— Ты можешь за пару часов заживить ужасные раны. Но не можешь восстановить зрение. Если у тебя есть способность к регенерации, то она должна быть во всем. Так?
— Глаза — не ноги… Чтобы перебороть слепоту, нужно нечто другое, нежели умение наращивать мясо.
— Так ты не можешь видеть или не хочешь
— Гении никогда не говорят о себе правды. Потому что и сами ничего не знают о себе. Они довольно точно оценивают окружающих людей, но себя — никогда.
Ей не нравилось, как он говорил. Будто не ей и не себе, а кому-то третьему. И этот третий явно требовал от гения слишком многого.
— Ты что-то задумал? — спросила Ариетта.
— Когда я освобождался, одна мысль посетила меня. Я подумал: «Зря убегаю». Рано или поздно ловцы меня поймают. Так зачем же откладывать на потом. Пусть поймают раньше.
— Зачем? Это же самоубийство. Ловцы тебя убьют.
Гимп отрицательно покачал головой.
— Я все больше и больше склоняюсь к мысли, что ловцы не убивают гениев. Убивают люди. Ради платинового блеска, который после мучительной смерти остается на земле. Ты ведь знаешь: чем больше гения мучить перед смертью, тем больше платины. А впрочем — это домыслы. Я думаю — платины в гении столько, сколько в нем гениальной сути. А ловцы… Им платина не нужна. Им нужно что-то другое. И я хочу узнать — что.
Ариетта пожала плечами — Гимп пытается играть роль гения Империи после того, как его лишили должности. Это раньше он мог взять под крыло полмира. А ныне? Ему остается только носиться по улицам, вынюхивая маленькие тайны. Простой соглядатай счастливее его. Хотя бы потому, что у соглядатая есть хозяин, которой за эту тайну щедро заплатит. А гений Империи ныне бездомен и бесприютен. Безларник — что о нем еще можно сказать. И к тому же слеп. И слишком уязвим. Однако Ариетта не могла ему отказать. Гениям не отказывают.
— Что толку, если ты узнаешь. А дальше что? Ты никому ничего не сможешь сообщить. Более идиотского плана придумать нельзя.
— Надо перейти Рубикон.
— По-моему, гении его перешли. В тот день, когда вас швырнули на землю.
— Затея безумная, — согласился Гимп. — Самая безумная из всех безумных затей. Но у нее есть некоторые блестящие черточки. Что-то вроде блесток, которые матроны нашивают на свои столы. Я люблю такие блестки. Они привлекают. И ты мне поможешь. Поможешь нашить еще одну блестку на мой безумный план.
Хотя она ожидала подобного заявления, но все равно растерялась.
— Я не собираюсь…— Она запнулась и замолчала — ясно было, что таким тоном ничего отстоять не удастся. — За так… — добавила, чтобы хоть что-то сказать.
— А я заплачу. Не волнуйся, — засмеялся Гимп.
— И какова плата? Ведь гении больше не исполняют желаний.
— Смотря какие. Может быть, как раз твое смогу исполнить.. — Ей показалось, что он глянул ей в глаза.
Слепой глянул в глаза. Во всяком случае, его зрачки были точно против ее зрачков. Ей стало не по себе от этого слепого взгляда.
— Миллион сестерциев можешь заплатить? — спросила она. Голос ее дрожал. Кажется, этот вопрос его обескуражил.
— Миллион — это не желание, а арифметика, — проговорил разочарованно Гимп.
— Миллион — это высшая математика. А иначе я не согласна, — объявила Ариетта с довольным видом, не ожидая, что так легко найдет повод отказаться.
— Я дам тебе миллион, — согласился Гимп. — И еще… я исполню одно твое тайное желание. То, о котором ты сама не знаешь.
Ариетта посмотрела на него. Теперь он глядел мимо нее и улыбался.
— Ну, соглашайся. Практически для тебя нет никакой опасности. Люди ловцов не интересуют, — стал уговаривать Гимп. Он врал. Это было видно с первого взгляда.
