– Как мы узнаем, где будет седер? - спросил Иешуа.
– Шимон и Натан найдут вас, - сказал Петр. Иешуа не спросил, как Симон и Натан отыщут их в многотысячной толпе паломников, пришедших в столицу на Песах. Это было даже Петру ясно: кто в городе не укажет, где сейчас искать Машиаха!..
Начинался последний акт трагедии, финал проекта "Мессия", и Петр волновался, поскольку далеко не все оказывалось в сфере его непосредственного внимания. Он не знал, сумели ли воины Пилата сегодня ночью перехватить и рассеять отряды Вараввы, остановившиеся на ночной привал в пустыне южнее Иерихона, а самого Варавву схватить, заковать в цепи и привести в Иерусалим. Он не знал, насколько за эти дни увеличилась армия паломников в Иерусалиме, которых Иешуа .еще десять дней назад позвал в столицу-к себе. Петр видел, что в городе творится нечто невообразимое, людей на улицах явно много больше, чем бывало на Пасху прежде. Он не мог более-менее точно оценить их количество, потому что не видел всех, но даже приблизительно, по тем фрагментам толп, которые попадались на глаза вчера, в Иерусалим пришло не менее десяти двенадцати тысяч. Можно было спросить Иешуа, тот наверняка чувствовал точнее Петра, но спросить значило вызвать удивление у Машиаха: зачем тебе, Кифа, точное число?.. И впрямь - зачем? Петр не знал бы, что ответить...
Что касается Кайафы, тут Петр волновался куда меньше. Первосвященник делал порученное, как уже говорилось, с педантичной точностью ученика-отличника. Петр полагал, что он уже знал результаты римской ночной вылазки, а значит, получив записку или все же сумев перекинуться с Иоанном парой слов - хорошо бы сумел, тогда Петр знал бы судьбу Вараввы! - молниеносно собрал бы свой Малый Синедрион и решил бы судьбу бунтовщиков. Третий осужденный на казнь, кроме Христа и Вараввы, положенный по Канону, наверняка найдется - да хоть бы кто-то из ближних сподвижников зилота.
А уж Пилат, как заявил Кайафе высокородный эллин Доментиус, - это вопрос не для первосвященника. Для положительного решения данного вопроса Петр собирался в крепость Антония, где согласно каноническим текстам и абсолютно вопреки здравому смыслу остановился прокуратор. Здравый смысл, поддержанный, кстати, Клэр в одной из бесед с Петром, утверждал, что Пилат в дни Песаха должен был найти приют во дворце Ирода Великого, где куда менее опасно оставаться: и стены выше, и территория больше. А крепость Антония была крохотным каменным островком, приткнувшимся к западной части северной стены Храма, как раз недалеко от Овечьих ворот. Четыре невысокие башни, не слишком высокие, всего в два человеческих роста, стены, теснотища, дискомфорт, о котором Пилат не вспоминал даже в своей резиденции в Кесарии, не говоря уж о Метрополии, плюс ко всему крепость находилась в самом центре празднующего Песах людского моря. И уж если даже забыть об опасности, то о невероятном круглосуточном шуме забыть невозможно.
И тем не менее Пилат предпочел крепость.
Видимо, так велика была известная всем ненависть пятого прокуратора к своим подопечным из Иудеи и Самарии, а если говорить проще, его совершенно первобытный, дремучий антисемитизм, что он предпочел тесноту и шум крепости Антония уюту и тишине дворца Ирода Великого, тем более что во дворце в эти дни гостевал Ирод Антипа с семейством, тоже решивший на Песах развеяться в столице и покинуть на недельку свою Тверию, Тивериаду, где, к слову, Антипа устроил себе весьма приятную жизнь: и театр там имелся, и стадион для ристалищ, а что город был построен Антипой на месте древнего кладбища, волновало только правоверных галилеян.
Может, Пилат и выбрал бы для своего короткого пребывания в ненавистном Иершалаиме дворец ненавистного Ирода, но наличие там еще более ненавистного Антипы, видимо, подвигло его на нелегкие испытания бытом. Тем значительнее заслуга мудрого Кайафы, сумевшего вытащить Пилата с войском в столицу... С Иоанном договорились встретиться в доме в Нижнем городе.
Петр сам себе удивлялся: его сейчас полностью захватило действие, в котором он был силен, как Мастер Службы, которое он, опять же как Мастер, должен был довести до задуманного финала, а сам финал, вернее, его трагичный результат как бы отошел на второй план. Что случилось, спрашивал себя Петр. И вроде бы не понимал, откуда взялись как неожиданный азарт ни о чем не задумывающегося игрока, так и странное чувство отстраненности от происходящего. Будто не судьбой близкого - куда уж ближе! - человека играет он, решает ее, решил уже практически, а все происходит в некоем кукольном театре, где никто не погибает. Просто заканчивается спектакль, кукол убирают в коробки, а завтра их снова достают, и они - снова живые! - радуют почтеннейшую публику.
А ведь кому, как не Петру, знать, что спектаклем здесь и не пахло. Кровью пахло. Предательством.
