— швырнул на землю лопату и удрал; и сейчас ему, Марту, тоже не охота работать одному.
— Куда же он побежал!
— Да, ежели бы он сказал, так я знал бы.
— Ну, не беда, — утешает его Тоотс. — Он вернется. А пока поработаем вдвоем. Тебе из-за этого уходить не стоит — скоро обед, нас хорошенько покормят.
Март настороженно вслушивается в эти слова, потом, чуть поразмыслив, снова принимается за дело. Тали усаживается на камень и следит за работой каменщиков. Солнце поднимается все выше, домой пригоняют стадо. Маленький теленок, первым вбежавший во двор, останавливается, широко расставив ноги, и смотрит на работающих, выпучив глаза; затем показывается все стадо, сопровождаемое целой тучей слепней и оводов. За ним во двор вбегает пастушонок, весь в поту, со своим псом; Крантс, тяжело дыша, высовывает слюнявый язык чуть не до земли. Из дома вылезает старик и начинает бранить пастуха за то, что тот вчера пустил скот на ржаное поле.
А Либле все нет.
— Портной не говорил, отчего он так скоро вернулся из России? — спрашивает Тоотс у Тали.
— Нет, — покачивает головой Тали, — у нас о России и речи не было. Кийр разговаривал так, будто он все время оставался в Паунвере, будто никуда и не уезжал. Но… показался он мне чуть растерянным, как-то словно дичился меня. Говорит, а сам в сторону смотрит…
— Ха-ха, — кивает головой Тоотс, — верно, именно так он и делает. Куда-то он, конечно, ездил, это ясно, но далеко ли — бес его знает. А тебе дома не рассказывали, что он помолвлен с барышней из Рая?
— Рассказывали.
— Ну?
— Что — ну? — улыбается Тали.
— Ну, что ты на это скажешь?
— Да ничего не скажу. Ты же еще в городе говорил, что дело к тому идет.
— Но ты вроде когда-то сам был…
— Кем был?
— Да ничего… я так просто…
Тоотс снова усердно принимается за работу. Арно смотрит на загорелую шею и лицо приятеля и приходит к выводу, что Тоотс за это время сильно возмужал. То, что он сейчас делает, — это уже настоящая работа, а не какой-то мимолетный каприз. Между прочим, и разговор теперь с ним можно вести по-серьезному, да и от него услышишь толковый ответ; планы его уже не напоминают воздушные замки.
Наконец появляется Либле, весь потный, задыхающийся от бега. Он подходит к хлеву и кряхтя растягивается на куче песка.
— Где ты был? — спрашивает Тоотс. — Оставил Марта одного, он тоже чуть не удрал. Ты же сам говорил: надо бы сегодня закончить всю эту сторону.
— Обождите немного, — тяжело дыша, бормочет Либле. — Дайте чуть отдышаться, расскажу, где был.
— Да мы и сами знаем, куда ты ходил.
— Ну да, а почему бы вам не знать, тайна это, что ли? Ходил на хутор Рая, куда же еще.
— Ну и что, успокоился теперь?
— Успокоиться-то успокоился, да поди знай, что еще может стрястись. Сегодня какой-то чудной день, новости так и летят… вж-жик — плюх! — будто доски на вяндраской лесопилке. Ну, что бы там ни было, а Кийр вернулся. Сидит себе этакой птичкой в горнице на раяском хуторе и толкует о чем-то с Тээле.
— Почему же он вернулся? — допытывается управляющий.
— Ох, господин Тоотс, будто меня там кто на пороге встретил да так и доложил — вот, мол, Кийр вернулся по такой-то и такой-то причине! А ты будь добр, слушай да запоминай. Не знаю, золотые мои господа! Не знаю! Раяские и сами не ведают, почему их зятек так скоро обратно пожаловал. Сидит он в горнице и с Тээле разговаривает — вот и все, что я видел. А услышать ничего не удалось: кругом двери-окна заперты, будто запаяны. Раяскому старику все это дело крепко не по душе, только и твердит: «А все ж таки это ветрогон». Но не беда, молодые люди, время все распутает, а бог милостив. Уж мы разузнаем, как эти дела обстоят. Ведь в Паунвере ничего не скроешь.

VIII
Кийр и в самом деле сидит в большой горнице хутора Рая, с жалобным видом смотрит, на Тээле и говорит:
— Да, Тээле, вот я и снова в нашем любимом родном краю.
Тээле вытирает с цветов пыль и отвечает лишь после долгой паузы:
— Да, вы здесь, это я вижу. И очень странно, что вы опять здесь.
