Что она уже знала это, и новые подробности уже не могут ее тронуть.— Он больше не был прежним папой, — сказал Джимми. — Он на ней свихнулся. Она звонила, и он срывался, чтобы трахнуть ее. Выполнял любое ее желание, лишь бы она была счастлива. И далее когда он с ней порвал бы, он бы… — Джимми умолк, глядя на суп, словно в тарелке разыгрывался финал исчерпавшего себя романа.— И даже когда он с ней порвал бы… — напомнила Джинни сквозь пронзительную и такую знакомую боль.Ее сын насмешливо фыркнул.— Ты же знаешь, мама. — Он, наконец, сел за стол напротив нее. — Он лгал. Он был негодяем. И мерзавцем. — Он опустил ложку в суп, поднял ее к подбородку, задержал и впервые с момента возвращения посмотрел матери в глаза. — И ты хотела, чтобы он умер. Ты хотела этого больше всего на свете, мама. Мы ведь оба это знаем. Оливия Со своего места мне виден свет настольной лампы Криса. Я слышу, как он то и дело переворачивает страницы. Ему бы давно лечь спать, но он читает в своей комнате, дожидаясь, пока я закончу писать. Собаки с ним. Я слышу, как храпит Тост. Бинз жует кожаную кость. Панда пришла полчаса назад составить мне компанию. Сейчас она спит на своем любимом месте — на комоде, на стопке дневной почты, которую переворошила на свой вкус. Делает вид, что спит, но меня не обманешь. Каждый раз, когда я переворачиваю страницу блокнота, она направляет уши в мою сторону, словно радар.На прошлой неделе мы с Максом играли в покер — делая ставки, шариками сухого собачьего корма Еместо денег, и он спросил:— Ты когда-нибудь задумывалась о том, как важно знать срок?Я ответила, бросая два шарика в качестве первой ставки:— Я не знаю, когда. Но знаю, как. Не совсем одно и то же.— И все же ты лучше осведомлена, чем большинство из нас.— И что за радость? Я бы с восторгом променяла знание на блаженное неведение.— Что бы ты поменяла, не знай ты ничего, как все мы?Я обмахнулась картами, прикидывая возможность сбросить три из них и закончить с «полным домом» «Полный дом» — три карты одного достоинства и две другого.

. Практически невозможно, решила я. Сбросила. Макс сдал. Я решила блефовать. Кинула на стол между нами еще шесть шариков корма со словами:— Отлично, дружок. Играем.— Ну? — спросил он. — Что бы ты сделала? Если бы так же ничего не знала, как остальные?— Ничего бы не сделала, — ответила я. — Так и оставалась бы здесь. Но все было бы по-другому, потому что я могла бы потягаться.— С Крисом? Да чего ради ты вообще чувствуешь необходимость…— Не с Крисом. С ней.Макс надул губы, взял карты, переложил их. Наконец посмотрел на меня поверх карт, его единственный глаз казался необычно ярким, слава богу, у Макса хватило великодушия не изображать незнания.— Извини, — сказал он. — Я не знал, что ты догадалась. Он не хотел поступать жестоко.— Он не проявляет жестокости. Он осторожен. Ни разу не упомянул ее имени.— Ты небезразлична Крису, девочка. Я бросила на него взгляд, означавший: «Молчи, болван».Он сказал:— Ты знаешь, что я говорю правду.— Но от этого не легче. Крису и животные небезразличны.Мы с Максом долго смотрели в глаза друг другу. Я понимала, о чем он думает. Если бы он сказал правду, сказала бы и я.Одна запинка. С нее началось падение под откос. Одна маленькая запинка всего год назад, когда я выбиралась из микроавтобуса. Поначалу я списала ее на спешку. Я открыла дверцу машины, сделала шаг и споткнулась, пытаясь одолеть высокий бордюр. Не успев ничего понять, я распласталась на тротуаре с рассеченным подбородком и вкусом крови во рту — прикусила губу. Бинз не без сочувствия обнюхивал мои волосы, а Тост тыкался носом в апельсины, выкатившиеся из пакета и теперь лежавшие в канаве.Вот корова, — подумала я, поднимаясь на колени. Я ушиблась, но, как мне казалось, ничего не сломала. Собрав апельсины, я подозвала собак и стала спускаться по лестнице к дорожке, идущей вдоль канала.В тот вечер в мастерской, когда я собиралась на вечернюю прогулку и собаки в предвкушении прыгали вокруг меня, Крис спросил:— Что это с тобой, Ливи?— Со мной?— Ты хромаешь.Упала, объяснила я. Ничего страшного, наверное, потянула мышцу.— Тогда тебе не стоит бегать с собаками. Отдохни. Я выведу их, когда закончу.— Да ничего.— Уверена?— Я бы не говорила.И я вышла на улицу и несколько минут осторожно разминалась. Как будто ничего не болело, что было несколько странно, поскольку если бы я потянула мышцу, разорвала связку или сломала кость, я бы это почувствовала, не так ли? Я же не чувствовала ничего, кроме хромоты, которая появлялась каждый раз, когда я опиралась на правую ногу.В тот вечер я, наверное, здорово походила на Тоста, когда бежала вдоль канала, пытаясь угнаться за собаками. Добежать мне удалось только до моста, и я позвала собак назад. Они заколебались, явно смущенные, разрываясь между традицией и послушанием.