Я оказалась у камина и схватила кочергу. Размахивая ею, я кричала:— Ненавижу тебя! Нет! Вас обоих! Подонки! Слизняки вонючие!— С ума сошла! — крикнул Барри, бросился в спальню и захлопнул дверь.Я принялась колотить по двери кочергой, чувствуя, как летят щепки. Когда у меня заболели плечи, а руки больше не могли поднять кочергу, я швырнула ее вдоль коридора и съехала по стене на пол.Тогда я наконец-то заплакала, приговаривая:— Пошел вон, Барри. Совсем. Прямо. Сейчас.Через пару минут дверь приоткрылась. Я сидела, уткнувшись головой в колени, и головы не подняла. Услышала, как, обходя меня, Барри пробормотал:— Сука ненормальная.Затем он разговаривал с голосами, звучавшими снаружи у нашей двери. Я слышала, как своим голосом диктора «Би-би-си» он произносит: «ссора», «характер», «женские штучки», «недоразумение». Я принялась биться затылком о стену.— Уходи, — плакала я. — Совсем. Прямо сейчас. Уходи.Я с трудом поднялась на колени. Сосредоточившись на этих двоих — Барри и Кларке, — я принялась крушить все вокруг. Разбила все, что билось. Вспорола ножом все тканое и всю обивку. Ту немногую мебель, что у нас имелась, я старательно опрокидывала и топтала. В конце концов я повалилась на изрезанный, в пятнах матрас и свернулась калачиком.Но это вернуло меня к мыслям о нем. И о станции «Ковент-Гарден»… к невыносимым мыслям. Я должна была это преодолеть. Подняться над всем этим. Улететь. Мне требовались силы. Требовалось что-то, кто-то, неважно, что и кто, лишь бы убежать отсюда от этих стен, надвигавшихся на меня, от этого разгрома, от запаха, и какая глупость думать, будто на Шепердс-буш свет клином сошелся, когда за окном лежит целый мир, который только и ждет, чтобы я его покорила, и кому вообще нужно это дерьмо, кто просит его стать частью жизни?Я покинула ту квартиру и больше в нее не возвращалась, Квартира заставляла думать о Кларке и Барри. Кларк и Барри заставляли думать о папе. Лучше накачаться наркотиками. Наглотаться таблеток. Найти какого-нибудь типа с сальными волосами, который выложит деньги за джин в надежде выпить его со мной на заднем сиденье своего автомобиля. Лучше что угодно. Лучше находиться в безопасности.Я начала с Шепердс-буш. Добралась до Ноттинг-Хилла, где обошла пабы и бары на Лэдброук-роуд. У меня было всего двадцать фунтов — вряд ли достаточно для того ущерба, который я хотела себе причинить, — поэтому я была не так пьяна, как мне хотелось бы, когда наконец очутилась в Кенсингтоне. Но я была достаточно пьяна.Я не задумывалась над тем, что сделаю. Мне просто хотелось еще раз увидеть ее лицо, чтобы плюнуть в него.Спотыкаясь, я брела по улице вдоль чинных белых домов с их дорическими колоннами и эркерами в кружевных занавесочках. Пробираясь между припаркованными машинами, я бормотала: «Увидеть тебя, корова ты эдакая… и в твою мерзкую, жирную рожу…». Остановилась через дорогу от глянцевито-черной парадной двери. Я прислонилась к древнему «ситроену» и уставилась на ступеньки. Сосчитала их. Семь. Казалось, они двигаются. Или это двигалась я. Только вся улица вдруг накренилась на один бок. Пространство между мной и моей целью заволокло туманом, потом он рассеялся, потом снова упал. Меня одновременно бросило в пот и в дрожь. Скрутило желудок. Потом меня вырвало.Вырвало меня на капот этого самого «ситроена». Потом на тротуар и в канаву.— Это ты, — сказала я женщине внутри дома, стоявшего через улицу. — Это ты.Не «тебе». Не «из-за тебя». Просто «ты». О чем я думала? Мне до сих пор это интересно. Возможно, я думала, что от неразрывной связи можно избавиться таким простым способом, как поблевав на улице.Теперь я знаю, что ошибалась. Существуют другие, прочные и надежные средства для разрыва связи между матерью и ребенком.Когда я смогла держаться на ногах, я поплелась обратно. Вытирая рот футболкой, я думала: «Сука, ведьма, мегера». Я знала, что в его смерти она винит меня. Она наказала меня самым эффективным из доступных ей способов. Что ж, я тоже умею обвинять и наказывать. Посмотрим, думала я, у кого из нас лучше получится.Поэтому следующие пять лет я претворяла в жизнь данный проект, работая как мастер в области вины и наказания. Оливия Крис вернулся. Принес купленную навынос еду, как я и предполагала, но не индийскую. Тайскую, из заведения, которое называется «Уголок Бангкока». Сунув пакет мне под нос, он предложил понюхать, сказав, что этого мы еще не пробовали — лапшу с арахисом и ростками фасоли, и унес пакет вниз, через мастерскую — на кухню, где гремит теперь посудой. Одновременно он поет. Крис любит американскую музыку «кантри» и в настоящий момент поет, почти как Пэтси Клайн.