Медики подкатили носилки, уложили на них Летицию. Авла оттеснили.
«Интересно, медик может испытывать отвращение к пациенту?» — подумала Летиция.
Глава 7
Сентябрьские игры 1975 года (продолжение)

«Нападение на бывшего секретаря Элия Цезаря кажется фактом не случайным теперь, когда мы знаем о покушении на Августу».
«Никогда еще за всю историю Рима изображения Юпитера, Юноны и Минервы не обряжались в столь роскошные одежды, как те, что были на них во время ритуального угощения сенаторов и всех магистратов».
«Акта диурна», 18-й день до Календ октября
Макций Проб плохо спал. Просыпался всякий раз раньше пяти. Быстро перекусив и приняв ванну, садился работать. Многие сравнивали его с Плинием Старшим. Кое-кто говорил это в глаза, надеясь польстить. Макций Проб соглашался. Что ж тут особенного, все трудяги похожи друг на друга. Постепенно труд засасывает, как вино или наркотик. Уже ничего не надо — ни женщин, ни развлечений, а только поскорее сесть к столу. Дел много, и это хорошо. Когда дела иссякнут, и жизнь кончится. Не коротать же остаток дней, читая «Акту диурну» и потягивая разбавленное вино. Хорошо, что Постум так мал — значит, у Макция еще много дел впереди. Молодые не таковы. Даже самые лучшие из них не таковы. Даже его внук Марк совсем другой. Его волнуют мелочи, он слишком много суетится.
В этот раз Макция разбудили ночью.
— На Августу напали ловцы, — доложил Курций.
Через полчаса префект вигилов явился лично. Вслед за ним прибыл Марк Проб.
— Где это случилось?
— В гараже больницы, — кратко отвечал Курций.
— Репортеры оккупировали всю Эсквилинку, их там больше, чем медиков. Пытаются что-то разнюхать, — сообщил Марк Проб.
— Ну, и разнюхали что-нибудь?
— Ничего.
— Августа вне опасности?
— И да, и нет…
— Что это значит?
— Черную ловушку удалось снять с ноги, но голень опухла, медики опасаются сильной интоксикации.
— Что она делала в больнице?
— Навещала секретаря Тиберия. Приказала одному из гвардейцев зачем-то охранять старика.
— И преторианец оставил Августу?! Надеюсь, с этим ослом разберутся, — фыркнул Макций Проб.
— Он вовремя вспомнил о своих обязанностях. А вот второй охранник исчез. И машина тоже. Парень, обслуживающий гараж, не видел, чтобы пурпурное авто выезжало со стоянки.
— «Триера» исчезла?! Улетела? Или уплыла в клоаку Максиму?
— Я говорю, что знаю. Теперь, когда гении нас больше не защищают, когда весь мир мертв, я поверю во все, что угодно. Потому что теперь возможно все. — И Марк невольно поежился — ибо почудилось ему в то мгновение, что в спину ему как раз меж лопаток направлен остро отточенный клинок.
И гения больше нет за спиной.
— А что это за черная тварь?
— Ее отправили в лабораторию. Не могут установить, что это такое. Явно живая субстанция, но…
— Что «но»?
— Медики разводят руками.
— Андабат, — сказал сосед Гимпа. Значит, утро. И неведомый пленник проснулся за стеной. Гимп открыл глаза. И увидел потолок.