— Пошли, вы оба, — сказала я. — Не сегодня.Но я уже больше ни разу с ними не гуляла. На следующий день моя правая нога отказала. В зоопарке я помогала бригаде ультразвуковой диагностики, таща в клетку к самке тапира, где должны были обследовать ее плод, ведро с яблоками и морковкой, и один из сотрудников спросил меня:— Что с тобой случилось, Ливи?Тогда мне в первый раз стало ясно, что я приволакиваю ногу.Но что меня встревожило, так это то, что в обоих случаях — и когда я хромала, и когда приволакивала аогу — я не сознавала этих нарушений.— Наверное, нерв защемило, — предположил в тот вечер Крис. — От этого и потеря чувствительности.Он повернул мою ступню вправо и влево. Я смотрела, как его пальцы ощупывают мою ногу.— Разве при защемлении нерва нет боли? Резкой, или тянущей, или какой-нибудь еще?Он опустил мою ступню.— Может, тут что-то другое.— Что?— Спросим Макса, хорошо?Макс простучал подошву, провел по ней колесиком с крошечными выступами и попросил описать мои ощущения. Потянул себя за нос, уперся указательным пальцем в подбородок. И предложил показаться другому врачу.— Как давно это у тебя? — спросил он.— Почти неделю, — ответила я.Он посоветовал специалиста с Харли-стрит и сказал, что необходимо поставить точный диагноз.— Что же это? — спросила я. — Ты знаешь, да? Просто не хочешь сказать. Боже мой, неужели это рак? Ты думаешь, у меня опухоль?— Квалификации ветеринара недостаточно для диагностирования человеческих болезней, девочка.— Болезней. Болезней, — повторила я. — Так что это?Он сказал, что не знает. По его мнению, у меня, возможно, поражены нейроны.Я вспомнила любительский диагноз Криса.— Защемление нерва?— Поражение центральной нервной системы, Ливи, — пробормотал Крис.Мне показалось, что на меня рушатся стены.— Что? — переспросила я. — Центральная нервная система? Как это?—Нейроны — это особые клетки, состоящие из тела, коротких отростков и одного длинного. Они передают импульс мозгу. Если они…— Опухоль мозга? — Я схватила его за руку. — Макс, ты думаешь, что у меня опухоль мозга?Он стиснул мою ладонь.— В настоящий момент у тебя приступ паники, — сказал он. — Тебе нужно обследоваться и успокоиться. А пока, как там наша незаконченная шахматная партия, Кристофер?Говорил Макс беззаботно, но когда он уходил в тот вечер, я слышала, что они с Крисом разговаривали на пешеходной дорожке. Я не разобрала ни слова, только один раз Макс произнес мое имя. Когда же Крис вернулся, чтобы взять на прогулку собак, я спросила:— Он ведь знает, в чем проблема, да? И знает, что это серьезно. Тогда почему не сказать мне? Я слышала, что он говорил обо мне, Слышала, как он сказал что-то, вот и скажи мне, Крис. Потому что если ты не…Крис подошел к моему креслу и на мгновение прижал к себе мою голову, я ощутила ухом тепло его ладони. Он покачал меня, как маленькую.— Ежик, — проговорил он, — ты что-то поднял иглы. Макс всего лишь сказал, что попросит своих друзей позвонить их друзьям, чтобы тебя побыстрее принял этот врач с Харли-стрит. Я согласился. Мне кажется, это наилучший путь, а?Я отстранилась:— Посмотри на меня, Крис.— Что? — Его лицо было спокойным.— Он сказал тебе что-то другое.— Почему ты так думаешь?— Потому что он назвал меня «Оливия».Крис сердито покачал головой. Наклонился и легко коснулся моих губ. Он никогда не целовал меня раньше, и после больше никогда не целовал. Сухое, мимолетное касание сказало мне все, что я хотела знать. Я приступила к первому кругу хождения по врачам и обследований. Они начали с простого: проверили кровь и мочу. После этого перешли к рентгенам. Ознакомившись с результатами — я сидела в кресле у стола, в кабинете с такими богатыми панелями, что он казался декорацией к фильму, а Крис ждал в приемной, потому что я не хотела, чтобы он был рядом, когда я услышу худшее, — врач сказал только:— Мы сделаем спинномозговую пункцию. На какое время вам назначить?— Зачем? Почему вы не можете сказать сейчас? Почему не скажете мне? Не хочу я больше никаких обследований. А уж этого — меньше всего. Это же просто кошмар, я знаю, как это делается. Иглы и жидкость. Не хочу! Хватит!Он побарабанил пальцами, положив руки на неуклонно пухнувшую папку с результатами моих обследований.— Извините, — сказал он, — но это необходимо.— Но вы-то что считаете?— Считаю, что необходима пункция. И тогда прояснится общая картина.