Было начало июля.
3
Когда немецкие военные самолеты появились над Змеиным болотом и стали сбрасывать бомбы на большак, жители Пурвайской волости поняли, что на этот раз дыхание войны заденет их, хотя волость и находилась в стороне от главных дорог, по которым двигались войска в первую мировую войну.
Анна Пацеплис тайком от отца и мачехи уложила все необходимое в дорожный мешок и спрятала его в стогу сена, чтобы в случае необходимости без задержки отправиться в путь. Когда – об этом известят товарищи из волостного исполкома.
В Сурумах начался сенокос. По утрам, подоив коров, Анна уходила на луга и вместе с Жаном косила грубую болотную осоку; иногда, вернувшись с молочного завода, к ним присоединялся отец. На юге грохотала канонада, в воздухе гудели моторы самолетов, скрипели повозки на пыльных дорогах, а на лугу в Сурумах звенели косы и Антон Пацеплис по временам покрикивал на детей, когда те на минуту останавливались, не закончив ряд, чтобы прислушаться к голосам войны:
– Нечего смотреть! Пусть их воюют сколько хотят. Нам надо думать о том, как жить!
Нельзя было сказать, чтобы он на своем веку много думал о том, как будут жить его дети, и эта внезапная серьезность звучала в устах Пацеплиса почти смешно.
Фронт с каждым днем приближался, а вместе с этим менялось и отношение отца и мачехи к Анне. Выжидательное, угрюмое молчание сменили грубые издевательства.
Анна заметила, что мачеха все время старается не спускать с нее глаз. Случалось, что кто-нибудь из комсомольцев приходил в Сурумы к Анне, тогда Лавиза вертелась около них и мешала им говорить наедине.
«За что они меня так ненавидят? – думала Анна. – Что я им сделала, за что они так хотят мстить мне? За то, что не послушала их и вступила в комсомол? И что плохого сделала Советская власть моему отцу? Пусть бы кричали Тауринь, Стабулниек, Кикрейзис – у тех отняли излишки земли; но почему неистовствует Пацеплис?»
Она не находила этому объяснений.
Только раз, поздно вечером, появился в Сурумах Бруно; он что-то шепнул отцу, мачехе, а уходя, бросил на Анну взгляд, полный ненависти.
– Скоро ты запоешь такой мотивчик, что крышка с избы приподнимется… – сказал он. – Тогда я послушаю.
Однажды канонада раздалась так близко, что казалось, бой происходит тут же, за большим болотом. Вечером все Змеиное болото озарилось багряным отсветом. Как только стемнело кто-то постучал в дверь избы Сурумов. Во дворе залаяла собака. Анна торопливо оделась, обулась, повязала на голову пестрый платочек и накинула на плечи легкое летнее пальто. В приоткрывшейся двери родительской комнаты показались две головы – отца и мачехи.
– Никуда не ходи! – крикнул Антон Пацеплис. – Оставайся дома, тебе говорят!
– Я сама знаю, что мне делать! – бросила в ответ Анна и поспешила к двери.
За дверью стоял один из местных комсомольцев.
– Немцы переправились через Даугаву, – прошептал он. – Надо сейчас уходить, чтобы не попасть в лапы фашистам. Ты готова?
– Да, готова… – ответила Анна и вышла во двор. Вслед за ней выскочили Пацеплис с Лавизой и загородили дорогу к воротам.
– Не давай этой красной уйти! – шипела мачеха. – Тебе придется отвечать за нее! Пусть останется и получит по заслугам!
– Анна, ты никуда не пойдешь! – крикнул и отец. – Ты несовершеннолетняя, ты должна делать, что велят родители.
Мачеха пыталась схватить падчерицу за рукав пальто, но в этот момент между ней и Анной блеснул металлический предмет, заставивший Лавизу отступить назад.
– Не хватайся, Сурумиене… – сказал комсомолец. – Это револьвер. Он стреляет, когда нужно.
– Прямо разбойник… – испугавшись, проворчала Лавиза, но осталась на месте. – В ночное время врывается в чужой дом с оружием в руках.
Анна ушла, не оглядываясь.
Огромными зарницами полыхали вспышки выстрелов артиллерии. Воздух содрогался от взрывов. Вспугнутые птицы, тревожно перекликаясь, летали над краем болота. Кроваво-красное небо пламенело над землей. Весь мир был полон тревоги, только деревья в лесу стояли неподвижно, с замершими ветвями, здесь не чувствовалось даже легкого ветерка, шелестевшего в кустарнике на равнине.
– Мы успеем? – спросила Анна.
– Надо успеть, – отозвался парень. – Товарищи не уйдут, пока все не соберутся в лесу. Пойдем скорей, Анна…
– Давай поторопимся.