С моего места на палубе я увидела Криса, идущего с собаками по Бломфилд-роуд. Они уже не бежали, и по походке Криса я поняла, что, кроме поводков и пакета, он несет, прижимая локтем, что-то еще, похоже, интересующее собак. Бинз все время подпрыгивал, чтобы это разглядеть. Тост все спотыкался и подталкивал Криса под руку, вероятно, в надежде, что неизвестный груз упадет. Но он не упал, и когда все они поднялись на борт — собаки первыми, волоча за собой поводки, — я увидела кролика. Он дрожал так сильно, что напоминал серо-коричневое расплывчатое пятно с обвислыми ушами и глазами, как шоколад под стеклом. Я перевела взгляд с него на Криса.— В парке нашли, — сказал он. — Бинз выгнал его из-под гортензии. Иногда меня тошнит от людей.Я поняла, что он имел в виду. Кому-то надоело ухаживать за своим питомцем, и он решил, что кролику будет гораздо веселее на свободе. И неважно, что тот родился в неволе. Он привыкнет к свободе и полюбит ее, если, конечно, процесс привыкания не прервет собака или кошка.— Какой милый, — сказала я. — Как мы его назовем?— Феликс.— Разве это не кошачье имя?— Это еще и «счастливый» по-латыни. Надеюсь, он себя таковым ощущает, теперь, когда я забрал его из парка. — И он пошел вниз.Сейчас Крис только что поднялся на палубу вместе с собаками, принес их миски. Обычно он кормит их внизу, но я знаю, что Крис не хочет оставлять меня в одиночестве. Он ставит миски рядом с моим парусиновым стулом и наблюдает, как собаки принимаются за еду.Вечернее солнце окрашивает волосы Криса в цвет ржавчины. Он устремляет взгляд на остров Браунинга и улыбается.— Что? — спрашиваю я, имея в виду его улыбку.— Есть что-то такое в этих ивах, одетых листвой, — отвечает он. — Посмотри, как ветерок шевелит их ветки. Они похожи на танцоров и напомнили мне о Йейтсе.— И поэтому ты улыбаешься? Йейтс вызывает у тебя улыбку?— Как отличить танцора от танца? — произносит он.— Ты о чем?— Это из Йейтса. «Как отличить танцора от танца». В самую точку, тебе не кажется?Потом присаживается рядом с моим стулом и замечает, сколько страниц я исписала. Берет мою жестянку с огромными детскими карандашами.— Заточить? — Так он спрашивает, как у меня дела и хочу ли я продолжить.— Где ты разместил Феликса? — Так я отвечаю «хорошо» на оба вопроса.— В настоящий момент на кухонном столе. Он пьет чай. Пожалуй, надо на него взглянуть. Хочешь спуститься?— Пока нет.Он кивает, выпрямляется, и моя жестянка с карандашами тоже взмывает вверх. Собакам Крис говорит:— А вы оставайтесь здесь. Бинз. Тост. Вы поняли? Никакой охоты на кролика. Приглядывайте за Ливи.Они виляют хвостами. Крис уходит. Я слышу жужжание точилки, Откидываюсь на спинку стула и улыбаюсь: «Приглядывайте за Ливи». Можно подумать, я куда-то собралась.У нас с Крисом выработалась такая иносказательная манера общения. Возможность откровенничать, не называя предмета откровений, действует успокаивающе. Единственная моя беда состоит в том, что иногда мне не хватает слов, и моя мысль оказывается искаженной. Например, я еще не придумала, как сказать Крису, что я его люблю. Хотя, если бы я и сказала, в наших отношениях это ничего не изменило бы. Крис меня не любит — в общепринятом смысле, — и никогда не любил. И не хочет меня. И никогда не хотел. Одно время я все называла его извращенцем. А еще неудачником, гомиком и имбирным лимонадом. А он наклонялся вперед, опираясь локтями о колени и сцепив пальцы под подбородком, и серьезно говорил:— Прислушайся к своим словам. Обрати внимание на то, что за ними стоит. Неужели ты, Ливи, не понимаешь, что твоя ограниченность указывает на более серьезные проблемы? И что самое примечательное, что тебя в этом и винить-то нельзя. Винить нужно общество. Потому что у кого мы учимся судить об окружающем, как не у общества, в котором вращаемся?И я оставалась сидеть с раскрытым ртом. Мне хотелось накинуться на него. Но не воевать же с безоружным.Крис возвращается с моими карандашами. Еще он принес чашку чая.— Феликс принялся за телефонную книгу, — говорит он.— Как хорошо, что мне некому звонить, — отвечаю я.Он дотрагивается до моей щеки.— Ты замерзаешь. Я схожу за одеялом.— Не нужно. Я уже скоро захочу спуститься.— А пока… — И он уходит. Он принесет одеяло, закутает меня. Стиснет мои плечи и, возможно, поцелует в макушку. Прикажет собакам лечь по обе стороны от моего стула. А сам займется ужином. И когда ужин будет готов, придет за мной и скажет:— Могу я проводить мадемуазель к ее столику? Смеркается по мере того как садится солнце, и в воде канала я вижу отражение фонарей, горящих на других баржах. Они кажутся мерцающими желтыми овалами, и на фоне их изредка движется тень.