Люди с деньгами, вероятно, прошли бы эту процедуру в шикарной частной клинике, где коридоры украшены цветами, повсюду ковры, играет музыка. Я же воспользовалась услугами национальной системы здравоохранения. Лежа в требуемой позе — на спине, голова наклонена вперед, — я пыталась не обращать внимания на частый пульс, который, казалось, колотился в моем спинном мозгу, и отогнать дурное предчувствие, охватившее меня в то утро в постели, когда мышцы моей правой ноги вдруг начали подергиваться, словно жили своей собственной жизнью.Последнее обследование состоялось несколько дней спустя в комнате для осмотра у того же врача. Там, усадив меня на стол, обитый мягкой, как ладошка младенца, кожей, он уперся рукой в мою правую ступню.— Толкайте, — велел он. Я толкнула, как смогла.— Еще раз. Я повторила.Он жестом предложил упереться ему в руку теперь уже ладонью.— Толкайте.— С руками у меня все в порядке.— Толкайте.Я подчинилась.Он кивнул, сделал какие-то пометки в бумагах в моей папке, снова кивнул, отвел меня в своей кабинет, сходил за Крисом.Я почувствовала, что начинаю злиться, и спросила:— В чем дело?Вместо ответа врач предложил сесть, но не в кресла к столу, а на диван, над которым висела картина в темных тонах, изображавшая пасторальную сцену: высокие горы, река, массивные деревья и девушка с веткой в руке, пасущая коров. Как странно, что среди всех подробностей того позднего утра на Харли-стрит я помню эту картину. Я едва на нее взглянула.Придвинув кресло, врач присоединился к нам. Мою историю болезни он пристроил у себя на колене, но так ни разу с ней и не сверился. Предложил нам воды из графина на кофейном столике. Крис отказался, я согласилась, так как в горле у меня пересохло.— Судя по всему, у вас расстройство, называемое боковой амиотрофический склероз, — сказал врач.Напряжение схлынуло, как вода, прорвавшая дамбу. Аллилуйя. Расстройство. Расстройство. Все же не болезнь. Не опухоль. Не рак. Слава богу. Слава богу.Рядом со мной шевельнулся и подался вперед Крис.— Амио… что?—Боковой амиотрофический склероз. Это расстройство, поражающее двигательные нейроны. Как правило, сокращенно его называют БАС.— Что мне принимать? — спросила я.— Ничего.— Ничего?— Боюсь, лекарств от него не существует.— О. Ну, я так и думала, это же всего лишь расстройство. Но что-то вы порекомендуете? Упражнения? Физиотерапию?Врач провел пальцами по краю папки, словно выравнивая бумаги, которые и без того лежали в идеальном порядке.— Вообще-то, тут ничем не поможешь, — проговорил он.— Вы хотите сказать, что до конца жизни я буду хромать и приволакивать ногу?— Нет, — ответил он, — этого вы делать не будете. Что-то в его голосе заставило мой желудок подтолкнуть завтрак в обратном направлении. Я ощутила во рту противный привкус желчи. Рядом с диваном находилось окно, и через прозрачную штору я видела очертания дерева, его все еще голые ветви, хотя был конец апреля.— Я крайне сожалею, что должен сказать вам, — начал врач, — но это…— Я не хочу знать.— Ливи. — Крис взял меня за руку, я оттолкнула его.— Боюсь, это прогрессирующее заболевание, — сказал врач.Я чувствовала, что он наблюдает за мной, но я смотрела на дерево за окном.Это расстройство поражает спинной мозг, медленно, чтобы я поняла, начал объяснять он, и нижний отдел мозгового ствола, а также крупные двигательные нейроны коры головного мозга. Оно выражается в прогрессирующей дегенерации двигательных нейронов и в прогрессирующем ослаблении и, в конце концов, полной атрофии мышц.— Вы не можете знать, что это именно оно, — заявила я. — Вы не можете быть уверены.Есть возможность проконсультироваться у другого специалиста, сказал он. Более того, он даже рекомендует мне сделать это. Он продолжал говорить о доказательствах, которые собрал: результаты спинномозговой пункции, общая потеря мышечного тонуса, слабость моей мышечной реакции. Он сказал, что обычно данное расстройство поражает сначала кисти рук, продвигается вверх по предплечьям к плечам и поражает нижние конечности позднее. Однако в моем случае, процесс, по-видимому, идет в другом порядке.— Значит, у меня может быть что-то другое, — заметила я. — Значит, вы до конца не уверены?Он согласился, что никакую из медицинских наук нельзя назвать точной, но потом сказал:— Позвольте спросить вот о чем: у вас были мышечные фибрилляции этой ноги?— Фиб… что?— Быстрое подергивание. Вибрация.Я отвернулась к окну. Не поддамся, подумала я.— Ливи? — спросил Крис. — У тебя дергались…— Это ничего не значит. И вообще, я могу с этим справиться, вылечиться. Просто нужно делать больше упражнений.Именно этим я поначалу и занималась. Быстрая ходьба, подъем по лестницам, поднятие тяжестей. Я продолжала участвовать в акциях движения, подгоняемая страхом и злостью. Я докажу, что они ошибаются, думала я. Я заставлю свое тело работать, как машина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69