— Ишиас, а не исиас!
— Хорошо, пусть будет ишиас. Но что это такое — ишиас?
— Ишиас? Неужели ты не знаешь, что такое ишиас?
— Никогда о такой хвори не слыхал.
— Ишиас — это такой недуг, — поясняет Тоотс, — которым хворают одни лишь богатые и образованные люди. Вам здесь в деревне на этот счет нечего беспокоиться, к вам оно не пристанет.
— Ну ладно, но что же он, этот исиас, делает?
— Ишиас, а не исиас! — снова поправляет Тоотс. — Ты спрашиваешь, что он делает? Думаешь, вероятно, что он по голове гладит? Ишиас прежде всего ударяет в ногу. Гляди, что он вытворяет. Смотри, как я хожу.
Тоотс обгоняет Кийра на несколько шагов, делая при этом правой ногой странные движения и поднимая на шоссе облака пыли.
— Ой, ой! — испуганно вскрикивает Кийр. — Этот ис… ишиас — очень скверная штука. Но по деревне ты так не ходи, — предостерегающе добавляет он.
— Вот как! — Тоотс останавливается. — А как прикажешь мне по деревне ходить?
— Как раньше.
— А если не могу?
— А как ты раньше мог?
— Раньше! Раньше у меня ишиаса в ноге не было, а сейчас вдруг в ногу как ударит. Имей в виду, — продолжает объяснять больной приятель. — Ишиас — это такая болезнь, которая любит путешествовать.
— Путешествовать?
— Да-да, путешествовать, — подчеркивает Тоотс. — Путешествует она по человеческому телу, по так называемому организму. Прежде всего ударяет в ногу, посидит там, разведает все кругом и начинает блуждать. Сегодня ишиас этот у меня все время в бедре торчал, а сейчас обратно в голень залез. Но хуже всего, когда в голову ударит.
Тут оратор на миг умолкает и выпускает из рук пуговицу на сюртуке приятеля, за которую он цепко ухватился, давая свои пояснения.
— В голову тоже бьет! — восклицает слушатель. — А чего ему там делать?
— Там, — многозначительно продолжает Тоотс, — там он может любой фокус выкинуть. Господину Иванову, помещику, у которого я служил, ишиас часто залезает в голову. И как ударит он господину Иванову в голову, так тот сразу хватает свою толстую палку и давай лупить первого встречного почем зря. И вот что удивительно: потом человек и сам не помнит, что натворил. Вот как, теперь понимаешь, что ишиас делает. Ты же хотел знать, что он делает.
— Гм… — рассуждает Кийр. — Так ишиас этот и вправду довольно опасная болезнь, раз она такая, как ты говоришь. А тебе она тоже в голову ударяет?
— До сих пор не случалось, — отвечает Тоотс, — но в любую минуту может ударить.
— Гм, гм… нет, пусть уж тогда лучше в ноге сидит. Лучше уж хромай и ходи, как тебе хочется.
— Сейчас мне хромать уже незачем, он у меня опять в бедро вернулся.
Потоптавшись на месте, приятели идут дальше. Вскоре они приближаются к первым домикам Паунвере. В деревне много перемен, Тоотс это сразу замечает. Взять хотя бы те два новых дома, невдалеке от развилки дороги, которая ведет к кладбищу, — когда он жил в родных краях, домов этих не было.
— Здесь живет колбасных дел мастер, — говорит Кийр, указывая на первый из домов.
«Колбасных дел мастер…» — повторяет про себя Тоотс эти необычные для него слова и оглядывает дом, окрашенный в красный цвет и напоминающий ему какой-то предмет, изготовленный его собственными руками когда-то очень-очень давно.
В окне домика за стеклом висит круг заплесневелой колбасы, словно символ вечного круговорота жизни. На пороге сидит откормленная кошка и провожает прохожих равнодушным взглядом.
В другом доме расположилась пекарня. Над дверью покачивается золоченный крендель, вертясь по ветру и словно кичась своей легкостью и внутренней пустотой. Из открытого окна выглядывает дородная белолицая женщина, как бы желая сказать, что здесь, в их доме, все белое: и мука, и булки, и люди.
Дальше попадается лавка, знакомая Тоотсу издавна, — ничего достойного внимания приятели в ней не находят. Только вот вывески ее по обеим сторонам дверей за это время сильно потускнели: от изображенного на одной из них крестьянина с дымящейся трубкой дожди и буйные ветры не оставили ничего, кроме трубки, одной руки да пары сапог.
И все же какие-то воспоминания влекут Тоотса заглянуть в эту лавку. К тому же, приятель говорил, что ему хочется пить, так что есть и предлог зайти сюда. Друзья входят в лавку и просят меду. Стаканов им не дают, и они прикладываются к бутылкам и «тянут», как выражается Кийр, прямо из горлышка. Тоотс пьет, а глаза его в это время обшаривают все помещение лавки; он напоминает сейчас капитана, обозревающего в подзорную трубу морской простор.
— Да, да, — говорит он, отрываясь от бутылки и кивая Кийру. — Не раз мы в эту лавчонку захаживали.