Она согласилась, хотя знала, что он не заплатит ей миллион — у него нет ни асса. Она знала, что он не исполнит ее желание. И все равно она поверила. Сама не знала, почему. Теперь он был зряч, а она слепа, и ползала на коленях в темноте в поисках брошенной им монетки. Она слышала заманчивый звон — монетка катилась по камням, но Ариетта напрасно шарила рукой, спешно уверяя себя, что Гимп подарит нечто такое, о чем она сама и подумать не смела. Самообман Ариетты был почти восхитителен. Потом… хотя не стоит говорить, что будет потом, пока оно не наступило хотя бы на листе бумаги.
Крул смотрел на худую женщину в простенькой тунике пренебрежительно. Было жарко, туника была посетительнице (и просительнице) чуть-чуть тесновата, под мышками образовалось два темных пятна. В руках женщина мяла и без того замусоленный вчерашний вестник. Наверняка долго сидела в приемной, изнывая от жары, и обмахивалась сложенным вдвое номером. Что ей надо? Хочет работать у Бенита? Таких желающих нынче хоть отбавляй. Они буквально осаждают редакцию «Первооткрывателя». И все же что-то заставляет Крула медлить и не указывать ей на дверь. Ну да! Эта женщина работала прежде секретаршей у Цезаря. Надо же, какое совпадение. В трибе Элия избран в сенат Бенит, и эта женщина рвется работать у новоявленного сенатора. Уж не считает ли она, что подобные должности передаются по наследству? Она что-то болтает о невозможности работать на Элия. Понятно, что невозможно. Если он сгорел вместе с Нисибисом в ядерном пламени. Какая уж тут работа.
Крул налил полный стакан ледяной воды из запотевшей бутылки и принялся пить маленькими глотками, испытующе глядя на женщину. Она судорожно сглотнула. Но пить не попросила. Хорошо. Даже очень хорошо.
— У тебя есть желание? — спросил старик. — Самое сокровенное, самое немыслимое, самое невыполнимое. И… беспощадное…
— Что значит — беспощадное? — Порция быстрым движением мазнула ладонью по виску. Но капли пота тут же выступили вновь.
— Без оглядки на других. И на мнение других.
— Хочу, чтобы мой сын бесплатно учился в риторской школе.
— Это не желание, а мелкотня. — Крул явно был разочарован. — А чего-нибудь другого нет?
Женщина вновь отерла виски — на этот раз платком.
— Допустим, с кем-нибудь поквитаться? Разве это не прекрасно — отомстить за унижения, за бедность, а? К примеру — Элию, за то, что он тебя уволил, — Крул улыбнулся, обнажая редкие зубы.
— Он не увольнял, — поспешно сказала Порция. — Я сама ушла.
— И все же… — Рот Крула растянулся еще шире.
Раньше подземным богам писали подобные просьбы на свинцовых табличках: «…свяжите, обвяжите, помешайте, опрокиньте…» Даже когда гладиаторы начали исполнять желания на арене, такие таблички продолжали изготовлять тайком. Хотя за них можно было на всю жизнь угодить в списки гладиаторских книг и лишиться права исполнения желаний. Но уж коли это право потеряно…
— Элий умер, — сказала Порция.
— А если бы он был жив? — Крул чуял добычу и не желал отступать.
— Не знаю. Мне кажется… Да, наверное… он поступил со мной некрасиво.
— Ага, уже теплее… Летиция должна за это ответить. Наверняка она тоже…
— Нет, нет, она ни при чем.
— А еще кому-нибудь тебе хочется отомстить, пожелать всяких бед? Неужели никому? — Одному человеку…
— Кому? — Крул плотоядно облизнулся.
— Секретарю Тиберию. Он такой подонок. Вот ему бы… — Порция сжала платок в кулаке, будто это была шея Тиберия. — Этот старый пердун теперь служит Летиции, а я…
— Так что должно случиться с Тиберием, крошка?
