Я тут попал в небольшую переделку, и ты первая, кому мне пришло в голову позвонить. Выручай.
– А что за переделка?
– Хм, трудно объяснить по телефону. Но это займет у тебя минуту, не больше.
Лорна не раздумывая соглашается. Паз называет адрес и говорит, где лежит ключ от задней двери: под передней левой ножкой садового столика. Он, поблагодарив ее, вешает трубку, а она поспешно одевается. На сегодня никаких выкрутасов: шорты хаки и белая блузка с короткими рукавами, как у вожатой из скаутского лагеря.
Путь ее лежит в район Малая Гавана, на Девятнадцатую юго-западную улицу, рядом с Кэйл-Очо. Найдя нужный дом, Лорна достает в указанном месте ключ, открывает дверь и заходит. Чувствует она себя при этом несколько странно, но беспокойства не ощущает. Скорее, предвкушение.
– Джимми?
– Я здесь. В спальне.
Она идет на голос. Джимми Паз лежит на латунной кровати. Ниже пояса его прикрывает легкое стеганое одеяло, а выше Лорна видит впечатляющий мускулистый торс с гладкой темно-золотистой кожей. На мощной груди красуется распятие на золотой цепочке и какой-то темный предмет на шнурке. Это странно и немного волнующе, даже пугающе. Лорна почти ощущает, как расширяются ее зрачки.
– Спасибо, что приехала, – говорит он. – Я тут так сглупил, что даже стыдно. – Паз болтает ногой, и она видит, что щиколотка пристегнута наручниками к одной из гнутых спинок кровати. – Ключ у меня лежал прямо здесь, на столике. Более того, для надежности я его положил внутрь ремешка от часов, понимаешь? Ну вот, а потом ночью проснулся, полез машинально за часами, а этот чертов ключ зацепился за ремешок и упал на пол, вон туда. И рядом, и не дотянуться. Можешь его найти?
Лорна быстро находит ключ и передает Пазу. Тот отстегивает наручник.
– Спасибо. – Он широко улыбается. – Свободен, наконец-то свободен! Боже всемогущий…
– Ну что, похоже, я свою работу выполнила, – говорит она.
– Раз дело сделано, можно отдохнуть и развлечься. Ты сегодня как, временем располагаешь?
– Если не считать мелкой рутины, более или менее свободна. А какие у тебя предложения? Только имей в виду, никакого пьянства.
– Само собой. Слава богу, у нас в Майами и безалкогольных развлечений хватает, это ведь мировая столица увеселений. Ты любишь воду?
– Пить?
– Плавать. Ходить в море. Кататься.
– Ты имеешь в виду, кататься на парусной яхте?
– Нет, я имею в виду не яхту, а настоящую кубинскую рыбачью лодку, всю в рыбьей чешуе. Мы могли бы заплыть к рифам, забросить удочку и поймать рыбину.
– Ты наверняка знаешь все рыбные места.
– Некоторые знаю. Так ты согласна?
– Конечно, только мне надо заскочить домой и кое-что прихватить.
– Я поеду с тобой, – говорит он, – если, конечно, найду приличный способ одеться в твоем присутствии.
– Я могу закрыть глаза, – предлагает Лорна, что и делает мгновение спустя после того, как он, выглядящий действительно потрясающе, выскальзывает из-под покрывала и влезает в линялые джинсы и черную футболку с надписью «Guanta-namera comidas criollas» , поверх которой набрасывает свободную клетчатую хлопковую рубашку с оборванными рукавами. Потом он пристегивает кобуру и кладет в задний карман футляр с полицейским жетоном.
– Так положено, – объясняет Паз, поймав ее взгляд. – Тебя это смущает?
– Думаю, нет. Но я никогда не проводила время с человеком, у которого при себе пушка.
– А вот и проводила. Не далее как вчера вечером, и было их штук пятьдесят.
– Я имею в виду, осознанно. Должно быть, это стремно.
– Привыкнешь, – мимоходом бросает он и выводит ее наружу.
Они садятся в его машину, далеко не новый, выцветший «датсун-зет». У бордюра перед своим домом она говорит ему, что вернется через минуту, и, открывая переднюю дверь, останавливается, сраженная осознанием того, что от похмелья не осталось и следа. Более того, с момента звонка Паза невротическая ипохондрия тоже куда-то подевалась. Чувствует она себя великолепно, давно так себя не чувствовала. Заходя в переднюю, Лорна мысленно собирает сумку. Ей нужен тюбик солнцезащитного крема и полотенце, а еще она хотела надеть бикини цвета голубой электрик, который купила на Антигуа.
Занятая своими мыслями, она почти не замечает человека, который наносит ей удар кулаком и выбегает из передней двери. Зато Паз, с удовлетворением смотревший вслед Лорне, облокотившись на машину, видит все прекрасно и реагирует немедленно. Беглец слегка поскальзывается на небольшом лоскутном коврике, постеленном Лорной перед входной дверью, а когда снова набирает скорость, Паз поверх крыши машины наводит на него пистолет и кричит:
– Замри! Стоять! Полиция! Ложись!