Свет! От яркой вспышки Гимп зажмурился. Гимп лежал неподвижно, боясь разлепить веки. Вдруг свет только почудился? Вдруг… И все же Гимп осмелился. Дрогнули ресницы… Да, свет, свет, несомненно! Свет мгновенно переплавился в боль. Боль пронзила мозг и застряла глубоко под черепом. От нее разбежалась по всему телу тонкая зудящая паутина. Гимп вновь распахнул глаза. Но ничего не увидел, кроме слепящей белизны. По щекам потекли слезы. Гимп сел на кровати, по-прежнему ничего не видя. Раньше мешала тьма. Теперь — свет. Его била дрожь. Ему казалось, что он ощущает льющийся свет кожей — он протянул вперед ладони, будто хотел собрать лучи в ладони…
Вокруг одна белизна… И по ней медленно лишайником расползалась какая-то муть. Зеленое… желтое… голубое… Потом Гимп различил очертания комнаты. Стол, два ложа, кресла, стулья… Окно. Зрение быстро возвращалось. Теперь он мог рассмотреть даже роспись на стене — яркая, будто только вчера написанная фреска. Гимп медленно обвел взглядом комнату. Столик из черного дерева, ваза муринского стекла… мраморная статуя… Окно. Он подошел к окну. Но за окном ничего не было. Чернота. Не может быть! Ведь сейчас утро. Гимп вновь затрясся. Осторожно приоткрыл решетку и просунул руку в щель. Сначала исчезли пальцы, потом вся кисть целиком. Тьма за окном ее поглотила. Будто Гимп погрузил руку в чернила. Гимп рванул руку назад, спешно ощупал кисть. Пальцы были на месте. Да и видел он их теперь. В комнате… Но за окном рука почему-то становилась невидимой.
Гений отошел от окна. Ноги подгибались. Он сел. Что же это такое? Что?
Дверь распахнулась. И за дверью — тьма. Из тьмы шагнул в комнату человек. Шагнул и остановился, глядя прямо перед собой. Гимп вгляделся. Казалось, он знает гостя. Знает, но не может узнать.
Гимп постарался принять позу как можно более исполненную достоинства.
— Неужели не рад меня видеть? — гость раздвинул губы в улыбке. При этом он смотрел куда-то мимо Гимпа. Неужели тоже слеп? Нет, не тоже. Гимп-то видит.
— Кто ты? — спросил Гимп шепотом.
— Гюн, бывший гений знаменитого гладиатора и бога по совместительству, — отвечал гость. Сейчас он совершенно не походил на Вера. Разве что ростом и атлетическим сложением. Лицо его сделалось бесформенным — нос, рот, лоб едва угадывались в мясной глыбе, что венчала мощную шею. Надо же, какая перемена… — А я рад тебя видеть, — продолжал Гюн. — Ты наконец вступишь в наши ряды.
— В чьи ряды? — спросил Гимп. Язык перекатывался по зубам, как кусок недожаренного мяса.
— В ряды исполнителей желаний.
— Вы исполняете желания? Как прежде? — подивился Гимп. И какая-то жалкая надежда, вопреки всякой логике, шевельнулась в его душе. Будто сросшееся в бесформенный ком лицо Гюна не служило красноречивым предостережением само по себе.
— Ну, не совсем как прежде. Несколько иначе. Но мы опять служим людям. Разве это не призвание гениев — служить людям? Служить Империи? — Гюн лгал, но Гимп пока не мог понять, в чем ложь.
— И ради этой службы надо устраивать ловушки? — Гений Империи позволил себе быть ироничным.
— Мы хотим собраться вместе. Многим плохо, я хочу им помочь. Ты когда-то предал нас, — Гюн сделал значительную паузу. — Но мы тебя прощаем.
Гимп наконец встал, но ноги тут же подкосились, и он вновь опустился на ложе.
— Скоро ты увидишь, как исполняются желания, — пообещал Гюн.
— Вы исполняете желания без помощи богов? — удивился Гимп. — Но как?
— Гении должны быть вместе. И ты нам нужен…
— Что я должен делать?
— Ничего. Просто быть с нами. Когда-то Гюн был гением бога. Но гений бога — это еще не бог. Так же как гений власти — отнюдь не власть.
«К чему этот дурацкий разговор ни о чем? Пустая болтовня… Одни слова. Чего хочет Гюн?»
Гимпу наконец удалось подняться. Он стоял, держась за стену. Слабость тела бесила. Как хорошо было прежде. Надоело — сбросил тело. Захотел — вновь надел, как тунику. «А вдруг я точно так же изменился…» — подумал Гимп, глядя на Гюна. У него возникло непреодолимое желание ощупать свое лицо. Но он сделал усилие и сдержался.
