– С букетами все в порядке. Просто вспомнилось, как ты говорила, мол, я мастер обхаживать девушку, и за словом в карман не полезу, и шампанским угощу, и шишка у меня хоть и невеликого размера, но похвального трудолюбия, только вот над башкой висит сорокафутовый дорожный знак с надписью «ВСЕРЬЕЗ НЕ ВОСПРИНИМАТЬ» и что-то еще в этом роде.
– Ага. «ОСТОРОЖНО, СЕРДЦЕЕД». Помню, как же. Это было в ночь одного из убийств, когда я притащилась на место преступления и устроила тебе неприятности.
– Ага. Так вот, я подумал, что этот дурацкий дорожный знак пора снять.
– Да ну?
– Вот тебе и ну. А еще, помнишь, ты тогда говорила насчет афро-кубинско-еврейских детишек? Ну, перед отъездом в Айову.
– Да-а. – В ее тоне послышалась осторожность.
– Ну, мы могли бы такими обзавестись.
Она нахмурилась и в следующее мгновение расхохоталась.
– Джимми Паз, да ты никак делаешь мне предложение?
Он сглотнул. Большая часть крови, похоже, утекла куда-то из его мозга.
– Ну, в своем роде. Дело в том, что вот уже четырнадцать месяцев у меня не было другой подружки, кроме тебя. Я много думаю о тебе, и не только… э… в предвкушении.
Он сделал паузу, чтобы оценить выражение ее лица. Физиономистом он был неплохим, профессия обязывала, но на сей раз ничего прочесть не удавалось. Ее яркие глаза широко раскрылись, на щеках выступил едва заметный розовый румянец. От романтического смущения? Или с перепугу, как при дорожном инциденте?
– Имей в виду, кольца под подушкой или чего другого я не заготовил, – торопливо добавил Паз. – Хотел сначала послушать, что ты об этом думаешь.
– Это правильно, – похвалила она. – Ей-богу, я всегда восхищалась твоим благоразумием.
Она тихонько вздохнула и села, прислонившись к спинке кровати.
– Черт побери, тебе на самом деле удалось меня озадачить. Ни о чем подобном я даже не думала. То есть мне с тобой всегда было здорово, ты великолепный сексуальный партнер, но такое… Дело ведь не во времени, правда? Не просто потому, что: «Но слышу непрестанно я за своей спиной…»
– «Как колесница времени несется вслед за мной». Да, не только во времени. После того лета с убийствами я изменился больше, чем ожидал. Раньше у меня – и это для тебя не новость – была уйма подружек.
– Да. Я припоминаю, что и сама принадлежала к их числу.
– Верно. По три, по четыре, по пять одновременно, причем не таясь. Одних это устраивало, других нет, но я, во всяком случае, играл честно и не думаю, что это кого-то обижало. Что такое секс, если не славная забава для молодых, здоровых мужчин и женщин, а? Но с тех пор, как… как произошли известные события, я себя не узнаю. Пытался вернуться к прежнему образу жизни, просто трахаться и радоваться, но ни черта у меня не вышло. Я начал ощущать себя придурком, болваном в золотых цепях, вроде тех дешевых пижонов, шастающих по пляжу в рубашках под Тома Джонса. Стало ясно – это не для меня, но тогда что взамен? И чем больше я думал на эту тему, тем чаще вспоминал о тебе.
– А почему из всей несметной армии именно обо мне? Кажется, настало время для очередного букета похвал, только на сей раз в мой адрес.
Он пожал плечами.
– Я не знаю. Ты мне нравишься. Нам хорошо вместе. У тебя есть своя жизнь, значит, ты не станешь претендовать на то, чтобы полностью заграбастать мою и превратить наш брак в тюрьму, а то ведь у некоторых из моих коллег есть такие женушки… – Помолчав, он добавил: – И матушке моей ты нравишься.
– А, вот где собака зарыта.
– Смейся, если хочешь, но Маргарита здорово разбирается в людях. К тому же, и это большой плюс, ты не похожа на нее.
– Согласна, не похожа. Продолжай…
– Ты жутко умная. Стихи из тебя так и сыплются. Мне нравятся твои волосы. И твоя кожа. И твой рот. У тебя самый страстный рот в мире. И, наконец, думаю, не ошибусь, если скажу, что мы сексуально совместимы.
– Мм… Конечно, легко быть сексуально совместимыми, когда в меню нет ничего другого.
Десять минут спустя она внезапно громко всхлипнула и разразилась безудержными рыданиями.
Паз присел на кровати, привлек ее к себе и держал в объятиях, пока она орошала слезами его грудь.
– Что-то не так? Я тебя обидел? – допытывался он, но в кои-то веки его подружка не смогла найти слов.
Чуть позже, умыв в ванной зареванное лицо и облачившись в белый махровый гостиничный халат, она присела на краешек постели и сказала:
– Просто все это слишком уж неожиданно. Извини.
– Нет проблем. Давай попробую догадаться. Я тебе нравлюсь, но недостаточно, чтобы выйти за меня замуж, и ты не хотела задеть мои чувства. Я предположу, что наблюдал отнюдь не слезы счастья и мое предложение тебе по барабану.