Беглец останавливается и растерянно таращится в его сторону. Паз видит, что это худощавый латиноамериканец, одетый в шелковистые тренировочные штаны, легкую черную безрукавку с надписью «Жара», выполненной наклонными красными буквами, и белые баскетбольные кеды «эйр». Парнишке лет двадцать с небольшим, решает Паз и лишь потом замечает темный плоский предмет, идентифицировать который он, сосредоточившись на лице этого человека, не может. Паз начинает понимать, что собирается сделать незнакомец, и его пробирает холод. Он наполняет легкие воздухом, чтобы снова крикнуть.
Правая рука человека тянется к поясу, а потом поднимается с зажатым в ней угловатым предметом. Это, конечно, может быть что угодно: игрушка, нож, кассетный плеер, но у Паза нет времени вникать в подробности. Звучат два выстрела, и латиноамериканец опускается на дорожку дома Лорны, складываясь на манер марионетки, как обычно бывает с подстреленными людьми. Из двух отверстий над и под второй буквой «а» сочится кровь. Паз бежит к человеку, видит, что тот не дышит, припадает к его наполненному кровью рту, ощущая окаймляющие его редкие волоски, потом надавливает на грудную клетку, и кровь выплескивается вверх между его пальцами.
– Я позвонила по девять-один-один, – произносит голос позади него.
Лорна, умница. Он продолжает массаж, хотя это явно безнадежно. Остается только уповать, что в руке у парня была настоящая пушка, хотя никакого оружия он не видит. А что видит, так это упавшую на дорожку и вставшую домиком, корешком вверх, школьную тетрадку. Точно такую же, как одна из тех, которые он купил для Эммилу Дидерофф.
Примечательно, что мы располагаем описанием этой сцены с точки зрения очевидца, уланского капитана Манфреда Эмса фон Фриша, запечатленным в книге его мемуаров «В Париж с Тринадцатым уланским» (1889).
«Неожиданно перед нами явилась хорошенькая девушка лет четырнадцати, слегка, как после сна, растрепанная, в шелковых туфельках, странно сочетавшихся с накинутым на плечи французским кавалерийским мундиром. Держалась она совершенно невозмутимо, как будто присутствие чужеземной конницы у нее во дворе было самым обычным делом. Я отдал ей честь и спросил по-французски:
– Маленькая мадемуазель, не видели ли вы случайно солдат французской армии?
– Меня удивляет, сударь, как вы осмеливаетесь задавать подобный вопрос, – ответила она на прекрасном немецком языке, – ибо он означает принуждение к выбору между осквернением себя ложью и изменой Родине. Ни один джентльмен не поставил бы леди в такое положение.
Признаюсь, подобный афронт основательно меня озадачил и рассердил, ибо она выставила меня невеждой перед моими солдатами.
– Боюсь, мадемуазель, превратности войны заставляют порой позабыть об этикете, – промолвил я.
– Тут, сударь, я категорически с вами не согласна, – возразила она. – Война никоим образом не может служить оправданием неучтивости. Ваш король не одобрил бы подобного поведения, как, полагаю, и ваша матушка».
Трудно найти лучшее свидетельство твердости духа и бесстрашия Мари Анж! Далее Эмс фон Фриш сообщает, что она предложила ему и его людям отдохнуть, распорядилась задать корму лошадям, но никакой информации о французах не предоставила. После того как пруссаки ушли, Мари Анж спешно оделась и приказала заложить экипаж. Она намеревалась как можно скорее отправиться в Метц, поскольку знала, что враг переправился через Мозель и отец будет переживать за ее безопасность.
Дорога на восток из Гравелотта была забита наступающими французскими войсками и местным населением; и с востока, и с севера доносились звуки канонады. Карете пришлось уступить дорогу артиллерийскому обозу, и, пока они ждали, Мари Анж услышала женский плач. Она вышла посмотреть, в чем дело, и обнаружила крестьянскую телегу, а в ней окровавленных мужчин, женщину и двоих детей. Уняв слезы, женщина объяснила, что они из Вилль-о-Пюи, их ферму французские солдаты превратили в опорный пункт, а в пристройку, где укрылась семья, угодил, с печальными результатами, которые она может видеть, прусский снаряд. Девушка немедленно отказалась от своего первоначального замысла, погрузила раненых крестьян в свою карету и поехала обратно в Буа-Флери.
Из книги «Преданные до смерти: История ордена сестер милосердия Крови Христовой».
Сестра Бенедикта Кули (ОКХ), «Розариум-пресс», Бостон, 1947 г.