— Нельзя ли посмотреться в зеркало? — спросил он как можно непринужденнее. — Столько времени не видел своей оболочки.
— Зеркало там, на стене. — Гюн сделал неопределенный жест.
Серая поверхность потускневшего зеркала занимала узкую полоску между двумя фресками.
Гимп шагнул к зеркалу и всмотрелся. Он тоже изменился. Сильно. Но совершенно иначе, нежели Гюн. Все брутальное, мощное исчезло, осталось утонченное измученное лицо аскета. Гимп стремительно менялся. Но Империя не менялась, как прежде, вместе с ним.
— А кто там за стеной? — спросил Гимп. — Он все время говорил «Андабат». Кого тебе еще удалось пленить, какого гения?
— За стеной никого нет.
— Но я его слышу.
— Тебе кажется.
— И все же…
— Будь как дома. Ведь тебе нравится вновь видеть?
— Как вы вернули мне зрение?
— Ну, не совсем вернули, — странно усмехнулся Гюн.
— Радиация? — содрогнулся Гимп.
— Нет. Один из гениев подобрал этот свет для тебя.
— Гений слепоты? — через силу засмеялся Гимп.
— Гений смерти. Он устроил уютную спаленку.
— Получается, за дверью я ничего не увижу? А ты?
— А я вижу весь мир. — Гюн на ощупь двинулся к двери.
Ничего, скоро явится Курций и накроет всю шайку. Или не появится? Вдруг затея не удалась?! Ариетта не смогла… Жучок-чудачок, бывший гений, испугался и удрал. Самому придется выбираться. Легко сказать — выбираться. Просто так Гимпа не отпустят. Бывший гений Империи нужен Гюну. Очень. Вот только зачем? И этот свет… Надо же, какая забота!
— Неплохо бы перекусить, — заметил Гимп.
— Сейчас тебе принесут еду, — пообещал Гюк и нырнул в непроглядную черноту. Вместо него из тьмы тут же вынырнул юноша, одетый в черное. Человек, не гений. В руках он держал поднос. Нехитрая трапеза: кувшин вина, хлеб, яйца. Человек, так же как и Гюн, ничего не видел в комнате Гимпа и дорогу себе освещал фонариком. Его луч казался гению Империи черным клинком. Гимп взял кувшин в руки, подержал. Странно одновременно ощущать что-то пальцами и видеть. Как будто совершаешь что-то лишнее. Как будто мир давит на тебя слишком избыточно.
— Хорошее вино? — спросил Гимп. Мальчишка не ответил. Гимп глотнул прямо из кувшина. — Сносное. А ты, надо полагать, немой?
— Нет. — Мальчишка поставил поднос на стол.
— Тогда почему молчишь?
— С гениями лучше не разговаривать.
— Почему?
— Опасно, — нехотя отвечал парнишка.
— Это почему же опасно? — Гимп расправил плечи. Откинулся назад и глянул свысока. Преобразился. На мгновение сделался прежним — опекуном Империи, олицетворением ее власти. — Так почему же? — настаивал Гимп.
— Вдруг я что-нибудь пожелаю, а ты исполнишь…
Гимп расхохотался.
— Этой власти у нас больше нет.
— Как же! — недоверчиво пожал плечами паренек. — Вот Понтий пожелал, чтобы Элий не возвращался из Месопотамии, и Цезарь погиб.
— Это всего лишь совпадение.
— Совпадений не бывает. Сосед мне показал письмо: просил, чтобы наш дом сожгли. И через семь дней мы стали погорельцами. Теперь мать с сестрой ютятся на вилле патрона в одной комнатушке.
— Письмо? Кому?
— Неважно. Ешь. Вы, гении, и не такое человеку устроить можете.
Гимп рассмеялся через силу, хотя смеяться ему не хотелось.
— А ты тоже желаешь что-нибудь в этом роде — убить, сжечь? И боишься своих желаний?
Парнишка направил Гимпу в лицо луч фонарика, и глаза гения мгновенно залила тьма.
— Я ничего не желаю.