— Вы… ты… — лепечет Кийр, — ты сердишься, Тээле, что я вернулся. Но я же объяснил тебе — никак нельзя было мне там оставаться. Я не мог, Тээле, не мог. Это было страшное путешествие. Я готов принести любую жертву, только не заставляй меня ехать в Россию.
— Я не какая-нибудь рыцарская дочка, — недовольно отвечает девушка, — и мне не нужны жертвы. Мне только хотелось, чтобы вы стали земледельцем. Но и этого моего желания вы не смогли выполнить, так зачем же еще говорить о жертвах. Да и вообще оставим этот разговор. По мне, можете стать хоть трубочистом или же до конца дней своих оставайтесь портным — какое мне до этого дело, но…
— Но вы… ты… вы же согласны выйти замуж только за земледельца?
— Само собою разумеется. Только за земледельца. Я не меняю своих мыслей и планов так быстро, как вы. Не терплю людей, которые вечно колеблются, сомневаются и никогда не доводят до конца начатое дело. Это — ветрогоны.
— Что вы, Тээле! — Рыжеволосый надувает губы.
— Да, да, ветрогоны, ветрогоны!
— Поверьте, Тээле, кто бы ни был на моем месте, всякий вернулся бы, случись с ним такое несчастье.
— Так соберите свои пожитки и поезжайте снова.
— Снова в Россию? — пугается портной. — Нет, Тээле, в Россию я больше ни за что не поеду. Там ужасные люди. Я готов… я поеду куда угодно, куда бы вы меня ни послали, но в Россию я больше не ездок. Ох, Тээле, если б вы только знали!
— Тогда поезжайте в Германию, — усмехается Тээле.
— Ну да, — кисло морщит физиономию Кийр, — хорошо вам надо мной насмехаться!
— Как это так — насмехаться! А как же другие могут по нескольку лет находиться вдали от родных мест — в России или в другой стране — и даже не помышляют о возвращении. Как мог, например, Тоотс…
— Ах, Тоотс! Тоотс такой же мошенник, как и те, что меня обчистили.
— Что с вами, Кийр! Стыдитесь!
— А вы забыла разве, что он проделывал в школе?
— В школе! Но ведь он уже не школьник. Терпеть не могу людей, которые обо всех говорят одно лишь дурное. Или, если угодно, возьмите другого нашего соученика — Тали. Тали мог бы приехать. Тали знает, что родные ждут его с нетерпением, и все таки не едет.
— Ну, — возражает Жорж, — во-первых, он не так уж надолго уезжал, а во-вторых, он сейчас здесь.
— Кто? Тали? Арно?
— Да, да. Я видел его сегодня.
— Вот как? Ну да… И все же… Он всю зиму прожил в городе. А я сама? Разве я не училась несколько лет в городе? Тоже жила среди чужих. Только вам вечно бы сидеть дома, под крылышком у мамаши.
Девушка на мгновение умолкает, а затем спрашивает равнодушным тоном:
— Где вы видели Тали?
— Он мне только что повстречался.
— А-а. Значит, он приехал только вчера вечером или сегодня утром. А не знаете, куда он шел?
— Как будто в Заболотье.
В раяской горнице становится совсем тихо. Кийр сморкается и вздыхая смотрит в окно. Вытянув шею, он оглядывает веранду и бормочет себе что-то под нос. Ему показалось, будто там сейчас кто-то прошел, почудился и чей-то знакомый голос. Ну да, конечно, пойдет теперь опять по всему Паунвере молва… Да и вообще, сколько на свете всяких бед и злоключений… Помимо всех прочих неудач, нужно же было еще притащиться сюда этому самому Тали… Каждую минуту тычут тебе в нос — земледелец да земледелец… Остальные люди — будто и не люди, только и ест на свете, что земледельцы! Какое несчастье, когда человек ничего общего не имеет с земледелием!
— О чем вы задумались, Кийр? — спрашивает неожиданно Тээле.
— Я? — оторопело отвечает рыжеволосый. — Ни о чем не думаю. Смотрю, какие превосходные нынче у вас хлеба.
— Хлеба! Что вы смыслите в хлебах! Будь бы земледелец, тогда бы еще… Тоотс в этом разбирается, Имелик… Тали… Даже Либле знает больше, чем вы.
— Так что же мне делать? — плаксивым тоном спрашивает Кийр. — Не могу же я… Не понимаю, как можно так мучить человека?
— Глупости, Кийр, кому охота вас мучить? Но скажите сами, что вы смыслите в земледелии? Или вы научились за те несколько дней, что пробыли в отъезде? Обещали вы, правда, научиться быстро, но так быстро едва ли можно приобрести знания. Верно ведь?
— Я смогу учиться и где-нибудь здесь, на родине. Ведь не только в России можно поучиться земледелию.
— Ну, тогда нанимайтесь к Тоотсу.
