Приедет из-за границы Стабулниек вместе с англичанами и американцами, и ему будет нужен зять. Чем плоха Майга? Соединим земли Стабулниеков и Кикрейзисов – целое имение будет.
– Значит, все в порядке, тогда жди Стабулниека и англичан, – сказал Пацеплис. – Только смотри не состарься, ожидаючи.
– Эх ты, дурья башка, – вздохнул Марцис. – Хотел из тебя сделать человека, но ничего не выходит. Давай выпьем бутылочку по случаю расторжения сватовства и пойдем в разные стороны. Только ты не очень сердись, Сурум, что я бросаю твою красавицу Анну. Мне одной красоты недостаточно, надо, чтоб у жены было что-нибудь и за душой.
К великому удивлению Марциса, Пацеплис отказался от водки и попросил гостя поскорее убираться. Когда Марцис ушел, Пацеплис достал из шкафа свою бутылку и хватил порядочный глоток.
«Подавись ты своей водкой, – мысленно сказал он Марцису. – У нас найдется что выпить».
Жить совсем всухую он все же не мог – слишком сильна была старая привычка.
…Однажды ночью в окрестных домах заметили у Кикрейзисов огонь. Петер Гандрис и несколько колхозников, добежав до усадьбы, увидели, что горит большой коровник. Второй очаг огня был в конце жилого дома, но там огонь только занимался. Сильно пахло керосином. Колхозники стали стучаться в дверь, окна, но им никто не отвечал. Тогда прибежавшие взялись за дело и в полчаса погасили пожар. Жилой дом почти не пострадал, а у коровника сгорела часть крыши.
Усадьба по всем признакам была оставлена еще прошлой ночью, так как на дороге не видно было свежих следов скотины, а в коровнике не оказалось ни одной коровы. Уложив на подводы самое ценное добро, Кикрейзис, как вор, удрал ночью из усадьбы, оставив на месте только то, что нельзя был взять с собой. Единственным живым существом, оставленным в Кикрейзисах, был старый серый кот. В жилом доме валялись разрубленные стулья, кровати, шкафы. Зерно в клети было перемешано с битым стеклом, навозом, ржавыми гвоздями и облито керосином. Убегая из своей усадьбы, взбешенный кулак старался навредить, но ему это не удалось: пожар в усадьбе был замечен вовремя.
Сгоревшую часть крыши восстановили и в бывшей усадьбе Кикрейзисов организовали второе отделение молочнотоварной фермы колхоза. Землю Кикрейзисов присоединили к колхозному массиву.
Антон Пацеплис вздохнул с облегчением: Кикрейзисы убежали, и теперь никто не придет его высмеивать и подзуживать.
Позже, когда в усадьбе снова поселились люди, одна из доярок нашла в саду приколотую к яблоне старую, написанную когда-то записку.
«Если нет у меня, пусть не будет ни у кого!» – с трудом можно было прочесть расплывшуюся надпись. Хотя записка была без подписи, все понимали, кто ее написал.

Глава седьмая
1
В начале апреля в Пурвайскую волость приехали Айвар Лидум и работники проектного бюро. Они должны были перенести на местность технический проект – отметить столбиками и колышками трассы отводных каналов.
Работу закончили в несколько недель. Теперь обрабатываемый массив с многочисленными столбиками, колышками и отметками казался специалисту гигантским планом, глазу же неопытного человека – какой-то непонятной путаницей. Главный отводный канал от Змеиного болота до речки Раудупе начинался около усадьбы Сурумы и пролегал по бывшим лугам и пастбищам Пацеплиса. Кустарник рос и на самой трассе и по обеим сторонам ее. Как только проект перенесли на местность, к работе приступила мелиоративная бригада «Ленинского пути». Колхозники, вооруженные лопатами и топорами, во главе с бригадиром Алкснисом направились к старой раудупской мельнице и принялись вырубать кустарник по берегам речки, выше мельничного пруда, расчищая место для экскаватора. После того как бригада в двенадцать человек проработала там несколько дней, стало очевидным, что ей одной не справиться с заданием, так как берега речки почти на всем своем протяжении – от мельничного пруда до устья канала – заросли кустарником.
Работами на берегах болота интересовалась вен волость и в особенности комсомольцы. Когда Гайда Римша узнала от Жана Пацеплиса об этой трудности, она переговорила с Анной и в тот же вечер созвала комсомольское собрание.
– Нам надо помочь осушить болото, – сказала Гайда. – Одни мы, конечно, ничего существенного не сделаем, так как нас мало и у каждого есть свое дело. Я предлагаю устроить в следующее воскресенье большую толоку – воскресник и пригласить на нее молодежь со всей волости. Все, может быть, не придут, но все же откликнутся многие. Если такая сила выйдет на работу, к вечеру немного останется от кустарника на берегах Раудупе.
– А как же с репетициями кружков, Гайда? – спросил кто-то. – Они назначены на воскресенье.