— Чтоб ему переломали ноги, — прошептала она с ненавистью.
— Замечательно! — Крул восторженно потер руки. — Ты меня не разочаровала, детка. Это просто замечательно. Загляни к нам через месяцок, может, для тебя и найдется работа.
Порция вышла из редакции со странным чувством гадливости и страха. Не надо было говорить о Тиберии. Но ведь она лишь высказала пожелание… это всего лишь слова. Все равно нехорошо. Сколько лет цензоры запрещали желать другому беды. Сколько лет приучали: думай, думай, прежде чем желать, думай, можно ли желать такое. А теперь нет цензоров и можно все. Мерзко, мерзко… Порции казалось, что она вся липкая, грязная с головы до ног. И она действительно была и липкой, и грязной — пот с нее так и лил.
Порция стояла в нерешительности у дверей. Может, вернуться и сказать, что она вовсе не желает зла Тиберию? Но она понимала, что ее возвращение уже ничего не изменит.
Днем Рим так и дышал жаром, как огромная раскаленная каменная печь, в которой плавились миллионы людей. После обильных дождей в городе было парно, как в бане. Фонтаны, и те текли ленивей обычного. И вода в них была теплая, неживая.
Ариетта расхаживала по своей квартирке нагая. Проходя мимо высокого зеркала аквилейского стекла, всякий раз бросала оценивающий взгляд. Красивая. Очень красивая. Она помнила, как Вер любовался ее телом. А вот Гимп не может. Жаль…
В этот раз Гимп ушел один. Ушел и почти сразу вернулся.
— Вот, гляди. — Гимп раскрыл ладонь. А на ладони лежал жук. Маленький такой черный жучок-чудачок с длинными усиками-антеннами. Прежде Ариетта никогда не видела таких жуков. — Открою тебе тайну, — прошептал Гимп ей на ухо. — Это — гений. Он вызвался мне помочь. Как и ты. У него свои счеты с ловцами. Гений этот особенный. Он может генерировать электромагнитные сигналы. Как передатчик. Приемник будет у тебя в сумке, настроенный на гениальную частоту. Когда меня схватят — ты кинешь этого жука за шиворот ловцу. А потом отправишься к префекту вигилов Курцию и все ему объяснишь. Только и всего. Отличный план! Мне он нравится. А тебе?
Ариетта пожала плечами:
— Почему-то думала, что гений Империи должен быть более рассудительным.
— Ну был я, был рассудительным когда-то. Но теперь-то я человек! Могу позволить себе безумства… гениальные безумства — учти.
Рядом с Гимпом все казалось другим — и слова, и поступки. Будто не жизнь живешь, а захватывающую книжку читаешь. И бояться рядом с ним было невозможно. Ариетта и не боялась. Вот только противный тонкий голосок благоразумия пищал в ухо: «Остерегись, остерегись…»
— А сам ты не можешь его… кинуть…
— Нет. Не могу. Ты что, забыла — я слепой.
— Не ходи туда, — взмолилась она. — Не надо! Давай будем просто жить. Я буду писать стихи…
— Разве можно просто жить и писать стихи? Для стихов надо жить не просто.
— Наплюй на ловцов.
— Не могу. Я — гений.
— Тогда ты погибнешь!
Он лишь рассмеялся в ответ.
— Если не погиб в Нисибисе, то как могу погибнуть здесь?
Что ей оставалось — только уступить.
Вечером жара не спала. Камни отдавали накопленный за день жар. Ветер, едва дохнув, тут же затихал. Все окна были распахнуты. На крышах слышались шаги и возня — обитатели инсул выбирались туда с наступлением темноты.
Собачье время. Каникулы, одним словом. Ариетта вздохнула. Хорошо бы удрать из Рима в прохладу загородной виллы. Но куда ей деваться? Денег нет. Все полученное за книгу растрачено без остатка. Долгов — три тысячи.
