеющий огонек цигарки. Наступило молчание. Слова Ляте удручающе подействовали на партизан, так как он выразил мнение всей группы. Всем было ясно, что в случае осложнения у сражающихся внизу будет большая свобода действий, чем у людей па холме. Там у них и тыл был просторней, и флангам ничто не угрожало.
– Откуда у тебя сигареты? – строго спросил Мичкин.
– Чего? – Голос Ляте прозвучал виновато. – Один человек дал!
– Какой человек?
– Какой? Аглицкий…
Македонец показал куда-то в сторону гор, где остался капитан Джинс. Из всего, что нашлось в его карманах, Ляте не сдал только сигареты.
– Когда он тебе их дал? – спросил Мичкин. – После того как ты его убил, да?
– Ей-богу!.. – поклялся македонец.
Он приподнялся и неохотно начал угощать товарищей сигаретами «Честерфилд», глядя с нескрываемым сожалением, как в пачке их становится все меньше и меньше.
А внизу бой бушевал с неослабевающей силой, и, хотя с тех пор, как стороны обменялись первыми выстрелами, прошел час, никаких признаков успеха наступающих еще не было. В самом начале боя маневровому паровозу удалось пройти между рядами товарных вагонов и прикрыть состав с бензиновыми цистернами, а немецкие солдаты, выбравшись из помещения саперного взвода, возвели между линиями баррикады из опрокинутых вагонеток, шпал, бочек из-под томатной пасты и прочего, что в суматохе попало им под руку. Пролезть между колесами было невозможно, потому что противник стрелял по вагонам и смертоносные пули со свистом отскакивали от них во все стороны. Единственным подходом к составу с цистернами оставался перрон, но он уже в первые минуты боя превратился в «ничейную землю», так как его обстреливали одновременно и люди Шишко, и немцы, которые засели в помещениях станции и саперного взвода. А по частой стрельбе на правом фланге можно было заключить, что группа подрывников, которой предстояло разрушить железнодорожный мост, наткнулась на сильное сопротивление немцев и что ее «специалист» еще не выполнил своего задания.
Мичкин посмотрел на часы. Уже перевалило за полночь, а успеха еще не видно. Он утешал себя мыслью, что если какой-нибудь из подожженных товарищами и горящих вагонов содержит взрывчатые вещества, то он обязательно взорвется, и тогда исход боя решится сразу, так как огонь перекинется на бензин. Потом вся цепочка вагонов-цистерн загорится, как бикфордов шнур, а это положит конец бою и всей операции. Но подожженные вагоны горели вяло, с раздражающим пыхтением, а это означало, что они нагружены бочками с томатом и мармеладом или тюками табака – последней партией Германского папиросного концерна, отправленной фон Гайером из Каваллы на грузовиках.
Подул ветер, и дым немного рассеялся. На равнине, освещенной тоскливым зеленоватым светом луны, темнели неподвижные пятна – трупы убитых. Чуть позади, в один из оврагов террасовидной возвышенности, сносили раненых, которых перевязывал санитар. Подавленный мыслью о жертвах, Мичкин перешел на западный склон холма и стал наблюдать за ходом боя. Рядом с ним оказалась Варвара. У нее был рассеянный вид, словно она была всецело занята своими мыслями.
– В чем дело? – спросил Мичкин, убежденный, что она в отряде – лишний груз.
– Я прошу разрешения сходить к командиру, – сказала Варвара. – Скоро вернусь.
– Зачем тебе командир?
– Надо сказать, что мы здесь бездействуем.
– Командир и без тебя знает, что ему делать, упрямая ты баба! – сердито закричал Мичкин. – Ни шагу отсюда без моего приказа.
Варвара попыталась было возразить, вот-вот могла вспыхнуть перебранка, но в это время с южного склона холма донесся голос Данкина:
– Внимание!.. На шоссе – машина.
По извилинам шоссе, петлявшего по склону горы, действительно мчалась машина. Это был обычный легковой автомобиль. Мичкин тотчас же понял это по лимонно-желтому свету фар и убедился, что опасности нет. Водитель машины даже не счел нужным погасить фары и, вероятно, не подозревал, что на равнине, которую ему предстоит пересечь, идет бой. Удостоверившись, что машина не военная, а гражданская, Мичкин решил не беспокоить командира и приказал Данкину взять нескольких человек и остановить машину выстрелами в воздух, если в ней не окажется немцев в форме.