Глава одиннадцатая
Признания Эммилу Дидерофф
Тетрадь вторая
Надо же, такого раньше никогда не случалось: первый раз это произошло в вашем, детектив, присутствии, а потом перед доктором. И ведь совсем не похоже на него, устраивать такое шоу. Вдобавок я хлопнулась в обморок и, наверное, до смерти перепугала бедную женщину. Вообще, это странно: обычно он не проявляет себя столь откровенно и ощущается лишь как легкая щекотка, ненавязчивое нашептывание, типа «ну и девчонка» или «ах, какой парень», «ну и кому это повредит», «муж (жена) никогда ничего не узнают», «а эти деньжата просто плохо лежали, да и верну я их, потом, когда-нибудь», «неужели нельзя заткнуть этого чертова ребенка», ну и так далее. Нечто подобное, очень важное, постоянно происходит вокруг, точно так же, как и в библейские времена, если только мы все не сумасшедшие.
Так вот, за ограду я выбралась ночью, не имея ничего, кроме шортов, рубашонки и джинсовой сумки с косметикой, запасными трусиками и лифчиком, который, впрочем, отправился туда, когда я сняла его и расстегнула на блузке две верхние пуговки. После чего вышла на ближайшую дорогу с оживленным движением и тормознула «бьюик» с каким-то старым козлом. Некоторое время он молол всякую чушь и под каждым светофором таращился на мои сиськи, так что мне, чтобы не терять время зря, пришлось проявить инициативу, и когда он спросил, чего бы я хотела, сообщила, что мечтаю отсосать у него за двадцать пять баксов. Что я и сделала позади станции «Филип» на Сто двенадцатой улице. Можно сказать, это было моим вхождением в профессию. В ту ночь я прокатилась еще на шести тачках, все время перемещаясь к северу, а последнего парня попросила высадить меня у одного обшарпанного старомодного мотеля, приземистой бетонной хибары с неоновой вывеской.
Я работала возле этого мотеля всю оставшуюся неделю, сшибая очень неплохие деньги. Проституцией заработать нетрудно, если, конечно, не просаживать деньги на наркотики и тебя не обирает сутенер. Хуже всего в то время (а тогда я, прости меня Господи, и вправду думала, что это самое худшее) было отсутствие хорошего чтения. Майами настолько велик, что оттуда, где я находилась, никак не получалось выбраться в хороший магазин старой книги, а в библиотеку без удостоверения личности не записывают.
Я могла бы попросить одного из моих клиентов высадить меня у какого-нибудь из супермаркетов с книжным отделом, но почему-то никогда этого не делала. Конечно, я припоминала целые отрывки, но это ведь не то же самое, правда? Приходилось читать то, что удавалось раздобыть в местном магазине сети «севен-илевен», но там не водилось ничего, кроме детективов, триллеров, фантастики, вестернов и любовного мыла, да и проглатывала я все это быстрее, чем они успевали пополнять ассортимент. Трудно все-таки быть шлюхой с продвинутыми литературными вкусами.
На третью неделю моей уличной работы меня снял малый на новом черном «кадиллаке-эскаладо» с золочеными дисками, который, не говоря ни слова, довольно быстро помчал по автостраде на восток, а в ответ на мой вопрос о его намерениях сказал: «Заткнись, сука долбаная», – что я и сделала. Он него исходил тот же холодный запах зла, что и от Рэя Боба, только этот тип его не скрывал, а гордился им, как важным профессиональным достоинством. Потом мы съехали с шоссе, и он принялся расписывать, что сделает со мной, чтобы научить меня не заниматься проституцией на его территории, а когда мы попали к нему домой в Либерти-сити, так и поступил, добавив к обещанному и кое-что из того, чем просто не успел меня постращать. Полагаю, он проделал все, на что был способен, да только особого страха перед ним я не испытывала. Самое большее, что он мог, это, в конце концов, лишить меня жизни, которая, я думаю, мало стоила, хотя в то время я жалела, что так и не перепихнулась с Персивалем Орни Фоем. Его звали Джеррел Робинсон. Ничего особенного, такой же примитивный тип, как и большинство воспитанных экраном и улицей: на уме ничего, кроме большого «ЕЩЕ».
Затем последовала обычная сутенерская обработка. В итоге к привычным обязанностям прибавился анальный секс, что с непривычки было болезненно, и героин, который вызывал собачью усталость, но притуплял боль. Этот козел хотел посадить меня на иглу, но зависимость у меня, как ни странно, не развилась, во всяком случае ничего такого, с чем бы я не могла справиться. Видимо, я изначально не предрасположена к наркомании, хотя, быстро смекнув, что к чему, стала делать вид, будто круто подсела. Он получал массу удовольствия оттого, что заставлял меня вымаливать у него очередную дозу. А мне доставляли удовольствие мысли о том, как я его убью.
Я говорю это теперь, но когда я действительно пытаюсь вспомнить свои чувства и мысли, я наталкиваюсь на пустоту. Может быть, у меня вообще не было никаких эмоций. Я знаю, что большую часть времени жила за пределами своего тела, блуждая в подпитываемых книгами грезах. По мне елозил какой-нибудь потный кабан, а я прогуливалась по английскому саду, беседуя с элегантными леди и джентльменами, или в реве белого огня высаживалась на новую планету.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65