Генерал знал его в лицо и немедленно выдал сэру Бастиану и юной леди пропуска.
— Как удобно, — сказал Вилл, садясь снова на свой табурет. — Как чертовски удобно! — Скрестив ноги, он сердито уставился на лейтенанта. — Я даже, кажется, знаю эту… внучку. Каштановые кудри, серые глаза, светлокожая?
— Да, сэр, это точно она. Довольно привлекательная юная особа, позволю себе добавить.
Вилл заскрипел зубами.
— А они ехали в карете… или в открытой коляске?
Лейтенант покачал головой.
— В ландо, запряженном парой черных лошадей. Очень хорошая пара, позволю себе…
— И больше вы никого не пропускали? — настаивал Вилл. — Точно?
— Всех остальных развернули обратно. И мне кажется, сэр, вас ждет та же участь. — Коснувшись своей шляпы с кокардой, лейтенант вышел из-под тента, оставив светильник.
Вилл посмотрел на Блэза.
— Все остальные повернули назад… или проскользнули незамеченными ночью. Возможно, и нас ждет та же участь.
— Но это ли нам нужно? — спросил Трефаллон, пересекая палатку и заглядывая за полог, чтобы убедиться, что их никто не подслушивает. — Мы следуем за чародейкой, а не за Лили или этим сэром Бастианом. Откуда нам знать, что она вообще в Кэтвитсене?
Вилрован вскочил и подошел к нему. В желтом свете фонаря его лицо хранило серьезное выражение, которое было так для него нехарактерно, в карих глазах в кои-то веки не блестело озорство.
— Мы следуем за Машиной Хаоса, у кого бы она ни находилась. Но Лили пока лучше меня удается выследить Сокровище, и поэтому нам нужно идти за ней. Мне остается только надеяться, что эта «леди Софрониспа» задержалась в пути. Она очень опасна, Блэз, я бы предпочел поймать ее до того, как ее найдет Лили.
Вспомнив невинных людей, которых разнесло в клочья в «Круа-Руж», он опять почувствовал тяжесть на сердце.
— Может быть, уже слишком поздно. Возможно, кто-то из них уже… погиб.
45

На пассажирском корабле, отчалившем от берегов
Риджкселенда. Месяцем ранее. 4 флореаля 6538 г.
Корабль был роскошный — огромный трехпалубник из Монте-Луна, который возил путешественников по делам и удовольствия ради вдоль всего побережья. Но для одного из своих пассажиров он ничем не отличался от тюрьмы с высокими стенами и решетками. Удобные каюты, обильные трапезы, подаваемые каждый день, позолоченное великолепие палубного юта, бушприта и гакаборта — все это мало значило для человека, лишенного свободы, который уже много дней изнывал в невидимых оковах.
Каюта, которую занимал Кнеф вместе со своими двумя пленниками, была длинная, с низким потолком. Близость резных балок над головой немало поспособствовала тому, что Люк чувствовал себя совершенно подавленным, но длина каюты оставляла достаточно места для того, чтобы он мог прохаживаться, чем он и занимался большую часть времени, когда не спал. Взад и вперед, из угла в угол ходил он, как помешанный, и его раздражение, казалось, с каждой минутой растет, а не утихает.
— Никогда, — рычал он, — никогда еще со мной не случалось ничего более унизительного и постыдного, и сколько, по-твоему, это может продолжаться?
Левеллер отвечал, слегка покачивая головой:
— Порой горький опыт может принести душе благо.
Люк обошел его кругом.
— То есть это все делается для моего же собственного блага? Чтобы возвысить разум и укрепить характер? — и хотя он изрек все это с определенным жаром, но все равно старался говорить потише, чтобы не разбудить Тремер, спавшую на одной из коек розового дерева.
— Что ты вынесешь из этого происшествия, зависит только от тебя, — сказал Кнеф, — что до меня, я бы предпочел всего этого избежать. Если ситуация кажется тебе отвратительной, то, может быть, тебя немного утешит то, что мне она не менее неприятна. Но как бы то ни было, это меньшее из зол, и избежать этого было невозможно.
Люк взглянул на свою спящую невесту: она уснула одетая, завернувшись в простой серый плащ, который купила на юге. Нет, не уснула — это слишком мягкое описание, она рухнула под тяжестью огорчения и крайней усталости, проведя здесь несколько бессонных ночей, и теперь спала уже шестнадцать часов подряд.
Когда спал Кнеф — оставалось загадкой. Возможно, только тогда, когда спал сам Люк, что случалось нечасто, причем все равно меньше, чем Люк, потому что к тому времени, как Гилиан открывал глаза, Кнеф уже был на ногах. Видела ли Тремер левеллера спящим, Люк не знал. С того самого момента, как он появился в Шато-Руж с пистолетом в руке, у них не было возможности поговорить наедине. Вспомнив о том дне, Люк вдруг захотел узнать правду.
