Господин сержант учил нас, что, если заподозришь в ком-то шпиона, надо вести себя так, будто попался на крючок, завоевать его доверие и тогда уже окончательно его разоблачить.
— Да. И ты последовал его совету?
— Слово в слово.
— Дальше!
— Я наврал ей всякой чепухи, а потом, естественно, немедленно явился в комендатуру и обо всем доложил.
В этот момент произошло нечто крайне странное. Стоявший передо мной губернатор схватил меня двумя пальцами за нос и начал раскачивать его из стороны в сторону.
— Ты… ты — сукин сын, жулик, мошенник… Ты же — просто самоуверенный, заносчивый щенок, у которого сразу закружилась голова при виде красивой женщины. А потом взялся все-таки за ум и вывернулся из беды. Во всяком случае, так считаешь.
Он внимательно посмотрел на меня.
— Джон Фаулер, хочешь быть зачисленным в синие гусары — в эскадрон моей личной охраны? Поступишь в унтер-офицерскую школу — я позабочусь, чтобы о твоем прошлом было забыто. Немногие получали от меня подобное предложение, и ни один не пожалел о том, что его принял. У тебя всегда будут водиться деньги, а твоя будущая карьера будет полностью зависеть от твоего мужества и ума.
В синие гусары даже рядовыми кого попало не брали.
— Ты еще раздумываешь?
— Ваше превосходительство…я был бы счастлив принять ваше предложение, но я поступил бы нечестно, воспользовавшись вашим великодушным предложением.
— Почему? Ты участвуешь в заговоре против меня?
— Если вы прикажете, я в любое время готов буду отдать свою жизнь.
— Не выкручивайся, ты… изворотливая шотландская башка… Отвечай прямо: ты участвуешь в заговоре против меня?
— Клянусь, что нет!
— Если ты немедленно во всем не сознаешься, я отправлю тебя в тюрьму, и ты там останешься! На всю жизнь! Тут нет необходимости в приговоре суда! По одному моему слову завтра утром тебя расстреляют, и в газетах напишут только: «По приказу губернатора казнен Джон Фаулер за подрывную деятельность против республики!»
— Я это отлично знаю, ваше превосходительство. Но я не заслуживал бы проявленного только что вами великодушия, если бы сейчас со страху предал моих друзей!
Так сказал я.
— Ты на все умеешь найти ответ, дружок! У солдат это случается не так уж часто… Ну, ладно…
А так он.
Сознаюсь, меня немного прошибла испарина, когда он нажал своими длинными, костлявыми пальцами на кнопку звонка.
— Можешь идти. Но если еще хоть раз впутаешься в какую-нибудь подозрительную историю, пощады не жди. Ты, наверное, слыхал обо мне, дружок. Я люблю смелых людей, но не знаю жалости к своим врагам, потому что они одновременно и враги моей родины. Ты понял?
— Так точно, ваше превосходительство.
— Так что только попробуй встать на этот путь… Спохватишься, но будет поздно… Убирайся!
В хорошенькое положение я попал… Рядовой, вызвавший гнев у самого губернатора, маркиза де Сюрена.
— Что же ты стоишь?
— Осмелюсь доложить, когда я вернусь в часть, мне непременно предстоит допрос. Могу я рассказать о том, что со мною произошло, сержанту?
— Нет!
Он быстро набросал несколько строчек на листке бумаги и поставил печать.
— Возьмите.
— Спасибо, ваше превосходительство!
— Кругом марш!
Я глубоко перевел дыхание, когда мягкий свет утреннего солнца снова коснулся моего лица…
Я был на свободе! Господи, не дай только мне еще раз попасть сюда! Пусть я умру на свободе — в пустыне или в море, в холодных соленых волнах, пусть даже от желтой лихорадки (но, если можно выбирать, пусть все-таки под открытым небом и лучше бы в ясную погоду), но только бы не возвращаться сюда, где люди с ледяными глазами допрашивают вас в сумеречных комнатах, а потом отправляют назад в подземелье, лицом к стене…
Какой приятный, восхитительный звук: звяканье трамвая где-то неподалеку…
Часовые задержали меня в воротах и велели ждать прихода Потриена. Так им было приказано…
— Ну и влип же ты, — с сочувствием сказал Жювель, один из часовых.
— Поживем — увидим.
— У Потриена самого сегодня неважный денек. Рано утром приехала машина с несколькими офицерами и увезла его вместе с прачкой. Знаешь, той, которая будто бы живет с ним.
— Их увезли?
Я был несказанно удивлен. Что им могло понадобиться от старого доброго Потриена? И тем более от прачки!
— Еще и часа не прошло, как он вернулся. Усы у него малость обвисли. Похоже, были какие-то неприятности.
— Гм… Любопытно. Появился Потриен.
Мохнатые брови были нахмурены, выражение лица самое свирепое. Он тяжело дышал и пыхтел, словно тигр, готовящийся к прыжку. Потом сержант взревел так, что, казалось, вздрогнули стены форта.
— Где вы шатались, позор всей нашей армии?
— Осмелюсь доложить: был в городе по важному делу.