Новую подачку из меценатского фонда еще ждать и ждать. Стихи — ловушка неведомых ловцов. Попал в нее — и уже не выбраться, не уйти. Кому и для чего ты нужен — непонятно. Что-то такое щебечешь и задыхаешься от восторга. И варишься в каменном котле вместе с городом. И в конце концов понимаешь, что не нужен никому.
Итак, Гимп встал в лужу и ждал. Ариетта стояла рядом за колонной вестибула и тоже ждала. Старый дом, спрессованный временем в неразрушимый монолит, был обвит плющом. Свет из окна золотил глянцевые листья. Где-то звучала музыка, где-то плакал ребенок. Жизнь вросла в камень и стала с ним единой. Люди внутри камня, внутри города. Им хорошо. А она, Ариетта, снаружи. И Гимп снаружи.
Ариетта была готова выть в голос от страха. Но она не выла. Она сочиняла стихи. Стихи выходили красивые, но она их тут же забывала.
А Гимп стоял в луже и что-то насвистывал. Ждал. Когда они придут.
И они пришли. Обычные люди в черных туниках. Они вытащили моток белой прочной веревки и принялись окутывать Гимпа, как пауки. И тогда Ариетта подошла сзади и закричала:
— Гимп!
Она вскинула руки, будто хотела протиснуться к гению. И уронила — как ей показалось, очень ловко — жука за шиворот одному из ловцов. Ловец повернулся и ударил ее по лицу. Не рукой, а чем-то жестким и холодным. И лица у Ариетты не стало — его срезало начисто. Оно упало на асфальт и осталось лежать — белая безглазая маска с пустым ртом. Ариетта схватилась руками за голову и нащупала что-то липкое, скользкое… Самое ужасное, что глаза у нее сохранились. Она видела. Видела, как Гимп повернулся к ней и крикнул:
— Уходи, Ари!
В его слепых глазах застыл ужас.
Она наклонилась поднять лицо. Но не смогла — кто-то из ловцов наступил на него ногою. И оно превратилось в черный грязный лоскут.
А ловцы потащили запеленутого в веревочный кокон Гимпа. И черная лужа, поймавшая Гимпа, вприскачку послушной собачонкой кинулась следом. Но Ариетта не побежала за ними. Она ползала по мостовой и искала потерянное лицо. Кровь хлестала из раны на камни. И где-то очень далеко выла сирена «неспящих».
Глава 5
Августовские игры 1975 года (продолжение)

«Что делать теперь, когда Рим лишился своей мечты? Прежде каждый ребенок в самом дальнем уголке Империи знал: ты — гражданин Рима, твои желания исполнятся. А что теперь? Что теперь — вопрошаю я?»
«Гней Галликан».
«Ловцы впервые напали на человека. Прежде ловцов интересовали только гении. Кто же эти таинственные ловцы? Не пора ли вигилам вплотную заняться ими?» «По прогнозам метеорологов жаркая погода продержится в ближайшие дни».
«Акта диурна», 7-й день до Календ сентября
Сторонники Бенита в сенате держались тесной группой. Он и сам удивился тому, как быстро ему удалось сколотить вокруг себя кучку преданных и, главное, яростных единомышленников. Оказывается, в уравновешенном и благополучном обществе достаточно людей, которым необходима не благовоспитанность, а ругань, не логические доводы, а площадная брань. «Мои шлюхи», — мысленно называл их Бенит. Вслух назвать не отваживался. Но, возможно, скоро так и назовет. И им понравится. Он был уверен, что понравится.
Репортеры вертелись вокруг него. Бенит обожал репортеров. Делал вид, что нападает на них, а на самом деле весело играл с ними. Кот так играет с мышами. Каждый новый скандал добавлял ему внимания. Каждый новый репортер добавлял ему популярности — не важно, о чем писал служитель стила — о проигранных в алеаториуме тысячах или о пожертвованиях на обучение сирот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42