— После того, что случилось в девяносто девятом, он не посмел бы.
— А они что ответили?
— Они только рассмеялись. Не издевательски, не презрительно — нормальный, вполне дружелюбный смех. Только слегка удивленный, словно они не могут понять, почему до нас никак не доходит, что все равно ничего не получится. — Эфрик покачал головой. — Они сказали, снимайте на здоровье, только не предпринимайте попытки приземлиться. — Он дернул бровью. — Желающих и не было.
— И что случилось?
— Ничего — по крайней мере поначалу. Капитан Эннеал перевел нас на низкую полярную орбиту, полностью перекрывающую поверхность. Все шло гладко как по маслу.
Он снова замолчал. Нукиэль отпил еще чаю.
— А потом?
— А потом внешнее наблюдение дало команду на расшифровку. В ожидании первых результатов все собрались перед экраном. Что-то там мигнуло, и пульт внешнего наблюдения заверещал, как кошка, которой люком прищемило хвост. Компьютер полетел к чертовой матери.
Он снова покачал головой.
— Мы продолжали попытки. Снова наладили компьютер — в следующий раз, когда полетела программа, она каким-то образом зацепила и системы жизнеобеспечения. Все пропахло нестираными носками.
Эфрик поднялся и подошел к полке, на которой лежали награды Нукиэля. Не оборачиваясь, он осторожно провел пальцем по одной из орденских планок.
— Капитан все еще не сдавался. Короче, мы еле дотянули до дома на одном движке, наши гравиторы отказывались поддерживать одинаковую гравитацию в разных отсеках, и что хуже всего, сломались холодильники на камбузе, так что синтезаторы выдавали нам только прокисшее пиво и файянский сыр.
Нукиэль поперхнулся чаем.
— Файянский? Сыр? Это та штука, что...
Эфрик повернулся и, брезгливо скривив губы, кивнул.
— Пахнет как у трупа из подмышки.
— Да, но единственный раз, когда я видел ее на столе, эта проклятая гадость шевелилась — прямо на тарелке!
— Она трепыхается еще сильнее, когда ты пытаешься проглотить ее, — мрачно поправил его Эфрик. — Вот только выбора у нас не было никакого, приходилось глотать. Теперь-то я хорошо понимаю, почему никто, кроме этих файянцев, его терпеть не может.
— А мне говорили, они от него без ума.
— Вот поэтому их так и любят — особенно в маленьком, замкнутом пространстве вроде корабля. — Эфрик вернулся к своему креслу. — Впрочем, по сравнению со многими мы еще дешево отделались.
Нукиэль кивнул. Желание посмеяться таяло, как пар, поднимавшийся от его чая. Экспедиция девяносто девятого года просто бесследно исчезла.
Эфрик сел и наклонился вперед.
— Мандрос, почему вы приказали нам идти на Дезриен?
Нукиэль осторожно поставил кружку на стол.
— Полагаю, я призван... и это имеет какое-то отношение к Эренарху и остальным...
Негромко загудел коммуникатор.
— Нукиэль слушает.
— Капитан, до выхода в систему Дезриена три минуты.
— Спасибо, Пеле. Свяжитесь с Узлом и выведите сигнал ко мне в каюту.
Он выключил коммуникатор.
— Очень скоро мы все узнаем. Поэтому я и звал тебя, Эфрик: если моя карьера полетит псу под хвост, мне хотелось бы, чтобы хотя бы один человек понимал, что произошло.
Эфрик кивнул и откинулся на спинку кресла. До ответа Магистериума говорить было не о чем.
* * *
ДЕЗРИЕН
Ласковый летний ветерок лениво шевелил ветвями в саду Нью-Гластонбери. Узкий солнечный луч прорвался сквозь листву, и оконное стекло раздробило его на маленькую радугу, игравшую на полированном дереве рабочего стола Элоатри. Часть ее сознания отмечала негромкое щелканье садовых ножниц за окном. Потом залихватская трель пересмешника окончательно оторвала Элоатри от книги: «тик-так-тик, фьюить, фьюить, чирик, чирик, чирик!» — и завершившая песню мастерская имитация колокольного звона заставила ее улыбнуться.
«Час до сиксты», — подумала она, и в памяти услужливо всплыла цитата из книги: «Сикста есть час Откровений Петра, открывших вселенскую роль Церкви...»
Элоатри вздохнула. Как бы ни помогали ей книги и чипы, рутина ее обязанностей гораздо эффективнее погружала ее в лоно этой — увы! — чужой пока для нее веры. Она потеребила жесткий воротничок, потом, спохватившись, опустила руку и повернулась выглянуть в окно.
Как там звали того древнего римского епископа, о котором говорил ей секретарь? Перегринус... Пеллерини? Избранный только за то, что ему на голову сел голубь, когда он просто так, из любопытства вышел из церкви. Она представляла себе, что он должен был ощущать при этом. Интересно, что за епископ из него вышел?
Она чуть улыбнулась. У Туаана, ее секретаря, довольно странное чувство юмора, но без него она пропала бы.
Словно в ответ на ее мысли пропел вызов на панели коммуникатора.
