– Einsteigen!
– Что? Какое вы имеете право? – попытался протестовать Кондоянис.
– Sofort! – повторил альбинос.
Пальцы его точно клещами сжали греку плечо, и он втолкнул Кондояниса в машину. Кондоянис злобно взглянул на итальянца и прошипел по-гречески:
– Подлец! Мерзкий пес!
В гостинице для болгарских офицеров Борис и Костов занимали одну комнату. У них были документы, в которых командованию болгарского корпуса предписывалось оказывать им содействие, словно они разъезжали с какой-то тайной, общественно полезной целью и, чтобы достичь ее, нужна была помощь и болгарской армии. Впрочем, подобными документами располагали все крупные спекулянты, передвигавшиеся по Беломорыо. Это позволило эксперту немедленно связаться по телефону с Ириной и сообщить ей о внезапной болезни Бориса.
– Должно быть, малярия, – сказала она. – Мне необходимо приехать?
– Пока нет, – ответил Костов. – Сейчас пойду за врачом. Если состояние больного ухудшится, позвоню вам опять. Но имейте в виду, что путешествие теперь грозит неприятностями.
– Это не имеет значения. Я обязана приехать.
Костову показалось, что в ее голосе прозвучала ирония.
– Как здоровье Аликс? – спросил эксперт.
– Все так же, но мы нашли новые лекарства.
– Очень вам благодарен… А настроение вообще?
– Довольно смутное, особенно среди военных.
Телефонная связь неожиданно прервалась, и Костов положил трубку. Он разговаривал из комнаты коменданта гостиницы – мобилизованного подпоручика запаса, который в это время закусывал хлебом и сыром.
– Я бы не советовал госпоже ехать сюда, – сказал подпоручик.
– Почему?
– Потому что ездить уже опасно. Вчера греческие партизаны совершили нападение па станцию Порой, и поезд пришел изрешеченный пулями. Два солдата и офицер из охраны поезда убиты.
– Госпожа может приехать в легковом автомобиле.
– И это опасно. На шоссе в горах могут разгореться бои между нашими и немецкими частями. А здесь положение особенно скверное.
Подпоручик, краснощекий молодой человек, с удовольствием уплетал сыр, и тревога не портила ему аппетита.
– Я ничего не знаю о последних событиях, – сказал Костов.
– Но могу взять в толк, как вы отважились приехать в Салоники, – продолжал подпоручик. – Если нас и завтра не выведут отсюда, будет одно из двух: нас или возьмут в плен немцы, или перережут греки.
Отправив в рот кусок сыра, подпоручик добавил с возмущением:
– Трудно представить более глупое командование.
– Почему? – спросил эксперт, пораженный развязностью, с какой подпоручик критиковал свое начальство.
– Потому, что я вчера был в Неа-Плайа и своими глазами видел, как солдаты выбросили в море несколько тонн сахара… а потом полили бензином семьсот противотанковых снарядов и взорвали их. Пустяки, а? Один такой снаряд обходится в пятьдесят тысяч левов! А ведь все это удалось бы вывезти вовремя, если бы в головах у наших министров и начальников вместо соломы были мозги.
– События развиваются слишком быстро, – сдержанно заметил эксперт.
– Быстро, говорите? Мы вот уже два месяца видим, как у нас в тылу немцы роют окопы рядом с шоссе. А теперь в штабе скулят, что, мол, трудно вывозить артиллерию по здешним козьим тропам. Хотите закусить?
– Нет, спасибо. Где мне найти врача?
Подпоручик отрезал себе еще ломоть сыра.
– Есть тут один в лазарете интендантства, только больно упрям.
– Я привозу его на машине.
– Это ваша машина?
– Нет. Одного грека.
Подпоручик перестал жевать и задумался. Его румяное лицо выражало и откровенное удивление, и недовольство.
– Вы, торговцы, недурно устраиваетесь! – заметил он немного погодя. – Мы тянем лямку, а вы братаетесь с греками и наживаете миллионы. Третьего дня осудили на смерть одного унтер-офицера за то, что он не сопротивлялся, когда партизаны обезоруживали его. Разве это справедливо?
Костов хмуро посмотрел на подпоручика и не ответил. Уж если этот человек, который, судя по всему, не коммунист, теперь рассуждает, как коммунисты, значит, надеяться не па что, подумал он. И тогда он понял, что хаос уже начался.
Спустя полчаса Костов разыскал врача, служившего при дивизионном складе интендантства, и попросил его поехать с ним на машине Кондояниса в гостиницу. Но врач категорически отказался. Он был слишком занят, чтобы в такое время возиться со штатскими. Это был нервный смуглолицый человек, явно встревоженный всей окружавшей его суматохой. В лазарете велись последние приготовления к эвакуации в Болгарию. У склада интендантства вытянулась длинная вереница грузовиков с материалами, которые не должны были попасть в руки греков или немцев. Все были крайне обеспокоены поспешным уходом дивизии из Халкидики – гарнизон Салоник она оставляла тем самым на произвол судьбы.
