Право, какое счастье, что твоя дочурка родила этого мальчугана. А так бы сенат сошел с ума, гадая, кого провозгласить императором.
— Малыш Постум не может управлять Римом, лежа в колыбели, — сказала Сервилия.
— Какая мудрая мысль! — расхохотался Бенит. — Именно так. И теперь вопрос — где найти умного и изворотливого человека, который смог бы взвалить на свои плечи тяжкий груз управления Империей. Если сенат продолжает еще работать, то только благодаря мне. Я буквально заставляю их принимать нужные законы. Иначе бы они все дни напролет спорили, кого назначить диктатором. Пока что ни одна кандидатура не проходит.
— Твое имя еще не называли? — спросила Сервилия. В ее вопросе прозвучала невольная насмешка. Но Бенит воспринял слова всерьез.
— Не надо так торопиться, к завтрашнему утру малыш Постум не повзрослеет. Так что время у меня есть.
— Не сомневаюсь, сенат изберет тебя диктатором. — Опять она насмешничала, и опять Бенит принял ее слова за чистую монету.
— А ты, красотка, передо мной в долгу. Твоя дочурка ускользнула. Хотя ты и клялась, что она от меня без ума.
— Летиция опять свободна. Можешь жениться на вдовушке. — Сервилия усмехнулась, представив ярость Летиции, когда с ней заговорят о сватовстве Бенита. И эта мысль доставила ей если не радость, то удовлетворение.
— Я бы женился, — согласился Бенит. — Но Летиция слишком недавно надела траур. Рим такой поспешности не поймет. Ты для роли моей жены подойдешь лучше. Летти — еще совсем девчонка, и я рядом с нею буду выглядеть молокососом. А рядом с такой достойной матроной, как ты, я буду казаться солидным мужем. Мне срочно необходима солидность. Я слишком молод.
До Сервилии не сразу дошел смысл его слов. О чем он говорит? Чего хочет? Чтобы она… Ну да, он предлагает ей, Сервилии, стать его женой.
— Уж не знаю, что и ответить, я польщена…— Она искала благовидный предлог, чтобы его выставить. Да, он привлекал ее и одновременно отталкивал… Но, пожалуй, отталкивал сильнее…
— Ответь «да», — велел Бенит и сгреб ее в охапку.
Сервилия испуганно ойкнула. Поцелуй был страстным, объятия — грубыми. Бенит старался поразить своей животной страстью. Сервилия не сопротивлялась. Ее всегда влекло к молодым и страстным любовникам.
— Ты надеешься на мою помощь? — спросила Сервилия, когда они уже отдыхали, бесстыдно раскинувшись на ложе обнаженными. Он — покуривая табачную палочку, она — устроив голову на сгибе его руки.
Гладкое тело Бенита уже начинало заплывать жирком, заметно обозначился животик. Но вообще-то он симпатичный парень.
— И на помощь стихоплетов, что являются к тебе пожрать на дармовщинку, — добавил Бенит.
— Не любишь поэтов? — деланно изумилась Сервилия.
— Я сам поэт, — гордо отвечал Бенит. — И не люблю слюнтяев и врунов.
«А он далеко пойдет», — в который раз подумала Сервилия.
Поначалу мысль стать женой Бенита показалась ей безумной. Потом, с каждой минутой, все более приемлемой, и, наконец, даже заманчивой.
Сегодня она еще не скажет «да». Но это не означает, что она не даст согласия потом.
В добротном старом доме Макция Проба в большом триклинии слуги накрыли стол — расставили вазы с фруктами и бисквитами, наполнили бокалы вином и удалились. Макций Проб ждал гостей, но вряд ли он собирался сегодня веселиться.
Внук Макция Проба Марк — молодой человек с бледным, будто чересчур отмытым лицом — был одет вовсе не для званого обеда — белая трикотажная туника и белые брюки до колен куда больше подходили для загородной прогулки. Возможно, Марк Проб не хотел, чтобы его форма центуриона вигилов придала нынешнему вечеру некий официальный статус.
Потому что предстоящая встреча была сугубо частной, хотя преследовала отнюдь не личные цели. Марк Проб был уверен, что на приглашения Макция никто не откликнется. Он был уверен в этом до той минуты, пока золоченые двери в триклиний не отворились и не вошел сенатор Луций Галл, опять же не в сенаторской тоге, а в пестрой двуцветной тунике, которую принято носить на отдыхе в Байях, а не на вечерних приемах в Риме. Луций Галл был совсем недавно избран в сенат и после Бенита был самым молодым сенатором. Он еще верил в то, что одна яркая речь может перевернуть целый мир, и верил, что ему удастся произнести эту эпохальную речь. Он вообще повсюду кидался спорить — в тавернах, на улицах, в театре, в Колизее с репортерами, прохожими, продавцами, гладиаторами и актерами, порой не всегда успешно, часто проигрывая и сильно переживая по поводу поражения в словесной перепалке.