— Да?
— Линкор вышел в районе планеты и ожидает возле Узла, — послышался голос Туаана. — Они не говорят точно, зачем они здесь, но мне кажется, они призваны.
Элоатри села; ноги не держали ее от волнения. Чего она ожидает?
— Иду.
* * *
Когда она вошла в переговорную, Туаан уже ждал ее, сгорая от любопытства. Не говоря ни слова, он включил голопроекцию и отступил в сторону, выйдя из поля зрения камеры.
В воздухе соткалось и обрело материальность изображение: высокий, худощавый, темнокожий флотский офицер с коротко постриженной седеющей бородой. Он стоял неподвижно, хотя и не по стойке «смирно»; она почти не видела окружающей его обстановки, но догадалась, что это, скорее всего, его каюта. Во всяком случае, наверняка не мостик.
Взгляд его сфокусировался вдруг на ней, и глаза его удивленно расширились. «Он меня узнал», — догадалась она. Сама она его не узнавала — он не походил ни на кого из тех сновидений, что лишили ее покоя с тех пор, как она покинула вихару. — «Возможно, это он призван».
— Говорит капитан Мандрос Нукиэль, командующий линкором Его Величества «Мбва Кали».
— Добро пожаловать на орбиту Дезриена, капитан, — ответила она. — Меня зовут Элоатри. Волею Телоса я Верховный Фанист Дезриена.
Густые брови капитана сошлись на переносице; весь вид его выражал сомнение.
— Томико был на Артелионе, — пояснила она тоном оракула в надежде на то, что он подтвердит или опровергнет те смутные слухи, которые начали уже доходить до Дезриена. Несмотря на все ее видения, никаких твердых доказательств того, что творилось в Тысяче Солнц, у нее не было.
И, увидев по его лицу, что слова ее достигли цели, она подняла руку с навеки выжженным на ней силуэтом Диграмматона.
Капитан Нукиэль вздохнул — невольная, но совершенно естественная реакция.
— Значит, это вы призвали меня.
— Я верю, что вас призвали, — осторожно произнесла она. — Впрочем, речь ведь не о связи вроде ДатаНета, — улыбнулась она, видя его замешательство. — У нас с вами много общего, капитан. Мы оба подчиняемся приказам — боюсь только, ваши гораздо яснее.
По лицу Нукиэля пробежала тень нетерпения.
— Простите меня, Нумен, — произнес он, — но я рискую своей карьерой, явившись в разгар войны на ваш призыв. Прошу вас, не надо играть со мной.
Война! Несмотря на все ее видения, явления Томико и все тому подобное, прямое подтверждение ее предчувствий оглушило ее.
— Прошу прощения, капитан, — ответила она. — Все, что я могу сказать вам, — это то, что последнее время меня беспокоят видения: рыжий юноша, с бледной кожей-атавизмом, возможно, с изумрудным кольцом на пальце. И еще: с ним каким-то образом связан небольшой серебряный шар.
С минуту капитан, не скрывая своей нерешительности, смотрел на нее. Потом откуда-то из-за кадра послышался неразборчивый шепот, и лицо капитана прояснилось.
— Я понял, что вы имели в виду, говоря о приказах, — сказал он. — Мне кажется, речь идет о...
Элоатри зачарованно слушала рассказ капитана, а ощущение неотвратимого все глубже проникало в ее сознание.
«Воистину, — подумала она, — мы стоим у края времен».
Элоатри распахнула высокую дверь в западной стене собора и пошла по долгому проходу вдоль нефа. Весь интерьер собора был пронизан светом, струившимся сквозь высокие витражи, и это превращало массивные каменные стены в эфемерные кружева.
Элоатри улыбнулась. Что-то в ее душе откликалось на пышность древней христианской архитектуры — возможно, именно эта оболочка веры помогала ей легче войти в новую жизнь. Это словно прогулка по разуму Телоса — свет, простор, изящество...
В соборе, конечно, находились и другие люди — он никогда не пустовал, — но все перемещались по своим собственным орбитам, поглощенные собственной беседой с Телосом и триединой истиной древней веры. Исполинские размеры помещения превращали людей в карликов. Она начинала уже видеть ритм этой жизни, похожую на танец структуру, где вера требовала порой обособленности, а временами единения в мессе или других ритуалах, после чего толпа верующих снова распадалась на отдельных людей — но никогда не одиноких полностью.
Теперь и ей необходимо было побыть одной — помедитировать, переваривая слова капитана Нукиэля, который сейчас ждал, сгорая от нетерпения, на орбите над Дезриеном. И еще то, что сообщили ей советники — особенно ксенолог. Этот корабль — их единственная защита сейчас. Без него им скорее всего не выжить на Дезриене.
Она скользнула в ризницу и остановилась перед алтарем. С минуту она стояла молча, глядя на резное распятие — олицетворение муки. Это раздражало ее.
«Уж не думаешь ли ты, что пьешь за себя?»