Через час тронулись в путь более ста человек: мужчины, женщины, молодежь, дети. Некоторые ехали на своих подводах, у них были с собой кое-какие пожитки, другие на велосипедах, но большинство шагало пешком, в легкой летней одежде, с маленькими узелками или мешками за спиной. Некоторые шли с совершенно пустыми руками, без вещей. Многие из них не успели даже забежать домой, сообщить родным об уходе и взять хоть что-нибудь на дорогу, другие не могли попасть к своим семьям, потому что в южную часть волости уже ворвались гитлеровские мотоциклисты, – надо было успеть переправиться через реку, пока неприятель не дошел до моста. Это им удалось, но только сейчас всем стало ясно, что они отошли в самый последний момент: спустя несколько минут саперы взорвали мост.
Какой-то комсомолец затянул стародавнюю песню:
Ну прощай же, Видземите,
Не бывать в родном краю… –
но никто к нему не присоединился. Пропев первую строфу, он умолк и, будто устыдившись своего легкомыслия, нахмурился и с опущенной головой зашагал в хвосте колонны. Дорога пылила под ногами, но в темноте этого не было видно, люди только чувствовали, что их лица понемногу покрываются толстым слоем пыли и что-то начинает хрустеть на зубах.
Здесь, среди товарищей, Анна чувствовала себя бодро и спокойно – впервые в жизни действительно свободной и самостоятельной.
4
Узнав об уходе активистов, Рейнис Тауринь и Бруно Пацеплис кусали от злобы пальцы: несмотря на разведку и секреты, расставленные по возможным путям отхода, решающий момент кулаки прозевали. Утолить свою злобу можно было только кровавыми расправами над родственниками ушедших коммунистов, комсомольцев и советских работников, а также над оставшимися новохозяевами из батраков и безземельных крестьян.
Бруно злился на Айвара Тауриня: из-за его каприза осталась без наблюдения дорога к реке, и именно по ней ночью ушли активисты.
– Это граничит с предательством, господин Тауринь! – заявил лесничий. – За такие дела ставят к стенке и расстреливают, но вы для него, конечно, найдете всякие оправдания.
– Успокойтесь, Бруно… – сказал Тауринь. – Можете быть уверены, что Айвар искупит свою вину в ближайшие же дни. Наша борьба не кончена, и он еще заставит говорить о себе, это я гарантирую своим честным словом айзсарга.
– Посмотрим… – пробурчал Бруно.
Убедившись, что немецкие войска с обеих сторон обошли Змеиное болото и таким образом совершенно отрезали Пурвайскую волость от свободной территории, «герои» Аурского бора вышли из лесу и во всем своем блеске «победителей» показались перед жителями волости. Чуть не лопаясь от важности и задирая головы, бандиты явились в волостное правление, и один из них остался там временным вершителем судеб волости.
Тауринь вернулся к себе в усадьбу и первым делом проверил, не остался ли в батрацкой избе кто-нибудь из тех, кто весной, став на хозяйскую землю, гордо заявил: «Теперь это моя земля, и я буду хозяйничать на ней, как мне понравится…» Они почти все ушли, не смог по болезни эвакуироваться только пожилой батрак с женой. Тауринь вызвал его во двор, размахивая плеткой и грязно ругаясь.
– Никаких болезней, ленивые скоты! Достаточно належались за времена большевиков! Марш за косами, живо на луга! Я с вас шкуру спущу, если до вечера не будут скошены все окрайки большого луга так, чтобы можно было пустить сенокосилку. Теперь вам некуда бежать жаловаться, забудьте про те дни, они никогда не вернутся. А о том, как вы готовы были выцарапать хозяину глаза, поговорим потом.
Выгнав на луг больных, Тауринь вернулся в дом и предоставил Эрне возможность полюбоваться и подивиться на него – «героя» Аурского бора.
– Где Айвар? – спросил он, когда Эрна немного успокоилась.
– Он с самого утра на лугу, – ответила Эрна. – Теперь уж, наверно, много накосил.
– Это хорошо, – сказал Тауринь. – Настоящий хозяин каждую работу начинает вовремя. Я схожу туда, посмотрю, как идут дела; Айвар теперь сможет вернуться домой – на его место станут двое косцов.
Тауринь хотел было сразу отправиться на луг, но внезапно вспомнил то, о чем неделю назад в Аурском бору сообщил ему Друкис. Он сказал, что родной отец его приемного сына – Ян Лидум – еще жив и работает первым секретарем уездного комитета партии в Н-ском уезде.
– Вам надо этого человека остерегаться, господин Тауринь, – сказал Друкис. – Он ищет пропавшего сына и не теряет надежды найти его. 'Можете себе представить, какие у него будут к вам претензии.
«Вот оно что… – подумал Тауринь, узнав про это. – Я похитил сына у какого-то красного… Но теперь это мой сын… Ты опоздал, Лидум: что мое, то навеки останется моим. Ты упустил время… сегодня слишком поздно ждать, что он вернется к тебе, даже если б знал, что ты существуешь».
Всегда самоуверенный, Рейнис Тауринь верил в свое влияние на приемного сына. «Я его вырастил, и он мой до мозга костей. Если бы сейчас Ян Лидум вздумал встать между нами и попытался отнять у меня Айвара, он ничего бы не добился – в особенности сейчас, когда его мир рушится, а мой возносится на прежнюю высоту. Теперь и от Айвара не стоит это скрывать. Для него наступило время определить свою линию и утвердиться в нашем обществе. Ему надо взяться за оружие, и он это сделает… и это будет окончательным ответом Лидуму…»
Самонадеянность Тауриня была так велика, что он решил тут же обо всем сообщить Айвару. Он вошел в комнату и, немного порывшись в ящиках письменного стола, достал несколько пожелтевших от времени документов, сунул их в карман и направился на луга к Айвару.