Отказ врача рассердил Костова, и он вынул документ, в котором военным властям предписывалось оказывать ему содействие. Врач прочел его и сказал раздраженным топом:
– Плевал я теперь па эти бумажки.
– Но вы не имеете права плевать на свой нравственный долг, – с горечью заметил эксперт.
– Это из Священного писания, – вспыхнул врач. – А мне вот дали год тюрьмы, когда один негодяй донес, что я перевязывал раненых партизан.
Костов на это не отозвался и снова почувствовал леденящее дыхание хаоса.
– Так вы поедете? – спросил он немного погодя.
– Поеду! – сердито проговорил врач. – Вы умеете взывать к чувству долга.
Дав какие-то указания санитарам, он сел в машину. Но к больному они попали только через полчаса, так как по дороге в гостиницу их застала воздушная тревога. Зловеще завыли сирены, и толпы греков в панике пустились бежать из района пристани. Старые расшатанные трамваи с лязгом и грохотом мчались па окраины. Разносчики бросали на тротуарах свои лотки. Матери с детьми бежали в верхнюю часть города, а старики, которые были не в силах бежать, смиренно жались под эркерами зданий. Все это показалось Костову страшным. Он вспомнил, что в течение нескольких дней Лондонское радио в передачах на греческом языке предупреждало жителей Пирея и Салоник, чтобы в случае воздушной тревоги они бежали из кварталов, прилегающих к портам.
Шофер вывел машину из города. Спустя полчаса дали отбой. Никакого налета не было. Врач и Костов вышли из машины перед гостиницей.
Раздосадованные вынужденной задержкой, они вошли в вестибюль. Здесь царило безлюдье и запустение. Двери комнат были распахнуты настежь, и повсюду распространялся запах пота, сапог и нафталина. Шаги Костова и врача зловеще отдавались в тишине. Эксперт догадался, что во время воздушной тревоги комендант гостиницы и часовой, должно быть, бежали в ближайшее укрытие.
Борис, под солдатским одеялом, неподвижно лежал в душной комнате. Состояние его не изменилось с тех пор, как его оставил Костов. Лицо у него было мертвенно-бледное, волосы, мокрые и слипшиеся, блестели от пота. С помощью Костова врач расстегнул ему рубашку и приложил ухо к его груди.
– Кома! – сухо произнес он, вынув из своей сумки шприц.
– Что это значит? – спросил Костов.
– Бессознательное состояние при остром инфекционном заболевании. Очевидно, у пего тропическая малярия. Вы из Каваллы приехали?
– Да, из Каваллы.
– А хинин он принимал?
– Нет. Но он много пил.
– Слишком?
– Да, чрезмерно.
Врач холодно усмехнулся.
– Это и осложнило его болезнь, – сказал он. – Я сделаю ему укол кардиазола.
– Как мне с ним поступить?
– Лучше всего немедленно перевезти его в Каваллу или оставить тут, и пусть его лечат немецкие врачи. О миллионерах везде хорошо заботятся.
Врач воткнул иглу в руку Бориса.
– Сердце у него, как испорченный насос, – сказал он через некоторое время и, положив шприц, закурил.
– Я предпочитаю отвезти его в Каваллу, – сказал Костов. – У него жена – врач.
– Знаю, – неожиданно отозвался доктор.
– Вы с ней знакомы?
– Слыхал о ней. Она известна в нашей среде тем, что устроила на службу в Софии всех своих товарищей по университету.
– Это неплохо! – заметил эксперт, стараясь защитить Ирину.
– Да, – сказал врач, – С ее помощью человек десять пижонов и негодяев сделали карьеру.
Он сделал Борису второй укол, и больной медленно начал приходить в себя. Теперь он дышал глубже – грудь его опускалась и поднималась, с лица постепенно сошел синеватый оттенок. После того как сирены прогудели отбой, улица ожила, со звоном проехал трамвай, и Борис открыл глаза – мутные, налившиеся кровью, дикие. Он сдавленно прохрипел что-то, потом стал бормотать бессвязные слова.
– Машины… – бредил он. – Это мошенничество… Я требую уплатить мне франками…
Врач усмехнулся.
– Предсмертная спекуляция! – задумчиво произнес он.
Больной уставился на него, и в его взгляде отразился постепенно нарастающий ужас.
– Это Стефан!.. – закричал вдруг Борис. – Стефан! Убирайся отсюда, сволочь!
Он внезапно приподнялся на кровати и, нащупав пепельницу на ночной тумбочке, изо всех сил запустил ею в призрак. Жестяная пепельница ударила врача в грудь и упала на пол. Борис не кричал, а ревел, отчаянно, хрипло:
– Я не виноват!.. Нет!.. Нет!..
Призрак Стефана исчез, но вместо него появились другие. Борис вдруг почувствовал запах бензина. Этот запах, перенеся его через бездну времени, вернул к дням большой стачки табачников. Он увидел склад «Никотианы» в своем родном городе, а на тротуаре перед складом – освещенный лунным светом труп исхудалого, бедно одетого юноши. На шее его зияла пулевая рана, в двух шагах валялся бидон.