Слова Томико из видения снова всплыли из памяти, и она заставила себя видеть человека на кресте таким, каким его должны видеть остальные — ну, например, те, что ждут сейчас на орбите, каждый со своей болью, со своим прошлым и будущим. При том, что как Верховный Фанист она являлась защитником всех вероисповеданий Дезриена, для дальнейшей жизни ей была выбрана эта; впрочем, не ей одной.
Глаза изваяния смотрели из-под тернового венца на удивление спокойно. «Он — это все мы, тысяча лет мира, растворенные в страдании». В мозгу всплыли слова древнего воителя с Утерянной Земли:
«ЭТО ЧЕЛОВЕЧЕСТВО РАСПЯТО НА ЖЕЛЕЗНОМ КРЕСТЕ...»
Потом, оглянувшись еще раз по сторонам, она села в позу лотоса и замедлила дыхание.
Очистив сознание, она приступила к собственному единению с Телосом.
* * *
Спустя некоторое время Нукиэль, не веря своим ушам, смотрел на голографическое изображение Верховного Фаниста.
— Ч-что вы от меня хотите?
Элоатри вздохнула.
— Посадите их на их корабль — всех, включая Эренарха, двух других дулу и эйя, — и пошлите ко мне.
Нукиэль покосился на Эфрика, стоявшего вне поля зрения Верховного Фаниста. Эфрик развел руками.
— Прошу прощения, Нумен, — сказал наконец Нукиэль. — Это было бы прямым нарушением присяги и должностных обязанностей. Вы можете допросить их у нас на борту, но отпустить их я не могу.
— Я не собираюсь допрашивать их, капитан, — ответила она, и в голосе ее зазвенело раздражение; на мгновение ему показалось, будто голова ее увенчана огненной короной, а вокруг нее рушится синк Ференци. — Собственно, я обращаюсь к вам с такой просьбой не по своей прихоти, хотя, признаюсь, после всего, что вы мне рассказали, меня снедает нечто более, чем простое любопытство.
Она помолчала, размышляя. Потом лицо ее сделалось таким строгим, что Нукиэль не в силах был более переносить это.
— Капитан, полагаю, у вас в каюте есть компьютер?
Нукиэль зажмурился: внезапная смена темы застала его врасплох.
— Конечно.
— Хорошо. На основании положений протокола Габриэлина я приказываю вам исполнить мою просьбу. Вы можете найти протокол в списке боевых задач под шифром «Алеф-Нуль».
Нукиэль фыркнул. Последняя фраза убедила его в том, что он разговаривает с душевнобольной.
— В списке задач нет таких шифров — «Алеф-Нуль». И протокола такого тоже нет.
Эфрик забарабанил по клавишам, а он продолжал смотреть на голограмму седовласой женщины, размышляя, дадут ли ему увести «Мбва Кали» от планеты в случае, если он отвергнет ее приказ.
Его старпом вдруг испустил удивленное восклицание, и он повернулся к нему. Эфрик смотрел на него остановившимся взглядом; от его обычной невозмутимости не осталось и следа. Не говоря ни слова, он повернул монитор так, чтобы Нукиэль видел его. Там, под сияющим символом Солнца и Феникса, выстроились строки, которых он никогда еще не видел.
Он вопросительно посмотрел на Эфрика.
— Все подлинное, — кивнул тот. — Проверочная программа подтверждает.
Нукиэль быстро пробежал глазами по строкам — протокол Габриэлина был короток и предельно ясен — и повернулся обратно к Верховному Фанисту. Она смотрела на него спокойно и даже не без симпатии.
— Похоже, у меня нет выбора, — произнес он.
— И да свершится то, что желаемо, там, где это желаемо, — произнес за его спиной Эфрик, словно цитируя. Слова эти были Нукиэлю незнакомы.
К его удивлению, Верховный Фанист довольно засмеялась. Нукиэль обернулся к Эфрику, и тот, невесело улыбнувшись, сделал шаг вперед, в поле зрения камеры.
— Я вижу, у вас на борту есть любитель классики, — рассмеялась Элоатри. — Неплохо сказано, э... — она вгляделась в знаки различия на мундире Эфрика, — коммандер. Впрочем, это можно отнести к Мандале не в меньшей степени, чем к Дезриену. Уж во всяком случае самоуправство мне чуждо.
— А если бы и оно, — ворчливо сказал Нукиэль, махнув рукой в сторону монитора. — Выбора вы нам все равно не оставили.
— Выбора нет, но все же я не требую от вас, чтобы вы торчали в дюзы задницей.
Нукиэль поперхнулся, Эфрик сдержанно улыбнулся, а Элоатри снова рассмеялась.
— Простите меня, капитан, — сказала она. — Я хотела, чтобы вы поняли: мы здесь не все время проводим в молитвах и бдении. Мой отец был кадровым офицером — командовал боевой частью на «Мече Асоки». Поэтому я отношусь к вашей ответственности со всей серьезностью. Вы можете отрядить с ними двух пехотинцев в качестве охранников или принять другие меры, какие считаете необходимыми. — Лицо ее посерьезнело. — Но запомните одно: никто другой из вашей команды не должен покидать корабля.
Снова в сознании его возник образ Богини, стоящей в распадающемся на части Ференци.
— Но мне казалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67