– Разок можно и пропустить или устроить как-нибудь среди недели, – ответила девушка.
Комсомольцы оповестили всю молодежь, ходили от усадьбы к усадьбе и разговаривали с каждым в отдельности. Редко кто отказывался, большинство с радостью соглашалось.
В воскресенье рано утром у машинно-тракторной станции собралась молодежь и школьники. У каждого была с собой лопата или топор. Всего пришло около двухсот человек. Здесь была и Анна Пацеплис и почти все коммунисты, не занятые в этот день другими неотложными делами.
– Целая армия! – воскликнул Айвар, когда Анна показала на собравшихся толочан. – С такой армией можно штурмовать крепости.
– Тогда становись во главе и начинай командовать! – смеялась Анна.
– Если доверят, буду командовать, – отшутился Айвар. – Я считаю, что людей надо разделить примерно на десять бригад, по двадцать человек, каждой бригаде отвести определенный участок и…
– И начать соревнование – какая бригада раньше очистит свой участок от кустарника! – воскликнула Гайда.
Так и сделали. Толочан разбили на десять бригад с таким расчетом, чтобы уравнять силы, и веселая армия с песнями направилась к Раудупе. Айвар отвел бригадам определенные участки – метров по сто.
Жан Пацеплис скинул пиджак и, не теряя ни минуты, с топором в руках показывал пример своей бригаде. Песни на время умолкли. Слышался только стук топоров да треск ломающихся кустов. Парни срубали кусты, а девушки относили их подальше от берега. Более толстые стволы, которые могли пригодиться для крепления берегов отводного канала, складывали отдельно. По временам кто-нибудь из бригады уходил к соседям разведать, как у них спорится работа. Если результаты разведки были благоприятны, в передовых бригадах затягивали песни; если угрожала опасность отстать от товарищей, лица толочан становились серьезнее, чаще и тревожнее стучали топоры. Тех, кто хотел на работе пофлиртовать, товарищи брали на зубок, и им волей-неволей приходилось приниматься за работу по-серьезному.
Жану очень хотелось попасть в одну бригаду с Гайдой, но она назначила его бригадиром шестой бригады, а сама руководила четвертой и сейчас работала на двести метров ближе к мельнице. Анна Пацеплис со второй бригадой вырубала кусты еще ближе к мельнице.
«Как там справляется Гайда? – думал Жан, когда примерно лвадцатиметровая полоса его участка была очищена от кустарника. – Ведь она не привыкла к такой работе. Надо посмотреть ее лопату, нет ли на черенке трещин, а то за полчаса натрет мозоли».
Поработав еще немного, Жан наконец не утерпел и пошел по берегу посмотреть работу четвертой бригады. Когда он увидел в кустах Гайду с топором в руках, у него рот раскрылся от удивления. Лицо ее разрумянилось, прядь волос выбилась из-под клетчатого платочка и спадала на глаза. В теплых лыжных брюках и тонкой полосатой кофточке девушка действовала, как заправский лесоруб.
– Что скажешь хорошего? – спросила она, повалив средней толщины ольху. Жану пришлось отскочить, иначе деревце свалилось бы на него.
– Разве в вашей бригаде парней не хватает? Почему девушки работают топором? – ответил вопросом Жан.
– Разрешите спросить, какое до этого дело шестой бригаде? – отрезала Гайда.
– Скажи, где ты так научилась рубить? – переменил тон Жан.
– Дома, колола дрова, где же еще, – засмеялась Гайда. – Физкультурник ведь не боится физической работы, не так ли?
– Смотри, какая… – пробормотал Жан. То, что он увидел на участке четвертой бригады, встревожило его: здесь было вырублено заметно больше, чем на шестом. Еще вопрос, кто сегодня победит в соревновании. По правде говоря, ему надо было спешить обратно и поднажать, пока Гайда с товарищами не слишком опередила его бригаду. Но как он мог уйти, когда такая сильная и ловкая девушка стояла перед ним, лукаво улыбаясь.
– А как дела в твоей бригаде? – спросила Гайда, выбирая новую жертву для своего острого топора.
– Вырублено примерно столько же, – соврал Жан.
– Ах, так? – Гайда вытерла лоб рукой и начала рубить. Жан с удовольствием наблюдал, как врезался топор в ствол ольхи почти у самого корня, как после второго удара отскочил белый душистый кусок древесины, а после третьего удара с другой стороны ольха покачнулась и начала валиться. Но слишком долго любоваться ловкостью Гайды было опасно, и поэтому Жан исчез так же незаметно, как появился.
– В лужу мы сядем, если не поднажмем, – сообщил он своим товарищам. – Четвертая бригада почти половину участка вырубила, а у нас дай бог треть.
– У них, наверно, кустарник не такой густой, – заикнулся кто-то.