— Та-а-ак… Когда в один прекрасный день командующий гарнизоном приедет с проверкой и застанет здесь одного меня, он спросит: «Дорогой Потриен, а где же наш бравый оранский гарнизон?»… Отвечайте, рядовой, что я ему тогда скажу?
— Осмелюсь доложить, mon sergent, вы скажете: «У них дела в городе, но, по всей вероятности, они скоро вернутся!»
— Мерзавец! — Потриен схватился за саблю. Мгновенье казалось, что жизнь моя висит на волоске.
— Ты пойдешь под полевой суд! Самовольная отлучка, попытка дезертировать…
— Никак нет, mon sergent. Я подал ему листок.
«Согласно моему приказу рядовой № 45 сегодня утром находился в городе по делам службы.
Маркиз де Сюрен, губернатор.»
На мгновенье лицо Потриена стало лилово-синим. По-моему, ему серьезно угрожал апоплексический удар.
— Rompez… сукин сын… rompez, не то я тебя в куски изрублю!
Насколько я могу судить, этот день был далеко не самым светлым в жизни Потриена. Чуть позже он, увидев какого-то ординарца без ремня на гимнастерке, вкатил ему 30 суток без увольнительных, а одному из кавалеристов дал наряд вне очереди за жирное пятно на удилах лошади. Все это было несомненным признаком глубокой меланхолии, овладевшей Потриеном.
— Где ты был?
Рядом со мною стоял Альфонс.
— В городе. По служебным делам. Расскажу позже. Черт возьми, здесь разговор заводить было просто невозможно. Весь форт сейчас так и кишел людьми.
— Ты не видел тут толстого солдата?
То, что речь идет о Хопкинсе, объяснять не было необходимости.
Выяснилось, что Чурбан продолжал скрываться под видом санитара, целый день водя с собой Ламетра в качестве больного. Если кто-нибудь обращал на них внимание, он поспешно вел капитана в любой кабинет на обследование. Бедняге взяли уже кровь, просветили рентгеном, облучили кварцем и сделали прививки против тифа, холеры и желтой лихорадки. С ума сойти…
Мы пошли в столовую и выпили. Что еще оставалось делать? Вокруг нас все время со страшным шумом толпились представители самых разнообразных родов войск французской армии.
— Где ты был ночью? — спросил Альфонс.
— Погнался за Турецким Султаном.
…Группа пьяных солдат запела и перевернула стол. Дым, шум, хриплые команды, запах вина и пота заполнили столовую.
— Этой ночью стряслось много странных вещей… История с одной женщиной… Мне надо срочно рассказать тебе о ней.
Лицо Альфонса на мгновенье нахмурилось. Он показал глазами на соседний стол.
— Вон там сидит один тип. Ждет меня тоже из-за истории с одной женщиной.
Я поглядел в ту сторону. Невысокий, худой, бледный мужчина с сильно выступающими скулами. Его горящие темные глаза были прикованы к моему другу.
— Тебя ждет?
— Да. Хочет убить.
Он залпом осушил стакан вина.
— Истории с женщинами, — со странным выражением лица продолжал Альфонс. — Не приносят они счастья… И… А, все равно! Подожди меня здесь. Пойду, попробую найти толстяка и норвежца.
Он вышел.
Горящие глаза уставились на меня.
Не люблю людей, по любому поводу ищущих ссоры. В нашем мире все беды от таких задир. В конце концов я не выдержал этого непрерывно устремленного на меня взгляда и вежливо спросил:
— Чего уставился?
Невысокий мужчина встал и подошел к моему столу. Не сказал бы, что у него было дружелюбное выражение лица.
— Это вы мне?
— Глухой, может? — спросил я сочувственно.
— Говорите повежливее!
— Пошел к черту, — ответил я уклончиво.
В ту же секунду он закатил мне такую оплеуху, что я, переворачивая стол и стулья, грохнулся на пол, и на мгновенье все передо мной исчезло.
Можете спросить у кого угодно: в оплеухах я знаю толк. Но такая мне раньше и не снилась. Словно потолок рухнул на голову.
Удар публике понравился, многие зааплодировали, а служивший в легионе уже четвертый год боксер-профессионал с кучей судимостей заявил, что подобный удар видел только во время стокгольмской олимпиады. Получил его какой-то болельщик на трибуне от дежурного полицейского.
Когда я поднялся, он ударил было снова, но я отскочил в сторону и продемонстрировал свой прямой левой. Могу не стесняясь сказать, что мой удар левой пользуется уважением от Ледовитого до Индийского океана, а в Мельбурне еще и сегодня все знают Такамаку, выступавшего на ринге под кличкой «Дикий бык пампы», но после моего левого прямого он переделался в продавца открыток и сувениров.
Моего противника подняли с пола, протерли ему уксусом виски и сделали искусственное дыхание. Тем временем комнату наскоро привели в порядок.
Дело шло уже к вечеру, когда он открыл наконец глаза. Я знаю, как положено себя вести, и сразу подошел к нему.
— По-моему, теперь нам самое время познакомиться. Меня зовут Копыто.
— Очень… рад, — проговорил он настолько внятно, насколько позволяли его распухшие губы. — Сандро Мазеа…
— Португалец?