– А-а, вот откуда шел запах бензина!.. Саботажник!.. Будешь поджигать мой табак, а? Охранникам по две тысячи левов и по бутылке водки!
Больной зловеще расхохотался и заговорил с властной самоуверенностью, как десять лет назад:
– Инспектор, немедленно уберите труп! Я не допущу никаких свидетелей, никаких дурацких судебных разбирательств… Иначе пожалуюсь на вас министру.
Костов вскочил со стула и схватил его за плечи.
– Замолчите! – прошептал эксперт с ужасом. – Замолчите!
– Как так? – огрызнулся Борис. – Я плачу налоги не для того, чтобы содержать полицию из трусов! Или у нас государство, в котором частная собственность неприкосновенна, или…
Костов закрыл ему рот рукой.
– Оставьте! – сказал врач. – Пусть говорит! Я не намерен ничего запоминать.
– Все это вздор! – пробормотал эксперт. – Бред.
– Конечно, – сказал врач.
Чтобы не быть у Бориса на виду, он стоял у другой кровати и спокойно наливал в свою зажигалку бензин из бутылки, забытой здесь прежним обитателем комнаты. Не зная, что делать, Костов присел на стул. Борис все бредил. Он говорил теперь про какие-то уловки Торосяна, про то, что армянин сбывал чиновникам французского торгового представительства сущую дрянь. Монологи его становилось все короче, произносил он их все реже и наконец, обессиленный, уснул.
– Кто этот Стефан? – спросил доктор.
– Его брат, – неохотно ответил эксперт.
– Почему он его так боится?
– Семейная трагедия! – Костов вытер потное лицо, затем взглянул на доктора и добавил сердито: – Вы допрашиваете меня, словно комиссар.
– Нет, я пока еще не комиссар. – Доктор нахмурился. – Все это мне не интересно. Голова у меня и без того битком набита трагедиями, так что новые мне ни к чему. Что вы намерены делать с этим человеком?
– То, что вы мне посоветовали. Хочу перевезти его в Каваллу.
– Не знаю, ходит ли еще поезд между Пороем и Салониками… У вас есть машина?
– Да. Один грек обещал дать нам машину. А если не даст, я вызову из Каваллы свою.
– Все это нужно сделать не позже завтрашнего утра.
– Едва ли мы успеем. Больной должен прийти в сознание и подписать тут один договор.
– Опять сделки! – Доктор засмеялся. – Да вы, кажется, бредите не меньше больного. Вам известно, какая тут обстановка?
– Известно, – буркнул эксперт. – Советский Союз объявил нам войну.
– Да, войну! Но из всех возможных неожиданностей – эта для вас наименее опасна. Куда более серьезно то, что через несколько часов могут начаться военные действия между нами и немцами. Вы меня поняли?… Но если вы решили остаться у них, это другой вопрос.
– У кого? – спросил эксперт.
– У немцев, – враждебно повторил доктор.
– Оставаться у них я не собираюсь, – сердито отрезал Костов, и лицо его исказил гнев. – Я хочу вернуться в Каваллу, а оттуда в Болгарию.
– Хорошо, – сказал доктор. – После обеда я приду проведать больного, а к вечеру пришлю грузовичок с солдатами, чтобы вывезти вас отсюда… Больше я ничего не могу для вас сделать.
И он вышел из комнаты.
После обеда состояние Бориса резко ухудшилось. Его по-прежнему лихорадило, а лицо его снова приобрело синевато-землистый цвет. И тогда, в этой жаркой, душной и сырой комнате, Костов понял, что шеф его умрет. Он сел возле больного и стал прикладывать к его лбу платки, смоченные в воде и уксусе, – уксус где-то раздобыл комендант гостиницы. Борис то совсем терял сознание, то бредил и в бреду боролся с какими-то страшными видениями. И в тишине этой опустевшей, заброшенной гостиницы Костову почудилось, что Борис рассказывает ему о последних двенадцати годах мрачной истории «Никотианы». Бред больного напоминал ему о прошлом: о политических совещаниях, коммерческих переговорах, партиях в покер с продажными журналистами. В памяти эксперта всплывали его лакейское угодничество перед прибывшим в Болгарию фон Гайером и постыдные кутежи с женщинами легкого поведения – кутежи, которые устраивались для Лихтенфельда, чтобы расположить его к «Никотиане» или выудить у него какие-нибудь сведения о намерениях его шефа.
Костов не выдержал и вышел из комнаты. Он остановился на пристроенном к задней стене дома балконе, с которого был виден залив, оцепеневший под огненным солнцем и неумолимо синим небом, как и море у Каваллы. Близ набережной возвышалась Белая башня, а у мола уныло торчали обломки разбомбленного корабля.
Когда эксперт вернулся в комнату, Борис уже не произносил своих победных монологов – его опять мучили кошмары. Он метался в постели и стонал, силясь прогнать страшные призраки, которые обступали его с угрозами:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131