Покидая лавку, Тоотс так сильно отрыгает, что даже сам с испугом оглядывается на лавочника. К счастью, тот здесь человек новый и ничего о Тоотсе не знает; будь на его месте прежний, не упустил бы случая позубоскалить. У порога Тоотс останавливается, плюет, позевывает и делает движение, которое даже Кийру кажется неожиданным и совершенно неуместным: он потягивается, будто спросонья. Ох, этот керосин, который он влил в себя вместо кофе! Будь он трижды проклят! Выпитый сейчас шипучий напиток снова поднял керосин откуда-то из глубины под самое горло, и вот теперь, о грешная душа, справляйся с ним как знаешь. Керосин этот, видимо, решил еще долго так разгуливать взад и вперед, совсем как ишиас, и даже не думает перевариваться в желудке.
Кийр замечает выражение отчаяния на лице друга, и в душе его шевелятся мрачные предчувствия: в самом деле, не ударил ли ишиас Тоотсу в голову? Кийр делает несколько шагов в сторону, мурлыкая какой-то мотив, и шарит глазами по земле, словно что-то потерял на шоссе. Однако одним глазом он продолжает следить за своим другом — тот все еще плюется и позевывает.
Но вскоре Тоотс приходит в себя; как бы в заключение он внушительно отплевывается, кашляет, что-то невнятно бормочет, и друзья идут дальше. Кийр с облегчением вздыхает, но спросить Тоотса о чем-либо не решается: бог знает, какие еще недуги и причуды могут оказаться у его богатого и образованного приятеля, и кто поручится, что какое-нибудь одно-единственное неосторожное слово не вызовет их новой вспышки!
Впереди еще один новый дом, но уже без всякой вывески: Кийр объясняет, что дом этот предназначен для врача, но сейчас еще наполовину пуст. Затем друзья сворачивают налево и медленно идут по направлению к церковной мызе. У озера Вескиярве они снова на минуту задерживаются, и Тоотс находит, что озеро за эти годы сильно заросло. Мельница, как уверяет Кийр, судя по шуму, работает на всех парах: несмотря на жаркие дни, предвещающие близость лета, еще длится пора весеннего половодья и мельница может молоть во всю силу. Еще несколько десятков шагов по тропинке — и приятели очутились бы у церковной мызы, но тут Тоотс замечает на другой стороне озера еще нечто новое.
За те годы, что Тоотса здесь не было, домик, стоящий на том берегу, перестроили, и сейчас он выглядит большим и нарядным. Если всмотреться пристальнее, то может показаться, будто домик этот врос в другой, выстроенный над ним, большой дом; посередине постройка эта теперь двухэтажная, и трудно сказать, в какую сторону она сейчас длиннее, в какую шире. Перед домом на берегу озера в свое время росла ива. Собственно, она и сейчас еще там, но рядом с высоким, внушительным домом кажется маленькой и жалкой. Под окном домика рос когда-то клен, но его уже нет; должно быть, это молодое красивое дерево уничтожили во время перестройки дома.
— Теперь там аптека, — говорит Кийр, указывая на изменивший свой облик дом.
— Да, вижу, — отвечает Тоотс. — Над дверью орел.
Солнце палит все жарче; Тоотс теперь уже серьезнейшим образом начинает жалеть, что надел с утра свой длинный сюртук. Как свободно и приятно было бы сейчас шагать в легкой охотничьей куртке! Нынче весна необычайно жаркая, и если еще выпадут теплые дожди, то хлеба отлично пойдут в рост. Перед плотиной среди водорослей резвятся рыбешки, они ищут себе пищи возле камней, покрытых зеленой слизью; время от времени среди этих малышей поблескивает и спина более крупной рыбы, словно ей захотелось проверить, не слишком ли расшалилась ее меньшая братия. Тоотс задумчиво смотрит на озеро, испытывая нечто похожее на зависть: хорошо им плавать в прохладной воде — без воротничка, без сапог и черного сюртука! С каким наслаждением сидел бы он сейчас дома где-нибудь в тени, курил папиросы и размышлял о том о сем.
На пороге мельницы появляются двое помольщиков: прислонившись к косякам двери, они закуривают и беседуют о погоде. Чтобы расслышать друг друга среди шума мельницы, они вынуждены чуть ли не кричать; как ни странно, до мостика голоса их доносятся куда яснее, чем они могли бы предположить.
Когда все соображения насчет погоды уже высказаны, один из мужиков, глядя на мостик, обращается к другому:
— Это что за франты на мосту собрались?
— Кто их знает, — отвечает собеседник. — Одного я вроде бы где-то видел, а тот, в шляпе и сюртуке, совсем незнакомый.
Тоотс и Кийр искоса поглядывают друг на друга, быстро отворачиваются и делают вид, будто вообще не слышат этого разговора.
— Гляди-ка, у того дьявола еще и перо на шляпе, точно граф какой, — продолжает мужичок помоложе; он, видимо, не собирается оставлять эту тему, не исчерпав ее полностью.
Разговор их не очень-то интересует наших друзей, в особенности Тоотса, который внезапно начинает проявлять признаки нетерпения и делает Кийру знаки, что пора покинуть мост.