– Нет и нет. Не по барабану. И вообще, это не имеет отношения к тебе. Ох, ну как же объяснить, чтобы не выглядеть абсолютно чокнутой? Ну давай, Шафтель, используй свой пресловутый дар слова. В общем, так: у меня нет сердца. То есть оно у меня есть, но не такое, как у обычных людей.
– Как у железного дровосека?
– Почти. Та часть, которая у нормальных людей занята семейными заботами, детьми, домом, у меня полностью поглощена тем, что я делаю. Я увлекаюсь, завожу связи, черт возьми, я влюблена в тебя, если уж на то пошло. На данный момент ты для меня лучший мужчина на свете. Но пойми, Джимми, все это ничего не значит. Потому что я никогда не стану другой, отличной от себя нынешней. Нет, снова не то: рост, изменения – все это возможно, но только в связи с поэзией, а никак не в семье. Это немного похоже на послушание монашек с кровоточащими ладонями. Когда мы вместе, я веду себя наилучшим образом, но ты не видел, что бывает, когда на меня накатывает. Я перестаю мыться, причесываться и разговаривать с людьми, лопаю холодный чили прямо из консервной банки и неделями общаюсь только сама с собой. Какой младенец? Я могла бы его угробить, хотя, скорее всего, просто забыла бы в машине или ванне, ты наверняка читал о подобных происшествиях.
– Получается, что у поэтов не бывает детей?
– Некоторые заводят, но, как правило, это несчастные дети. Хотя, наверное, для мужчин дело обстоит не так плохо. У них могут быть жены. Но ты-то ведь не жена. Черт, я не знаю, может быть, это призрак Сильвии Платт. Или Вирджинии Вульф…
Паз уставился на нее. Вирджиния Вульф?! К черту задницу Вирджинию Вульф! Она отказала ему! Послала его на хрен! Да ей морду надо разбить! Нос расквасить, повыбивать все зубы, этой жирной белой суке, этой гребаной gusano ! Отвергла его ?! Засадить ей ствол между ног, и…
– Джимми-и-и!
Дикий, пронзительный вопль вернул его к реальности. Оказывается, Уилла каким-то образом выскользнула из кровати и теперь забилась в угол комнаты по другую сторону от ночного столика. Ее лицо, и так-то бледное, приобрело синевато-молочный оттенок, если не считать красных, заплаканных глаз и наливающихся кровью отметин на шее.
– Что? – воскликнул он. – Что происходит?
– Боже мой, Джимми, я чуть с жизнью не попрощалась. Ни дать ни взять, история с Джекилом и долбаным Хайдом: схватил меня за шею, сдавил, а лицо у тебя было такое, такое… Как будто из моей чертовой книги.
Она неуверенно поднялась на ноги.
– Надеюсь, ты очухался, ха-ха. Что случилось? Некоторые затруднения с восприятием отказа?
Пазу, однако, было не до шуток. На него накатил приступ презрения к себе вкупе с растерянностью и нешуточным испугом. Схватив одежду, он принялся засовывать в нее конечности, что получалось не слишком ловко. Вдобавок обнаружилось, что он весь липкий: ему страшно хотелось принять душ, но момент, похоже, был не самый подходящий.
– Извини, – сказала она, – я вывела тебя из себя.
Он остановился и посмотрел на нее.
– Нет, это я должен просить прощения. Не знаю уж, что за дрянь со мной приключилась, и думаю, мне не стоит оставаться с тобой наедине. Я позвоню, – добавил Паз, схватив свою куртку. Он направился к двери, но потом заставил себя остановиться и по-дружески обнять несостоявшуюся невесту.
– Может быть, нам стоило бы поговорить об этом?
– Нет, наверное, нет. Мне так не кажется. Прости.
– Поиски правильной девушки начнутся немедленно?
– Пожалуй. Расстанемся друзьями, Уилла, – прошептал он в ее волосы, тесно прижав к себе. – Ты пришлешь мне следующую книжку?
– Пришлю, – сказала она ему в спину, и их разделила закрывшаяся дверь.
* * *
Паз пошел к своей машине и сидел там некоторое время, глядя на свои дрожащие руки. По мере того как рассудочная часть его сознания, некий волевой модуль, истолковывала случившееся как неприятную, но ожидаемую вспышку ярости, превратно истолкованную гиперчувствительной и одаренной чересчур богатым воображением женщиной, тремор стихал. Придумав объяснение, Джимми впал в апатию. Мысль о возможности отказа его просто не посещала. Уилле он нравился, она сама это говорила, они чудесно ладили. Всем ведь известно, что девушки стремятся к постоянному союзу: это такое же непреложное правило, как закон всемирного тяготения. И столкнуться с обратным – все равно что увидеть, как яблоко падает вверх.
Заметив на пассажирском сиденье желтую книгу стихов, он, снова разозлившись, схватил ее и швырнул в темноту, однако спустя пару минут выругал себя и вышел на безлюдную ночную улицу подобрать томик. Книжка в броской желтой обложке упала раскрытой, страницами вниз, и лежала ярким пятнышком на разделительной линии. Паз поднял ее и, стоя прямо посередине Южного берегового шоссе, прочел стихотворение, на котором она открылась.