– Кустарник такой же, – возразил Жан. – Только люди по-другому работают. Ребята, нечего смотреть, поплюем на ладони да покажем, какие мы работники.
Спустя час шестая бригада догнала четвертую. Убедившись в этом, Жан с товарищами решили позавтракать и покурить. Но пока они ели и курили, четвертая бригада снова ушла вперед, и «шестым» почти целый час пришлось догонять ее. До пяти часов обе бригады еще раза два перегоняли друг друга, но последний куст на своем участке первым срубил Жан. Громкое «ура» возвестило о победе шестой бригады. Захватив с собой топоры и лопаты, они пошли вдоль реки к мельнице, чтобы поработать на новом месте, пока остальные бригады закончат свои участки. Проходя мимо четвертой бригады, они увидели, что ей осталось вырубить кустов двадцать.
«Вот так номер… – подумал Жан. – Еще немного, и Гайда оставила бы нас на втором месте».
– Поздравляю! – крикнула Гайда и, выйдя навстречу, крепко пожала Жану руку.
Парень покраснел и не знал, что ей ответить. Он чувствовал себя так, будто его наградили орденом.
До вечера толочане очистили от кустарника почти полтора километра берега реки. На долю бригады мелиораторов осталось очень мало. Айвар сказал Анне:
– Дальше ждать нечего, надо разобрать мельничную плотину и пустить раудупские воды в море, чтобы скорее начали работать экскаваторы. Если у тебя выдастся время, приходи завтра утром на мельницу, посмотришь, что здесь будет.
– Обязательно приду, – ответила Анна. – Разве такой случай пропустишь?
В вечерних сумерках звучали песни расходившейся в разных направлениях молодежи. Жан ушел вместе с Гайдой. Он вслушивался в ее голос, восхищался и гордился ее успехом больше, чем собственным.
«Хоть бы чаще устраивали воскресники, – думал он, – вот это была бы жизнь! Только чтобы Гайда обязательно участвовала, иначе будет не то».
Айвар и Анна ушли после всех. Анна расспрашивала о жизни в Риге, о Яне Лидуме.
– Как хорошо, что вы в конце концов нашли друг друга, – заговорила она, когда Айвар кончил свой рассказ. – И встретились на поле боя, где человек раскрывается до конца. Откровенно говоря, я тоже начала тебя узнавать только там. До того ведь мы были совершенно чужие друг другу.
– Я для тебя – возможно… – тихо сказал Айвар, хотя вблизи не было ни души. – А тебя я знал… еще со дня твоей конфирмации.
– Вот как… – Анна посмотрела на него и смутилась. – Для меня это новость. Ведь мы тогда не сказали друг другу и двух слов.
– Я много думал о тебе, Анна…
Анна снова взглянула на Айвара, опустила глаза и замолчала.
«Почему Айвар говорит так? Что он хочет этим сказать? Много думал обо мне…» Анна вспомнила их встречи, начало дружбы, скромную задушевность Айвара в отношениях с ней. В дивизии и позже, после войны, у него не было ни одной подруги (во всяком случае Анна об этом ничего не знала). Не значит ли это, что он и сейчас продолжает думать о ней?
Анне очень хотелось еще раз взглянуть на Айвара – может, на его лице она прочтет/ подтверждение смутившей ее догадки. Но теперь у нее не было силы сделать это, она уже не могла держаться с ним так непринужденно, как раньше. Странная тревога, сладкая, щемящая боль охватила сердце Анны.
«Что он хотел этим сказать? – все спрашивала и спрашивала себя Анна, когда осталась одна. – Неужели он… нет, это невероятно, неужели я для него что-нибудь значу? А он для меня?»
Никогда она об этом не думала, поэтому сейчас, задав себе впервые этот вопрос, не сумела сразу найти ответ. Но отчего она сегодня так неспокойна, будто ей чего-то не хватает? Может, всему виной весна? Ведь во всей природе пробуждались новые силы…
2
Старую раудупскую мельницу уже лет десять тому назад следовало капитально отремонтировать или закрыть. Тауринь не хотел делать ни того, ни другого: он чинил только самое необходимое, продолжая эксплуатацию мельницы, где все давно износилось и трещало. Люди говорили, что мельничный постав держится молитвами и скупостью Тауриня. Когда мельницу национализировали, она проработала некоторое время, пока на паровой мельнице не обзавелись новым приводным ремнем вместо похищенного гитлеровцами и не починили локомобиль. После этого только редкий крестьянин, не желавший мерить дальний путь на паровую мельницу, заворачивал сюда со своим возом. Уездному промкомбинату эта мельница приносила одни убытки.
Теперь судьба ее была решена.
В понедельник утром у раудупской мельницы собралось довольно много народу: мелиоративная бригада колхоза и любопытные из соседних усадеб. Они не отрывали глаз от зеркальной поверхности полноводного мельничного пруда и поросших водорослями бревен плотины, зная, что видят эту картину в последний раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86