Тихо. Я всегда находила это странным, потому что должен был бы слышаться шум с Уорик-авеню, Хэрроу-роуд и мостов, но, видимо, это как-то связано с расположением ниже уровня улиц, поэтому звуки уходят в другом направлении. Крис смог бы мне объяснить и даже нарисовать. Иногда мне кажется, что он выдумывает свои объяснения, которые у него есть на все случаи жизни. Порой я даже пытаюсь его смутить, перебивая и переспрашивая с видом смертельной скуки, но тут во мне говорит дочь своей матери. Моей матери, которая была учительницей английского языка, просветительницей умов.Именно эту роль Мириам Уайтлоу поначалу играла в жизни Кеннета Флеминга. Но вы, вероятно, уже об этом знаете, потому что это составляет часть легенды о Флеминге.Мы с Кеннетом одного возраста, хотя я выгляжу намного старше. Но вообще-то наши дни рождения разделяет всего одна неделя, об этом, среди многих других сведений о Кеннете, я узнала дома за ужином, кажется, между супом и пудингом. Впервые я услышала о нем, когда нам обоим было по пятнадцать. Он был учеником в английском классе матери на Собачьем острове. Жил он в Кьюбитт-тауне, тогда еще с родителями, и то спортивное искусство, которым он обладал, демонстрировал на влажных от близости реки игровых полях Милуолского парка. Я не знаю, была ли в его школе крикетная команда. Может, и была, и Кеннет вполне мог играть в средней школе. Но если и так, то эта часть легенды мне неизвестна. А я прослушала ее почти всю, вечер за вечером, под ростбиф, курицу, камбалу или свинину.Я никогда не была учительницей, поэтому не знаю, каково это — иметь выдающегося ученика, А поскольку я никогда не была настолько дисциплинированна или заинтересована в своих занятиях, чтобы их посещать, то, разумеется, не знала, каково это — быть выдающимся учеником и найти наставника среди учителей, без конца талдычивших в классе одно и то же. Но именно этим моя мать и Кеннет Флеминг стали друг для друга с самого начала.Думаю, он был той находкой, обрести которую она всегда стремилась, чтобы растить ее и пестовать на болотистой прибрежной почве среди мрачных муниципальных домов и всего того, что составляло жизнь на Собачьем острове. Он был тем смыслом, который она пыталась обрести в жизни. Воплотившейся возможностью.В одну из недель осеннего семестра она начала говорить об «этом толковом юноше в моем классе» и таким образом представила его папе и мне в качестве постоянной темы для разговора за ужином. Он умел хорошо выражать свои мысли, сообщила нам мать. Он был забавным. Он самым очаровательным образом скромничал. Чувствовал себя абсолютно свободно со сверстниками и со взрослыми. В классе он демонстрировал удивительное проникновение в тему, мотивации и характеры персонажей, когда обсуждались произведения Диккенса, Остин, Шекспира и Бронте. В свободное время он читал Сартра и Беккета. За обедом спорил о достоинствах Пинтера Жан-Поль Сартр (1905—1980) — французский философ и писатель; глава французского экзистенциализма, Сэмюэл Баркли Беккет(1906— 1989) — ирландский драматург (с 1938 года во Франции), представитель литературы «потока сознания», один из основоположников драмы абсурда, лауреат Нобелевской премии (1969). Харолд Пинтер (р.1930) — английский драматург и киносценарист.

. И писал — «Гордон, Оливия, вот что так пленяет в этом мальчике» — писал он как настоящий ученый. Он обладал пытливым, живым умом. Он вступал в спор, а не просто излагал мысли, которые, по его мнению, хотел бы услышать учитель. Короче говоря, он был воплотившейся мечтой. И за все три семестра — осенний, весенний и летний — он не пропустил ни одного дня школьных занятий.Я испытывала к нему отвращение. Как и любой бы другой на моем месте. Он был всем, чем не была я, и достиг этого без единого Социального или Экономического Преимущества.Никто не сомневался, что к концу пятого класса он с легкостью и блеском сдаст экзамены. Чем прославит свое имя. Он станет гордостью своих родителей, моей матери и всей школы. И сделает это запросто — одной левой. После чего перейдет в старшие классы, выделяясь во всех возможных для ученика областях. После чего поступит в Оксфорд на самую мудреную специальность. После чего выполнит свой гражданский долг и станет премьер-министром. А потом, когда придет время поделиться секретом успеха, с его уст то и дело будет слетать имя Мириам Уайтлоу, любимой учительницы. Потому что Кеннет полюбил мою мать. Он сделал ее хранительницей самых пламенных своих мечтаний. Он делился с ней самыми сокровенными переживаниями.Поэтому она намного раньше всех остальных узнала о Джин Купер. А мы узнали о Джин — мы с папой — тогда же, когда узнали про Кеннета.Джин была его девушкой. Она была его подружкой с двенадцати лет, когда общение с девчонкой сводится к отиранию у школьной ограды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69