«Ничто не вечно»
– эта мысль горька и потере любой близка.

«Ничто не вечно»
– но она утешенье забвенья сулит слегка.

Надежда и грусть,
как скакалки крутящейся два конца.

Надежда и грусть –
нетерпения дочери две сестры-близнеца.

Одна носит платье из шерсти,
другая из хлопка-сырца.
Паз ощутил холодок, вовсе не связанный с освежающим ветерком с залива. Ему не нравилось, когда книги раскрываются, демонстрируя многозначительные послания, а то, что он действительно почувствовал некоторое успокоение, прочтя эти строки, раздражало еще больше. Паз снова сел в машину и поехал домой, где приготовил себе забористую смесь водки с лимонным соком, переоделся в обрезанные по колено джинсы и широкую блузу, устроился в раскладном кресле в саду и, потягивая напиток, погрузился в беспокойную дрему под крылом неспешно плывущей над головой мягкой флоридской ночи.
Когда солнце окончательно встало и мечты о возможности выспаться окончательно рассеялись, он принял душ, переоделся в ресторанные клетчатые штаны и непромокаемые башмаки и отправился в безымянную забегаловку на Восьмой улице. Получив на завтрак кофе с молоком и кусок фруктового торта, Джимми прочел «Геральд», выкурил крепкую черную сигару и отправился открывать матушкин ресторан.
Ему подумалось, что рано утром в пустом ресторане есть нечто чарующее: он напоминает любимую, но стареющую подругу примерно в то же самое время дня. Что-то поблекло, износилось, видны те следы времени, которые вечерами, в сиянии свечей, совершенно незаметны, но это недоступное посторонним знание лишь делает отношения еще более интимными.
Он прошел на кухню, надел резиновый фартук и включил заляпанный жиром кухонный плеер: грянула самба «Клаустрофобия» в исполнении Мартино да Вила. Слегка пружиня на пальцах ног, Паз открыл мясной холодильник и извлек оттуда изрядный кусок говядины, целое бычье бедро. У раковины он снял с мяса плотную пластиковую оболочку, смыл кровь, обсушил его и шлепнул на стоявшую у стены между двумя холодильниками разделочную колоду.
Если ты продаешь в ресторане много говядины, выгода зависит от соблюдения порций, и в «Гуантанамере» эта ответственная обязанность была возложена на Джимми Паза. Паз наточил свой любимый нож, лизнул тыльную сторону левого запястья, срезал волосок, осторожно обтер острое как бритва лезвие и принялся разделывать тридцатидвухфунтовый говяжий оковалок на сто двенадцать безупречно одинаковых порций по пять унций.
Паз нарезал ломтики без особых усилий, снимая с края красные пластинки, взвешивая каждую и отправляя в стальной чан. Работа требовала аккуратности и четкости, иначе недолго и без пальцев остаться, но зато к ней не приходилось прилагать никаких интеллектуальных усилий. Паз, доведя свой навык до автоматизма, имел обыкновение, в то время как его руки нарезали мясо на порции, отправлять мысли в свободный полет. Он принадлежал к тому маленькому братству чрезвычайно одаренных, но недостаточно усидчивых и скрупулезных, чтобы снискать лавры на академическом поприще, людей. К тому племени, из которого выходит большинство как скороспелых миллиардеров, так и тех, от кого зависит физическое поддержание западной цивилизации: плотников, каменщиков, пожарных, солдат, полицейских. Подобно многим самоучкам, Паз обладал самостоятельным, но недисциплинированным интеллектом, сформировавшимся в значительной мере через постель, где у него побывало огромное количество образованных женщин. С другими он дела не имел.
Эта последняя мысль цепляет и увлекает за собой поток сознания: каким же он был тупым, если почти двадцать лет выбирал для себя женщин именно из того ограниченного контингента, который не склонен к установлению стабильных отношений. И стоит ли после всего этого удивляться тому, что одна из таких прохиндеек, когда он полез к ней вовсе не с тем, что ей требовалось, дала ему от ворот поворот? Смех, да и только: столько лет трахал все, что движется, и вдруг ему, остолопу, захотелось романтической любви, причем не на ночку-другую, а надолго! Но ведь говорил же ему кто-то, что «подобное радуется подобному». Кажется, эта цитата из Гёте, и шепнула ее на ухо та немочка, блондинка Хельга с выпускного курса. Вроде бы она говорила, что романтическая связь сродни химической и соединение подходящей пары так же естественно и неотвратимо, как образование поваренной соли. Но нет, никакая не Хельга. Труди. Хельга была датчанкой, геологом, занималась морской палеонтологией, датировала что-то там, на отмелях, радиоуглеродным методом, а он взялся понырять с ней с аквалангом, и неплохо они тогда порезвились, а теперь получается, что ему пора искать «правильную» девушку, а где ее взять и когда, если все кругом психи, к примеру, хоть та монахиня с ее опытом религиозных переживаний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65