И все же что-то глубоко в подсознании успокаивало Петра: все будет хорошо, все успокоится, камень утонет, круги пройдут и утихнут, жизнь не кончается. Петр не ведал, что там, в подсознании творилось, ему некогда было туда забираться, копаться, он умел, в принципе, это делать, но терпеть не мог: грязная, считал, работенка - рыться в собственном подсознании. Не однажды оно так же неясно и невнятно подсказывало Петру: успокойся. Или наоборот: насторожись. И никогда не ошибалось, хотя суть подсказки Петр понимал только после уже случившегося.
И вот ведь какая странность: болотом сейчас совсем не пахло.
И Иешуа ни разу не напомнил о запахе прокисшего вина. Намеренно? Не верил Петру? Или исчез запах?.. Что зря гадать? Будет день - будет пища... Все-таки он решил идти эллином. Пилат тг Рим, знаком был со многими из римской знати и мог изрядно удивиться, что никогда не встречал в определенных кругах какого-то Вителлия. А удивление Пилата меньше всего требовалось Петру. Эллины, в конце концов, - те же подданные Римской империи, все у них общее - нравы, развлечения, деловое сотрудничество. Даже Олимпийские игры - и те с некоторых пор общие, А у Доментиуса и Пилата еще и сословие было одинаковым - всадники, второе по значимости после сенаторского; и следовало из данного факта, что имущественный ценз у каждого должен был составлять, как минимум, огромную сумму в четыреста тысяч сестерциев. Петр полагал, что богатый всадник богатого всадника всегда поймет.
Парадный вход в крепость Антония выходил на запад. Две большие арочные двери, точнее - ворота для конных были закрыты изнутри. С руганью, работой локтями и плечами Петр добрался до них сквозь толпу, постарался не свалиться в крепостной ров и выбрался на каменную площадку перед стеной, где все же был некий вакуум, не решались паломники приближаться к дверям, за которыми жила вполне реальная опасность. Петр побарабанил сначала в одну дверь, потом в другую. Правая открылась, и воин в кожаной лорике, или кирасе, надетой на короткую тунику без рукавов, из-под которой выглядывали узкие штаны до колена, спросил на хорошем арамейском, но с некоторым раздражением:
– Что надо, господин?
– Я к гегемону, - тоже по-арамейски надменно заявил Петр, то есть Доментиус. - Вызови начальника стражи.
Воин - явно из местных наемников, судя по языку, - невежливо закрыл дверь перед носом у Петра и надолго исчез. Минут через десять, за которые Петр-Доментиус накрутил себя до состояния праведного гнева, дверь снова открылась, и в проеме возник некто в более просторной и тонкой тунике, без всякой лорики, зато с коротким мечом в бронзовых поножах, притороченных к поясу.
– Что надо, господин? - Начальник стражи слово в слово повторил вопрос подчиненного, но уже на благородной латыни.
– Я прибыл сюда из Рима сегодня ночью, чтобы говорить с гегемоном, перейдя на латынь, заорал Петр. - Я - всадник Доментиус Коринфский, должен из-за вас, идиотов, стоять здесь на жаре, как мальчишка? Так, что ли?.. Как твое имя, солдат?
– Дарий, - в некоторой растерянности ответил начальник стражи.
– Иудея - это дыра, это место ссылки для плохих солдат, - продолжал разоряться оскорбленный всадник. - Так ты хочешь отправиться туда, где похолоднее, к диким галлам, например? Я могу это тебе устроить!..
– Подождите, господин, - все-таки начальник испугался угрозы, к диким галдам ему не хотелось, - я же только спросил...
– Проходите, конечно. Я немедленно доложу гегемону о вашем прибытии. Он, правда, отдыхает. Весь гарнизон отдыхает. У нас сегодня было ночное сражение...
Значит, все-таки было, обрадованно подумал Петр. И каков же результат?..
– Надеюсь, успешное? - успокаиваясь, снижая тон, спросил он и вошел в крепость следом за начальником стражи.
– Мы разогнали бунтовщиков и взяли под стражу их предводителей.
Сообщение порадовало. Подробности предстояло узнать у прокуратора. Или, как его здесь называли, гегемона.
– Я слыхал об этом, - сообщил Доментиус. - Именно потому я - здесь.
– Вы присядьте. - Начальник указал на одинокую каменную скамеечку.
Больше ничего внутри крепости не было - пустой двор, только у противоположной стены, где располагались конюшни, к коновязи привязаны были две расседланные лошади. Остальные, видимо, находились в конюшне, в денниках.
Скучно живут, отметил Петр. Совсем уныло. Одно слово - солдатня... Зря Пилат не согласился на дворец Ирода, там куда симпа-тичней...
На скамеечке ему пришлось сидеть недолго. Запыхавшийся начальник стражи минут через пять возник из дверей, ведущих в казармы - или как это у римлян называлось? - и насколько мог вежливо пригласил:
– Гегемон вас ждет, господин. Я провожу.