— А ты бы выстрелил тогда, в Вуардемаре? Если бы я попытался сбежать до того, как ты связал меня этим своим адским заклятьем, ты бы нажал на курок? — Кнеф молчал, что натолкнуло Люка на неизбежный вывод. — Черти и рогоносцы! — Он ударил себя ладонью в грудь. — Да ты пристрелил бы меня, как собаку, несмотря на то что так долго притворялся моим другом.
Левеллер уселся в алое кресло, обитое камчатой тканью, которое было прикручено к доскам пола, чтобы не ездило по комнате во время качки.
— Мне не хотелось бы говорить что-либо, что вызвало бы у тебя еще большее беспокойство. Но если ты так настаиваешь — я взял с собой пистолет исключительно для того, чтобы защитить тебя. Есть в огнестрельном оружии что-то отрезвляющее. Оно представляет собой угрозу, которую мало кто решается игнорировать. Если б я вошел в комнату безоружным, твоя гордость могла подтолкнуть тебя к сопротивлению. — Он крепко сжал подлокотники. — В пылу любой физической борьбы мне часто очень тяжело воздержаться от причинения большего ущерба, чем это необходимо.
— Ну как же, твоя хваленая сила, — саркастически усмехнулся Люк, хотя он хорошо помнил, с какой легкостью этот риджкслендец однажды поднял тяжелый чемодан. — Левеллер, которому трудно удержаться от человекоубийства? Сколько секретов в тебе еще таится?
Кнеф не ответил, но Люк настаивал.
— И еще твое магическое общество — как же ты вообще туда попал, если находился в суровых рамках своей антидемоннстской доктрины?
— Дело в том, что я чувствовал, что самим Божественным Провидением я предназначен для какой-то высокой цели и что в рядах Спекулярии я буду к ней ближе. Кстати, мне, наверное, стоит тебя предупредить, — с мрачной улыбкой добавил Кнеф, — что это имя ты не сможешь ни произнести, ни написать, если попытаешься.
Люк воздержался от экспериментов: он уже обнаружил, что, сколько ни пытается, не может противостоять заклятию левеллера. И он не собирался унижаться еще больше, демонстрируя это лишний раз.
Хотя, во имя справедливости — к которой как раз в тот момент Люк был совсем не склонен, — следует заметить, что у Кнефа хватило деликатности использовать свою силу только при крайней необходимости. Он, например, не попросил Люка перестать ходить из угла в угол, хотя по многим признакам можно было догадаться, что его эта привычка порядком раздражала. Понимая это, Люк иногда продолжал ходить, даже когда ему уже и не очень-то хотелось. Он понимал, что это мелкая месть, но ему это было необходимо.
— А зачем ты тогда вообще упомянул это имя, если я никогда не смогу произнести его вслух?
— Сам не понимаю, — отвечал Кнеф, доставая что-то из кармана. Это была шкатулка из рыбьей кожи, шириной около пяти дюймов, он открыл ее движением большого пальца, и внутри отказался маленький глобус из раскрашенной слоновой кости. — Мне, несомненно, не следовало этого делать. Но тебе каким-то образом удается вытягивать из меня сведения, возможно, как раз из-за этой странной дружбы, которую я к тебе испытываю.
Люк скрипнул зубами и продолжал ходить туда-сюда. Он предпочел бы сохранять гордое молчание, но любопытство взяло верх.
— Ты говорил о высокой цели, о высшем предназначении. А можно спросить, в чем это предназначение заключается?
Кнеф помолчал, прежде чем ответить, вынул из шкатулки крошечный глобус и притворился, что внимательно его изучает.
— Это вы у нас — историк, господин Гилиан, и, кроме того, очень хорошо умеете раскрывать заговоры. Может быть, вы сами мне скажете?
Люк всерьез и надолго задумался над собственным вопросом.
— Ты и твои друзья-маги назвали себя в честь древнего общества, — сказал он наконец, — которое должно было освободить человечество от власти чародеев. Но мне трудно представить, какую цель вы можете преследовать сейчас, когда — как вам скажет каждый школьник — чародеев давно уже не существует.
Тень улыбки промелькнула в темных глазах левеллера.
— Не существует? Ну, тогда все становится на свои места — члены общества, которого давно не существует, в поисках представителей народа, который давно исчез с лица земли.
Люциус злобно на него посмотрел.
— Ты мне еще скажи, что ты сам — чародей!
И опять левеллер едва заметно улыбнулся одними глазами и перекинул глобус с руки на руку.
— Ну, господин Гилиан, вот в этом я бы вам ни за что не признался — особенно если бы это было правдой.
Корабль качнуло, он зарылся носом в волну, потом его подбросило вверх, и Люк схватился за верхнюю койку, чтобы не упасть. Тремер заметалась во сне, но не проснулась. Когда корабль выровнялся, Люк сердито посмотрел на левеллера.