Тонкими чертами лица, острыми скулами и высоким лбом Галл походил на Элия. Но сходство это было чисто внешним. Также как кажущееся желание активно и яростно сражаться за истину. В Луцие проглядывала главная черта истинного римлянина — желание двигаться наверх по иерархической лестнице, охотясь за самой сладостной добычей — властью. Галл и не пытался этого скрыть. Его имя должно быть занесено в консульские фасты, выбито на мраморной доске, дабы люди говорили потом: «В год консульства Луция Галла произошло то-то и то-то».
Элий же был гладиатором, который сам придумывал и клеймил желания для Великого Рима. Не только на арене, но повсюду…
Потом явилась Юлия Кумекая, что само по себе было удивительно — и то, что она пришла, и то, что явилась на три минуты раньше назначенного времени, хотя весь Рим знал, что она опаздывает всегда и всюду. Шурша золотым плотным шелком, распространяя убийственных запах галльских духов, она уселась на ложе рядом с Макцием и закурила табачную палочку. Вслед за ней пожаловал Курций — злой, недовольный тем, что его оторвали от срочных дел, вигил обвел присутствующих подозрительным взглядом. И тогда Марк Проб по-настоящему испугался. Он понял, что в глубине души желал, чтобы никто из приглашенных не явился, чтобы все проигнорировали странное приглашение старика-сенатора. Принятие приглашения означало одно — эти люди боялись. Они сбивались в кучу, как стадо испуганных баранов. Священных баранов… Наконец явился Марк Габиний и за ним сразу сенатор Флакк — сумрачный, желчный и очень умный старик. Впрочем, стариком его называли скорее из-за консервативных взглядов, нежели из-за возраста. Но и в молодости, как и сейчас, Флакк был ярым сторонником партии оптиматов, причем самого правого ее крыла.
Популяры его побаивались, а
авентинцы открыто ненавидели. Валерия немного опоздала, что с ней случалось редко. Она сильно похудела, лицо сделалось белым и каким-то прозрачным. Рассказывали, что после смерти Элия она несколько дней лежала неподвижно в своей комнате, не ела и почти не пила. Многие думали, что она решила уморить себя голодом. Но потом ей передали письмо от кого-то из друзей. Она прочла и встала. И вновь начала есть.
Последней в триклиций вошла Норма Галликан. Ее живот, выпиравший под черной туникой, невольно притягивал взгляды.
Все приглашенные были в сборе. Никто не отказался прийти.
Макций откашлялся и проговорил ровным, чуть надтреснутым старческим голосом:
— Император Руфин умер. В Риме новый Август. Император, которому месяц и несколько дней от рождения.
— Ну и что из этого! — слишком уж вызывающе воскликнул Луций Галл, пользуясь тем, что он не на заседании сената и ему не надо ждать, пока выскажутся старшие товарищи. — У нас есть консулы, и пусть они исполняют свои обязанности, заботясь, чтобы республика ни в чем не понесла ущерба!
Луций Галл был членом партии популяров и всегда именовал Рим республикой. Но сейчас его возглас прозвучал как шутка, причем весьма неудачная.
— Консулы будут исполнять свои обязанности, — сухо отвечал Макций Проб. — Но согласно с конституцией полномочия императора не могут быть переданы консулам. На месте императора может быть молодой неопытный человек — система не позволит наделать ему ошибок. Но младенец не может принимать решения и подписывать эдикты. По конституции, если император не способен выполнять свои функции, его власть передается диктатору сроком до пяти лет. По закону этот пост переходит ближайшему родственнику по мужской линии, опекуну императора. Но… в данный момент у нас нет родственников императора. Ни одного. Вернее, есть один — Валерии. Но он слишком стар, чтобы править Империей. Надо решить, кому будет передана власть, пока Постум не подрастет.
— Его матери, — хихикнул Галл.
— Уж лучше сразу мачехе, — предложил Марк Габиний — никто не ожидал, что ему тоже захочется шутить.
— В Риме все хотят власти, а править некому, — буркнул сенатор Флакк.
— Некому…— повторил Макций Проб. — Вы, собравшиеся здесь, самые честные уважаемые люди Рима. И я хочу, чтобы вы высказались без оглядки и утайки. Возможно, нам удастся найти какое-то приемлемое решение.
— Сенат выберет кого-то из своего состава, — предположила Валерия. — И это не самое худшее решение. Пусть выбирают.
— Я в принципе против выборов, — заявил Флакк. — Я бы не стал выбирать и сенат. Есть другие способы выдвижения достойных.
— А я бы отдала власть Летиции, — предложила Юлия Кумекая. — Девочка не глупа. И может справиться с этой ролью не хуже, чем с любой другой.
— Это не роль! — назидательно произнес Луций Галл.
— Разве? — Юлия Кумекая удивилась вполне искренне.
Впрочем, она всегда была искренна, и когда играла роль, и когда делала вид, что играет.