Луч фонарика метнулся в сторону. Зрение вернулось.
— А если пожелать кому-нибудь удачи, сбудется?
— Не пробовал.
— А ты попробуй.
— Мне некому желать такое. Мой отец погиб в Месопотамии, — юный тюремщик повернулся к гению Империи спиной.
Когда дверь отворилась, Гимп разглядел за нею опять только черноту. Гимп рванулся следом. Но прежде чем шагнуть в чернильную тьму, Гимп обернулся и широко распахнул глаза, вбирая частичку света из комнаты и пряча ее под веками. Он плотно зажмурился. И очутившись за спиной юного тюремщика, поднял веки. Но увидел не коридор, не плечи и затылок юноши, а город на фоне гор, кирпичную зубчатую стену и вспышку, которая поглотила все — и город, и стену, и горы. Гимп закричал. Ему казалось, что увиденный свет выжигает глаза, и из пустых глазниц сейчас покатятся кровавые слезы.
— Андабат…— сказал равнодушный голос где-то рядом.
Глава 8
Сентябрьские игры 1975 года (продолжение)

«Состояние Августы пока без изменений. Врачи не могут определить причину ее болезни».
«Вчера закончились Римские игры. Победителем объявлен Авреол. Он принес счастливчикам, поставившим на него, более двадцати миллионов сестерциев в сумме».
«Акта диурна», 12-й день до Календ октября
Порции было тошно. Но ведь она не знала, что Тиберия изувечат на самом деле. Прежде такое запрещалось цензорами — нельзя было желать никому вреда… И она… как бы в шутку… то есть не в шутку, а, так сказать, в сердцах… То есть она хотела, чтобы Тиберий… споткнулся, разбил колено… или… Но сломать ноги! Нет, она не сама лично… сама бы она ни за что не смогла такое устроить. Чисто физически не смогла бы. Виноваты те мерзавцы, что изувечили старика. Мерзавцы! Порция повторила это слово раз сорок, прежде чем добралась до редакции «Первооткрывателя». А сквозь пленку ужаса прорывалось: а если бы старик не измывался над Порцией, то не попал бы в беду… за дело наказан, за дело! Пусть и чересчур сурово, но все равно. Сам виноват.
«Да, да, сам виноват!» Порции сделалось немного легче.
Ведь как он над нею измывался! И Элий тоже поступил несправедливо. А что же прикажете ей делать? Терпеливо сносить незаслуженные удары? Но почему? За что? Разве мало она перенесла в жизни? Замужество длиною в пять дней и бесконечное вдовство. Работа урывками, мизерная зарплата. Хозяева, то наглые, то равнодушные. И эти вечные предложения прийти то на дом, то в гостиницу. То брошенные мимоходом, то настойчивые. Одни можно игнорировать, от других невозможно отказаться. Жизнь, липкая, как перезревшая груша, над которой рой мух и ос. Хлеб, вино, не выученные уроки сына, кофе, долги и повсюду сор. Где взять деньги на квартплату… кончился тюбик помады… Деньги патрона украли из сумочки в поезде… Постоянные боли в боку. Левая нога плохо сгибается. Нет денег на хорошего медика. А городской архиятер не слушает жалобы и строчит рецепты на тысячи сестерциев. Старость маячит у порога. А из-за плеча ее выглядывает мерзкая рожа Одиночества и строит паскудные гримасы. И после этого всего Тиберий смел издеваться над нею! А Элий выгнал, потому что она захотела жить чуточку лучше. Она отомстила. Никто не смеет ее ни в чем обвинять. Да, не смеет… Но почему же так тошно?
Идти в редакцию не хотелось. Но о том, чтобы не идти, речи быть не могло. И она пошла. Очень медленно. И другие шли. Впереди… позади. Непрерывный поток вливался в широко открытые двери. Люди поглядывали друг на друга подозрительно и прятали глаза. Но не все. Некоторые, напротив, смотрели гордо. И Порция тоже старалась смотреть точно так же. Как будто на ней не стираная-перестираная туника, а роскошная стола с золотым узором.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42