Они поднялись по узкой щербатой каменной лестнице без перил на второй этаж, прошли по короткому коридору, и начальник, остановившись у двери в торце его, вежливо, костяшками согнутых пальцев, стукнул два раза. Сказал:
– Здесь всадник Доментиус, гегемон.
– Пусть войдет, - послышался мощный рык из-за двери. В сравнительно небольшой комнате - опять никакого сравнения с внутренними помещениями дворца Ирода! - за простым, даже грубым каменным столом сидел голый по пояс здоровенный мужик, в обтягивающих ляжки коротких портках, босиком, безбородый, совсем коротко стриженный, с ранней проседью, загорелый, мордатый, но, в общем, по-мужицки красивый. Он был занят мужицким же делом: пил вино и жрал - именно это слово! - мясо от мощного ломтя, не пользуясь, естественно, никакими добавочными приспособлениями, даже ножом.
– Салют тебе! - Мужик оторвался от немаленькой глиняной чаши с вином. Вина будешь?
– Ясное дело, буду, - быстро согласился Доментиус и уселся на лавку напротив.
Мрачного вида солдат приволок и поставил перед греком такую же чашу и еще кувшин с вином, грохнул на стол пустую глиняную миску. Мяса на столе баранина, естественно, - было в избытке на тоже глиняном блюде. Опять-таки не дворец, посуда здесь солдатская. Как и нравы. Впрочем, эллина Доментиуса это ничуть не смущало.
Он налил себе галилейского и поднял чашу:
– За императора!
– Можно и за него, - согласился мужик, бывший не кем иным, как пятым прокуратором Иудеи и Самарии, богатый гражданином Империи, всадником Понтием Пилатом, грозой блудливых, непочтительных и вороватых евреев, к тому же отвратительно орущих за окнами. Заметил походя: - Вино здесь дерьмовое... - и выпил до дна.
Петр согласился, но возразил:
– А где ж другое возьмешь? И тоже выпил до дна.
– Хорошее - дома... А ты сам-то откуда? - спросил Пилат, наяривая баранину.
– Как раз из дому. Из Рима.
– Давно?
– Сегодня ночью.
– Ты же эллин, доложили мне...
– Ну и что? Мало, что ли, в Риме эллинов? Служу я там.
– Мне сказали, ты - всадник...
– Удостоен, - скромно объяснил Доментиус. - Есть, наверно, заслуги.
– Главное, денежки имеются, - хмыкнул Пилат. - А сюда на кой хрен прибыл?
– С тобой поговорить.
– О чем?
– О заговоре, всадник, который, насколько я слышал, твои люди сегодня остановили.
Пилат даже есть перестал.
– Ты это о ночном броске? Подумаешь, заговор! Кучка бродяг и ворья. Зилоты хреновы! Давили мы таких, как тараканов. Все разбежались, мечи - между прочим, наши, римские,.- побросали, трусливые твари, двоих сволочей мы взяли с собой. Распну я их, пожалуй. Завтра и распну, чего тянуть.
– Кого распнешь?
– Думаешь, я помню?.. Главарь там один был, бородатый такой евреище, шкаф просто, и второй, рядом с ним бился, тоже не лилипут... - Отпил из чаши. - Надо признать, этот главарь драться умеет.
– Где они?
Пилат ткнул пальцем в пол:
– В яме.
– А теперь послушай, ты должен это знать. Я для того и приехал к тебе. Напрасно недооцениваешь, это именно заговор. Пусть для тебя с твоими когортами он смешон, но дело не в тех бандитах, которых ты легко разогнал. Тот главарь, которого ты посадил в яму, - всего лишь пешка в игре. Кукла. А кукловода ты не достал.
– Кто он?
– Некто Иешуа, сын Йосефа из Галилеи, называющий себя Мессией.
– Очередной пророк? Еще один клоп...
– А знаешь, кто за этим клопом стоит?
– Кто?
– К сожалению, мои соотечественники. Достаточно большая группа эллинов. У них деньги, влияние, в Сенате... Полагаю, ты не веришь, что сенаторы неподкупны?
– Да там одно ворье! - отмахнулся Пилат, но жевать перестал, как говорится, вошел в тему. - Известно кто?
– Пока нет.
– Но эллины-то известны? Которые заговорщики...
– Тоже не все. Мы взяли троих, но они не основные. У них, как мы считаем, организация построена по принципу пирамиды: нижние не знают верхних. Видимо, есть главные. Первые. Мозг организации. Каждый связан всего с тройкой подчиненных, причем эти трое друг друга не знают, а из главных связаны только с одним - тем, кто им передает приказы. У каждого из тройки - своя пятерка, принцип тот жег никто из пятерки друг друга не видел, у каждого из пяти - своя пятерка или десятка. И так - до самого низа.
– Разумно устроено. А те трое, которых вы взяли, - они кто?
– Бригадиры. Они знают только свои десятки. Мы их донизу вычистили. Триста человек взяты под стражу.
– А наверх от этой троицы?
– Темно. Они никогда лично не встречаются со своими кураторами сверху, только через посредников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75