— Испанец…
Мы вышли из столовой. Шум вокруг стоял чертовский. Как раз формировался обоз.
— Рука у вас — будь здоров. До сих пор на левое ухо почти не слышу, — заметил я вежливо.
— Ерунда. Я немного ослабел — как-никак десять месяцев в Сахаре… Когда-то удар у меня и впрямь был приличный. Но ваш левый просто великолепен.
— Жаль, что вы успели немного уйти в сторону, — ответил я просто, — а то он вышел бы еще лучше…
Мы закурили. Воздух дрожал от резких выкриков свирепствующих унтер-офицеров. С верблюдов и мулов как раз снимали вьюки с боеприпасами.
— Что там у вас стряслось с моим другом? — спросил я.
— Я его убью…
— Боюсь, что так престо это не получится. Альфонс — один из самых опасных людей в мире, каких я только знаю.
— Что ж, может быть, я ударю его ножом в спину или зарежу во сне, но убью я его наверняка.
Он спокойно выпустил колечко дыма, словно размышляя, какой же все-таки из способов выбрать.
— А из-за чего все это?
— Он убил моего брата.
— Гм… случается… Альфонс — человек очень горячий… Кто-то заговорил в темноте рядом с нами, хотя ничьих шагов мы не слышали. Так бесшумно умеет ходить только Альфонс.
— Вы уже познакомились друг с другом? Зря, пожалуй. Мой новый знакомый быстро отошел. Альфонс смотрел ему вслед. Я бы не хотел, чтобы кто-то так смотрел вслед мне.
— Ты и впрямь убил его брата?
— Нет… Пошли, надо потолковать.
— Здесь… в крепости?
— Да. Я нашел подходящее место.
Он пошел вперед, а я последовал за ним.
— Этот парень сказал, что убьет тебя.
— Сложная история. Его погибший брат был моим лучшим другом.
— А он уверен, что это ты его убил.
— Неудивительно. Он был убит выстрелом из моего револьвера.
— Гм… Это и мне показалось бы подозрительным.
— Я никому еще никогда не рассказывал о своем прошлом, Копыто. Но я не хочу, чтобы, если этому сумасшедшему все же удастся прикончить меня, кто-нибудь стал рассказывать, будто все вышло из-за того, что Альфонс Ничейный застрелил из-за угла одного из своих друзей. Ты будешь молчать о том, что сейчас услышишь?
— Можешь не беспокоиться.
— В Лиссабоне… я жил там, а одна красивая каталонская девушка убирала в клинике…
— Ты был болен?
— Что?… Да… Звали ее Катариной, ей было всего 15 лет, но красива она была удивительно. Убирая, она пела, голос у нее был чудесный… Мы с Мазеа заинтересовались ею, помогли ей прилично одеться. Нас мало трогало то, что Катарина была простой крестьянской девчонкой, служанкой. Андреа Мазеа — здешний Мазеа приходится ему старшим братом — женился на ней. Я думал, что с ума сойду. Однако Катарина неожиданно дала понять, что любит именно меня. Однажды она сказала мне, что вышла за Мазеа, потому что Андреа дал клятву убить меня, если она не согласится стать его женой. В конце концов мы решили бежать вместе в Южную Америку. Я ждал ее в Барселоне, откуда должен был уходить пароход. Уже после ее приезда я прочел в газете, что Андреа Мазеа был найден мертвым с простреленной головой. Рядом с ним лежал мой револьвер.
Мы шли через огромный, пустой плац. Изредка только навстречу попадался какой-нибудь бесцельно слоняющийся солдат…
— А кто же убил этого… Мазеа?
— Катарина.
Слыхали вы что-нибудь подобное? Шестнадцатилетняя девчонка. Потому что тогда ей было именно столько. «Вот, — как сказал бы один из моих любимых писателей, — куда заводит женщину кокетство!»
— Почему же ты не рассказал тому психу всю правду?
— Он не поверил бы… да и не хотел я, чтобы он начал мстить Катарине. Я ведь был тогда безумно в нее влюблен. Она сказала, что навлекла на меня подозрение в убийстве, чтобы навеки связать нас общей тайной… У меня голова кружилась, когда я думал, до чего же сильно она меня любит… Уже потом, когда она ушла от меня, я навел справки о ее прошлом. Потому что у этой шестнадцатилетней девушки уже было прошлое… Если когда-нибудь обо мне споют за упокой, ты, Копыто, знаешь правду и расскажешь о ней в порту…
— Чертовски неприятная история, но в одной из моих любимых книжек рассказывается о рыцаре по имени Лоэнгрин, том самом, который потом ни с того ни с сего превратился в лебедя. И я сделал из его злоключений твердый вывод: с женщинами надо быть осторожным.
Мы шли вдоль ограды кладбища. Оно тоже находилось в пределах крепости. Форт Сент-Терез — своеобразный городок со своими зданиями, улицами, площадями, лавочками, кинотеатром, больницей, кладбищем…
Мы подошли к часовому, стоявшему у входа на кладбище, и Альфонс показал ему какую-то бумагу.
— Что это было?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22