— Если бы мы были друзьями, как ты утверждаешь, ты бы поверил мне на слово, что я никакого отношения не имею к исчезновению твоих чертовых часов. Если бы мы были друзьями…
— Дело не в том, соглашусь ли я поверить твоему честному слову или нет. Мои собственные симпатии легко могут толкнуть меня на неверный путь. Я не смею прислушиваться к ним. Я не знаю, многого ли стоит моя уверенность — наверное, очень немногого, но в душе я искренне верю в твою невиновность. К сожалению для нас обоих, мне не кажется, что я имею право действовать, исходя из этой уверенности. — Он вернул крошечный глобус на место и захлопнул шкатулку.
— И поэтому ты выставляешь меня слабым и беспомощным перед собственной женой.
— Естественно, — слегка воодушевившись, ответил Кнеф, — если я не намерен щадить собственных чувств, не стоит ожидать, что я стану щадить твои. — Его взгляд остановился на спящей, выражение лица смягчилось. — Если это тебя успокоит, я не думаю, что твое нынешнее положение умаляет тебя в глазах госпожи Гилиан. Более того, ее признательность только возрастает от всех тех тягот, что выпадают из-за нее на твою долю.
Люк посмотрел на него со злобой, развернулся и снова прошелся по каюте. Его не успокаивало, что Тремер не разочаровалась в нем. Он был унижен в собственных глазах. Он хотел сыграть в героя, подхватить ее и унести в далекие края, к новой, прекрасной, лучшей жизни — и только посмотрите, до чего он теперь жалок!
В порыве любви и нежности Люк присел на край койки и импульсивно потянулся, чтобы погладить невесту по щеке, но вспомнил, что Кнеф видит каждое его движение, и его рука замерла в на полдороге.
Резко встав на ноги, он пересек комнату и сел на стул. Невозможность уединиться, то, что ему приходилось воздерживаться от любого физического проявления своих чувств, — это было хуже всего. В первые благословенные дни их союза ему легко было проявлять великодушие, забыть все отвратительные подробности ее скандального прошлого, но теперь Люку казалось оскорбительным, что столько мужчин пользовались ее благосклонностью, а ему отказано в малейшей близости.
В другом конце каюты Кнеф кашлянул. Как часто случалось, он, казалось, прочел мысли своего пленника.
— Если тебе необходимо кого-то обвинить, мне бы хотелось привлечь твое внимание к лорду Флинксу. В конце концов, именно он в ответе за сложившуюся ситуацию, и, похоже, это далеко не самое страшное его преступление.
Люку вообще иногда казалось, что единственное, что удерживает его в здравом рассудке, — это мысли о том, как он отомстит премьер-министру, когда наконец его поймает.
Когда они миновали Риджксленд и пристали в Херндайке, Кнеф и его пленники покинули корабль и отправились в трудное сухопутное путешествие. В последующие дни события сменялись так быстро, что у измученных Люка и Тремер просто в голове мутилось. Кнеф буквально не ведал усталости и заставлял их двигаться с ужасающей скоростью, хотя путь, по которому он следовал, был какой-то странный: они петляли из стороны в сторону, а нередко им и вообще приходилось возвращаться назад на значительное расстояние. Они ехали в каретах, колясках, дилижансах, на баржах, на телегах, верхом и даже шли пешком, когда почтовая карета, в которую они сели в Луу, угодила в канаву.
По мере того как они продвигались на север, местность становилась все более дикой, болотистой, иногда дорога шла по настилу над землей, потому что вокруг была вода. Холодный ветер с моря морщил гладь прудов по обе стороны от дамбы, по которой они ехали, гуси и чирки плавали там, где вода была поглубже. Если не считать небольших городов на побережье, где шла оживленная торговля и процветала контрабанда, в остальном эти места населяли пастухи и земледельцы, которые пополняли свои скудные запасы охотой на птицу и рыболовством. Это были медлительные, молчаливые, сдержанные люди, они жили в невысоких хижинах, крытых тростниковыми крышами, где над дверьми были нарисованы или вырезаны оберегающие знаки — звезды, сердца и диковинные птицы. Мужчины носили большие сапоги из непромокаемой кожи, пропитанной рыбьим жиром, а женщины питали слабость к нижним юбками цвета ржавчины и ярким шелковым платкам, которыми они повязывали уложенные в тугие узлы темные волосы, по два-три платка разных цветов одновременно. В тех редких случаях, когда кто-то из них заговаривал с путниками, они говорили на таком неразборчивом диалекте, что Люк почти ничего не понимал.
Изредка Кнеф соглашался остановиться в каком-нибудь доме, или на одиноком постоялом дворе, или в таверне у дороги. Он и его пленники везли еду и питье с собой и спали по большей части в пути; Тремер обычно засыпала, положив голову на плечо Люка или свернувшись калачиком в углу повозки или телеги; Люк отключался, уступая неожиданно накатывающей сонливости, которую, по его подозрениям, на него насылал Кнеф, чтобы самому поспать хоть несколько часов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71