…Все утро Айвар был точно на распутье и не знал, что предпринять. От проходившего мимо Жана Пацеплиса только недавно он узнал, что Анна прошлой ночью ушла из Сурумов. Теперь ему здесь все стало безразличным, и он чувствовал себя бесконечно одиноким. Он больше не понимал, зачем ему оставаться здесь.
В отдалении, справа и слева, раздавался гул орудийных выстрелов, в воздухе рокотали моторы самолетов: там шел бой, умирали люди… и среди всех опасностей брела Анна… Айвару было невыразимо жаль ее. Ему казалось: будь он возле Анны, ей ничего не грозило бы, он защитил бы ее от всех опасностей и угроз.
Пылят дороги, ржут кони, грохочут военные повозки… и среди этого хаоса шагает одинокая, хрупкая девушка… Устало идет она по незнакомой дороге. «Милая, почему ты ушла одна? Почему не позвала с собой меня? Если бы сказала одно-единственное слово, я бы все бросил и средь ночи ушел бы с тобой хоть на край света…»
Вдруг за его спиной раздались шаги, и голос, который он хорошо знал, но не научился любить, произнес:
– Бог в помощь, Айвар. Оставь же и другим, ты что, хочешь один весь луг скосить?
Айвар повернулся к Тауриню.
– Больше нельзя ждать ни одного дня, – ответил он. – Иначе трава перезреет.
– Ничего, теперь у тебя будут помощники, – усмехнулся Тауринь. – Пусть батраки поработают на лугу. Тебя ждет другая работа. Нам еще много придется потрудиться, пока очистим нашу землю от коммунистов. Кто ушел – ушел, с теми расправится немецкая армия, а кто остался на месте, тех нам самим придется выловить и доставить в надежное место. Взгляни на усадебную мачту – что на ней?
Айвар взглянул туда, но сразу же отвернулся и вопросительно посмотрел на Тауриня.
– Красно-бело-красный флаг! – гордо воскликнул Тауринь. – Вот чего мы уже достигли, Айвар.
– Ты думаешь, Красная Армия больше не вернется? – спросил юноша.
– Откуда ей прийти? – усмехнулся Тауринь. – Мы опять хозяева земли и будем жить в свое удовольствие. Только сначала надо очистить страну от тех, кто нам может помешать спокойно жить, – он заговорил тише: – Я разговаривал с нашими. Все того мнения, что тебе надо возглавить одну из карательных групп и сразу же взяться за дело. Действуй, как мужчина, Айвар, – твердо. Кто заслужил смерть, пусть получит ее без лишних церемоний.
Айвар ничего не ответил Тауриню, только беспокойно посмотрел на усадьбу Сурумы, где уже не было Анны. Наконец, словно проснувшись, спросил:
– Почему именно я должен за это браться?
– Потому что пришло наконец время доказать делами свою принадлежность и верность нашему сословию. До сих пор ты ничем не проявил себя. Сейчас так нельзя. Каждому человеку надо доказать делами, что он достоин занимаемого им положения в жизни. Тем более это необходимо тебе.
– Чем же я отличаюсь от других людей? – с нескрываемым удивлением спросил Айвар.
– Своим происхождением, – продолжал Тауринь. – Для многих не секрет, что ты родился в семье простого батрака.
– Это я знаю… – тихо ответил Айвар. – Раньше меня звали не Тауринем, а… Лидумом.
– Вот именно поэтому тебе надо доказать, что сегодня ты действительно Тауринь, а не Лидум. Ты ни одного часа не имеешь права сидеть сложа руки, иначе наши начнут думать, что ты колеблешься… оглядываешься на красное гнездо, из которого я тебя вовремя вызволил, чтобы сделать настоящим человеком.
– Красное гнездо? – Айвар удивленно сдвинул брови. – Что ты этим хочешь сказать?
Тауринь вынул из кармана метрику Айвара и удостоверение за подписью Друкиса о передаче его на воспитание в семью Тауриня.
– На, прочти, что здесь написано.
Когда Айвар прочел оба документа, Тауринь продолжил:
– Ян Лидум очень видный коммунист… он первый секретарь партийного комитета в Н-ском уезде. Он наш враг до мозга костей… также он и твой враг, Айвар. Он бы нас уничтожил, если бы встретил, только теперь это ему не удастся. Если он сегодня еще не уничтожен, то завтра уже не избежит своей собачьей участи, – об этом позаботятся люди Гитлера. Теперь-то ты понимаешь, что не можешь оставаться бездеятельным?
– Да, понимаю… – прошептал Айвар. Он был глубоко потрясен и смущен, но в то же время чувствовал, что в его жизни наступает решающий момент прояснения, когда он выйдет на правильный путь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86