Но в тот самый момент, когда друзья собираются уже свернуть к церковной мызе, открывается дверь аптеки и из нее выходит невысокий, сутулый, лысый человечек; заложив руки за спину, он начинает прохаживаться по шоссе.
— Это помощник аптекаря, — говорит Кийр, указывая на человечка.
— Ну и пусть! — через плечо бросает Тоотс. — А впрочем, погоди, — говорит он останавливаясь, — надо бы зайти и купить чего-нибудь, чтобы…
— Чего купить? — спрашивает Кийр.
— Чего-нибудь против тошноты. Меня уже с утра мутит, черт, то и дело зевать приходится. Надо бы принять чего-нибудь, чтоб растворило этот керосин, а то он всплывает и лезет к самому горлу.
— Какой керосин? — удивляется Кийр.
— Какой керосин! — отвечает Тоотс. — Мало ли какой керосин бывает на свете.
При этом он, не говоря больше ни слова, поворачивается и шагает к аптеке. Кийр следует за ним, пытаясь уяснить себе смысл этих туманных фраз. Мужички провожают их недоуменным взглядом, причем тот, что постарше, так сильно тянет свою пустую трубку, что треск ее слышен на шоссе.
— И куда это их понесло? — доносятся до Кийра его слова.
Тоотс подходит к аптекарю, приподнимает в знак приветствия шляпу и, указывая на дверь аптеки, что-то шепчет. Лысый человечек, который, как оказывается при ближайшем рассмотрении, помимо всего прочего обладает еще и большим красным носом, в свою очередь приветствует Тоотса кивком головы, что-то бормоча в ответ. Все трое входят в аптеку. Кийр идет последним, соображая про себя, что ему здесь купить: ведь такое солидное заведение существует не только для того, чтобы заглянуть сюда, поздороваться и выйти.
— Ну, что вам угодно? — спрашивает аптекарь, заходя за прилавок.
Кийр почти уверен, что Тоотс станет говорить об ишиасе, но, к удивлению своему, слышит другое — приятель его жалуется на тошноту. Аптекарь, опершись на прилавок и обхватив руками свой большой лысый череп, заглядывает больному в глаза и, чуть усмехаясь, говорит:
— Против тошноты существует только одно лекарство, на все остальные не стоит выбрасывать деньги.
С этими словами он выпрямляется, берет с прилавка стеклянную мензурку и идет к полке. Тоотс в это время разглядывает весы, блестящие медные гирьки, дробь в жестяной баночке рядом с ними и ждет, когда же начнется таинственный процесс развешивания лекарств, который с юных лет так прельщал его, когда случалось бывать в аптеках, и так интригует его и теперь. Но ничего подобного не происходит. Аптекарь снимает с полки бутыль со стеклянной пробкой, наливает мензурку до половины желтовато-красной жидкостью и, возвращаясь к Тоотсу, говорит:
— Выпейте-ка, посмотрим, пройдет ли тошнота.
— Все? — чуть испуганно спрашивает Тоотс и смотрит на полку, где бутыль со стеклянной пробкой выпятила в сторону прилавка свой круглый живот, украшенный этикеткой. «Bals. vulnerar. Kunz.» — быстро прочитывает на ней Тоотс, берет мензурку и медленно ее опустошает. Аптекарь, не отрывая глаз, следит за своим клиентом, словно ожидая, что действие лекарства скажется тут же, сразу. На его красном носу, вначале казавшемся только красным, теперь сменяется все цвета радуги. Кийр замечает, как под лучами солнца, падающими в окно, капельки пота на этом необычайном носу искрятся подобно жемчугу. Тоотс морщится, вытирает платком рот и, вопросительно улыбаясь, смотрит на аптекаря.
— Ну? — спрашивает тот. — Не правда ли, лучше стало?
— Да-а, — протяжно говорит больной. — Как будто лучше. Но разрешите спросить, господин аптекарь, что это за лекарство? Пуншевое масло?
— Пуншевое масло… — повторяет аптекарь. — А вам что до этого? Главное, чтобы помогло. Начни мы каждому объяснять, какое лекарство даем, так и сами заболели бы. И что всего хуже — лекарства перестали бы действовать. Ибо имейте в виду, молодой человек, и запомните: лучшее лекарство приносят с собой сами больные. Напрасно вы будете искать это лекарство у нас на полках, имя ему — вера в силу лекарства! Да, именно так. Пейте, что вам дают и не спрашивайте, не допытывайтесь. Верьте, надейтесь и любите — и вы преодолеете все. Вы еще молоды, лучшие годы у вас впереди, вам будет принадлежать весь мир, если только сумеете правильно взяться за дело. Не так ли? Хм? Что? А сейчас, — добавляет в заключение аптекарь, — и меня самого что-то затошнило. Не будет большим грехом, если и я чуть подкреплю свою веру. Ибо учтите, молодой человек, и запомните, что еще в священном писании сказано: «Врач, исцелися сам».
С этими словами аптекарь подходит к полке, наливает в мензурку желтовато-красной жидкости, поднимает на мгновение взор к потолку и, звонко прищелкнув большим и средним пальцами над головой, залпом опорожняет мензурку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49