Внезапно машина остановилась, и фары погасли. Люди, ехавшие в ней, очевидно, заметили, что идет бой, и колебались, двигаться им дальше или нет. Машина уже спустилась с горы, но до нее было более полутора километров, так что оставалось ждать ее приближения, а если она повернет назад – ничего не предпринимать. Но вскоре машина двинулась дальше, уже с выключенными фарами, чтобы не привлекать внимания. Наверное, какая-то веская причина заставляла находящихся в ней людей продолжать путь. Водитель увеличил скорость. Как длинная тень, машина быстро двигалась по асфальтированному шоссе в лунном свете. Мичкин видел, что это большая, роскошная машина с откидывающимся верхом, который убрали, так как ночь была теплая.
Бывший юнкер – Мичкин узнал его по шортам – вышел из канавы и стал с автоматом посреди шоссе. Хотя вид у машины был самый безобидный, поступок Данкина был мальчишеским, крайне легкомысленным.
– Ложись, осел! – хрипло выругался Мичкин.
Но машина уже остановилась, и Данкин пошел к ней с автоматом наготове. Вскоре из канав выскочили и его товарищи. Путники не пытались оказывать сопротивление. С заднего места встал мужчина, с переднего – другой. Все это происходило в каких-нибудь пятидесяти метрах от подножия холма. Данкин оглянулся и крикнул:
– Штатские!
– Проверь насчет оружия и веди их сюда, – приказал Мичкин.
В машине было еще двое. Следующей, к удивлению партизан, из машины вышла женщина, и на заднем сиденье осталась странно неподвижная фигура.
Данкин крикнул:
– Покойника везут!..
– Покойника?
Это сообщение было впечатляющим даже для партизан. Мичкин в сопровождении Варвары и еще нескольких человек пошел вниз. Когда они подошли к машине, Данкин и его товарищи обследовали карманы путников в поисках оружия. Только один из мужчин – невысокий, широкоплечий и хромой – имел при себе пистолет. Он сдал его сам. От завернутого в одеяло мертвеца исходил трупный запах. Партизанам все это показалось зловещим и странным. Это было не похоже на те ужасы, с которыми они уже свыклись.
Лица вышедших из машины мужчин были тревожны и выражали мрачную озабоченность. Голова у женщины была повязана черным крепом. Мичкин вспомнил, что видел этих мужчин в Чамкории, и понял, что один из них – редкостная добыча для партизан. Этот человек стоил пяти генералов немецкой армии. А что-то в фигуре и осанке женщины, чье лицо он еще не мог разглядеть, напомнило ему докторшу, которая однажды под Новый год согласилась пойти в метель к его больному внуку. Все яснее вспоминал Мичкин те события. Да, среди людей, окружавших ее в тот новогодний вечер, были именно эти мужчины. Коренастый имел привычку обтираться снегом по утрам, а высокий – с серебристо-белыми волосами – бросал бешеные деньги на угощение гостей. Оба они были из враждебного мира. Но присутствие покойника и женщины в трауре требовало некоторой учтивости в обращении с путниками.
Мичкин спросил:
– Вы кто такие?
Высокий с белыми волосами ответил:
– Мы служащие табачной фирмы.
– А женщина? – Мичкин чуть было ne сказал из вежливости «госпожа».
– Это – вдова покойного.
Наступило молчание, и партизаны поняли, что это враги. Это было ясно и по роскошной машине, и по изысканным костюмам, и по ответам задержанных. Однако партизаны не забывали, что среди них женщина в трауре.
– Отпусти их, пускай едут! – сочувственно заметил кто-то.
Но Мичкин спросил насмешливо:
– Безгрешными христианами хотите стать?
Он знал, что у партизан нет ни права, ни оснований отпустить коренастого мужчину.
– Что вы намерены с нами делать? – спросил высокий седой человек.
– Там видно будет, – ответил Мичкин, пристально всматриваясь в свастику на лацкане фон Гайера. – Этот человек – немец?
– Да, немец, – ответил Костов. – Обыкновенный торговый служащий.
– А этот значок?
– От них требуют, вы ведь знаете… – с деланной наивностью проговорил эксперт.
Кто-то сдержанно засмеялся. Нарушая молчание, Мичкин распорядился:
– Сдайте личные и служебные документы.
Эксперт быстро и обеспокоенно заморгал, а лицо фон Гайера осталось неподвижным, как маска. Оба они вытащили и протянули партизанам свои бумажники. Ирина подала удостоверение личности.
– Просмотри документы и доложи, – сказал Мичкин Данкину. Потом обернулся к Варваре: – А ты обыщи машину.
Варвара влезла в машину с гримасой отвращения – в нос ударил трупный запах. Если не считать покойника, в машине было только два маленьких кожаных чемодана, какой-то пакет и плащи путников. В чемоданах ничего особенного не было, а в пакете оказалась большая кукла, платьице и детские туфельки. Варвара тщательно проверила в машине все углы и пустоты, где могли быть спрятаны документы, но ничего не обнаружила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131