— Летиции шестнадцать лет, — вмешалась Норма Галликан. — Она думает и говорит только об Элии. Ничто ее больше не волнует. Даже собственный сын. Возможно, позже она придет в себя. Но все равно она слишком эмоциональна, слишком порывиста. Нет, она не подойдет.
— Вы мне лучше скажите, зачем Элий поперся с этой дурацкой инспекцией крепостей в Месопотамии. Или у нас мало военных инженеров, чтобы возглавить подобную комиссию? — внезапно вознегодовал Луций Галл.
— Предсказание Сивиллиных книг. «Новую стену Рима должно построить в Нисибисе». — Валерия тут же кинулась на защиту чести погибшего брата. — Или ты забыл? Предсказание вело его в Нисибис.
— Элий умер. Не будем говорить о нем, — вмешался Макций Проб. — Лучше ищите решение.
Но Марк Проб в отличие от старика не удержался, чтобы не напомнить:
— В Месопотамию Элия послал Руфин, послал намеренно, а потом не спешил прийти на помощь.
— Руфин тоже умер. Так что и о нем не стоит говорить. — Макцию Пробу никак не удавалось погасить искры вспыхнувшего спора. — Ищите решение! — вновь бесцветным надтреснутым голосом приказал сенатор.
— Я нашел! — огрызнулся Марк. — Нам нужно решение не столько умное, сколько простое. То, которое вызовет наименьшее противодействие. Так вот, я предлагаю: пока Постуму не исполнится двадцать лет, назначать диктатором-опекуном самого старого сенатора.
Флакк зааплодировал:
— О, премудрость! Какое глубокомысленное решение! Ведь самым старым сенатором является Макций Проб.
— Я… я не имел в виду это… то есть…— смутился Марк.
— Все нормально. Не стоит так переживать — Макций не сможет быть диктатором двадцать лет, его сменит другой, потом еще и еще. Главное, не нужны выборы, и твердо оговорена очередность. Я — за подобное решение. К тому же оно напоминает древний обычай, когда сенат ожидал избрания царя и сенаторы по очереди исполняли царские обязанности, — заявила Норма Галликан.
— А я против! — возмутился Луций Галл. — Монголы нанесли Риму страшное поражение…
— Трион нанес Риму страшное поражение, — поправила его Норма Галликан.
— Неважно! — отмахнулся Галл. — И тут мы назначаем императором старика, и главное — не одного, а целую вереницу стариков, отдавая им власть на двадцать лет. Как раз в то время, когда республике нужны сильные молодые инициативные люди!
— Мы думаем о том, как нанести системе минимальный вред, — покачал головой Макций Проб. — Устоит система — устоит и Рим. Август вырастет, и мы получим бодрого и энергичного правителя. Сейчас же речь идет о сохранении конструкции. Вот что важно: сохранить проверенную веками основу. Власть как таковая меня не интересует.
— Ну да, конечно! — хмыкнул Флакк. — На овощи зарится, а сало хватает!
— Но мы можем выбрать диктатора на эти пять лет! — запротестовал Галл. — Потом еще на пять…
— В данном случае выборы неприемлемы. По конституции император получает власть по наследству. Сенат может отстранить его или наследника только в том случае, если Август совершил уголовно наказуемое тяжкое преступление. Сенат утверждает консулов, но не императоров.
— Но зачем? Зачем брать худшее, когда можно выбрать лучшее, — не унимался Галл.
— Чтобы выбрать лучшее, надо знать, из чего выбирать. Нельзя выбирать между абсолютным нулем и температурой плазмы. Люди могут объективно выбирать лишь между плюс пять и плюс десять, все остальное не выборы, а хаос.
— Тебе так хочется получить власть, Макций Проб? — съязвил Луций Галл.
— Мне хочется сберечь Рим, — сухо отвечал старик.
— Запомни, Макций, что я был против! — и Луций Галл демонстративно вышел из триклиния.
— Кто-нибудь хочет еще высказаться? — Голос старого сенатора был по-прежнему ровен.
— Я за предложение Марка, — сказала Валерия.
— Вы наверняка все удивитесь, но я тоже, — поддержал весталку сенатор Флакк. — Потому что следующим займу пост я. Будем беззастенчивы, раз наступили такие времена.
Минерва обнаружила, что не помнит, чему равна скорость света. Напрасно она хмурила брови, напрасно прикладывала палец ко лбу — цифра вылетела из памяти начисто. Боги на то и боги, чтобы знать все. Нет в Небесном дворце справочников, небожителям они ни к чему. Минерва в отчаянии кусала губы. Как назло, значение скорости света было ей сейчас необходимо. Юпитер требовал расчеты для задуманного предприятия. Что же делать? Спросить у кого-нибудь? Аполлон ответит, конечно, но… Какой позор! Она, богиня мудрости, не знает простейших вещей!
Что-то такое шевельнулось в мозгу… мелькнули цифры…
— Не хочешь с нами пообедать? — спросила Юнона, заглядывая в покои Минервы.
Готовое всплыть в памяти число тут же улетучилась.
— Не хочу, — не слишком любезно буркнула Минерва.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42