— К Тоотсу? Почему именно к Тоотсу?
— Лучшего земледельца у нас в округе нет — вот почему.
— Ах, Тээле, Тээле! Какой вы черствый, бессердечный человек! Я пришел сюда за утешением, но вижу, что… Да, да…
Рыжеволосый покачивает головой и громко сопит. Тээле возится у книжной полки, время от времени перелистывая то одну, то другую запыленную книгу. Вдруг брови ее поднимаются, словно ей попалось в книге что-то очень любопытное, она искоса поглядывает на Кийра и с лукавой улыбкой говорит:
— Настоящий мужчина не нуждается в утешении, настоящему мужчине нужен добрый совет. И вот такой совет я вам и даю. Идите к Тоотсу учиться. Как это мне раньше не пришло в голову!
— Перестаньте об этом говорить, Тээле!
— Нет, Кийр, я только начинаю об этом говорить. Это же прямо-таки блестящий плац. Подумайте, вам не надо больше ездить ни в Россию, ни куда-либо еще, вы останетесь здесь же под боком. Можете даже ходить домой обедать.
— В жизни не пойду к Тоотсу учиться.
— Не пойдете? Ладно, как хотите. Мне-то какая печаль! Можете хоть сейчас отправляться домой и браться за иголку, и шейте себе сколько угодно. Но меня удивляет, что… что…
— Что вас удивляет? — настораживаясь, спрашивает рыжеволосый.
— Да то, что человек, который готов принести любую жертву, не хочет выполнить самое скромное желание. Так что все ваши клятвы и обещания — лишь пустые слова и ничего больше. Отправляйтесь лучше домой, садитесь за шитье и не теряйте драгоценного времени. Теперь я вижу вас насквозь, мне ясно, что вы за человек. До поездки в Россию я была о вас совсем другого мнения. Но все равно, все равно. В жизни бывает столько разочарований; одним больше или меньше, это почти безразлично. Итак, конец! Но знайте, виноваты в этом вы, а не я.
— Конец? — с испугом переспрашивает портной. — Какой конец? Какой конец?
— Конец, — тихо повторяет Тээле это короткое, но столь страшное для Кийра слово.
— Ох, Тээле, Тээле, какой вы жестокий, бессердечный человек! — вздыхает Кийр. — До поездки в Россию я тоже был о вас другого мнения.
— Ну что ж, — спокойно улыбается хозяйская дочь, — благодарите судьбу, что успели меня вовремя раскусить.
— Н-да, н-да… — снова многозначительно покачивает головой Кийр.
На дворе сияет солнце, рассыпают свои трели жаворонки, на земле мир и божья благодать, только у Жоржа душа словно попала на шерстобитню под самые зубья. Последние недели выдались для Жоржа такими мрачными, что он с наслаждением взял бы большие ножницы и вырезал эти дни из своей жизни. В его сердце порой вонзается не одна иголка, а целая пачка иголок, даже целых две пачки. Они «стегают» и «стегают» его вдоль и поперек, как будто имеют дело с воротником куртки. Все мысли и планы в голове перепутались, как клубок ниток, попавший в лапы котенку; даже уверенность в себе пропадает. А где-то здесь же рядом злорадно ухмыляется над его беспомощностью чья-то противная рожа — это, конечно, земледелец Йоозеп Тоотс, вор и пропойца. И как такой еще не провалился в пекло!
В первой комнате открывается дверь и на пороге появляется хозяйка хутора. Обращаясь к Кийру и Тээле, она произносит одно-единственное слово:
— Обедать!
Кийр хватается за свою узкополую шляпу и пятится к двери, ведущей во двор.
— А вы не хотите? — спрашивает Тээле.
— Нет, нет, мне… некогда, — заикается Кипр. — Я должен сразу же домой… и… и… Ах да, я еще хотел спросить, Тээле, как… как же теперь будет?
— Как будет? — серьезно повторяет Тээле. — Мои условия достаточно ясны. Сделайте так, как я сказала, тогда…
— Тогда, что тогда?
— Тогда… тогда все останется так, как было до поездки в Россию.
— Но, Тээле, дорогая Тээле, не могу я идти к Тоотсу! Подумайте сами, что скажут в Паунвере!
— Не знаю… Поступайте как найдете нужным.
Кийр пожимает своими тощими плечами, топчется еще с минуту на месте и вдруг исчезает молниеносно, как человеческое счастье. Тээле молча садится за обеденный стол и делает вид, будто не замечает вопросительных взглядов сестры.
— Ну, жених вернулся, — говорит наконец сестра.
— Вернулся.
— Так быстро выучился на опмана?
— Я его не экзаменовала.
— Почему же он так скоро прилетел обратно? — спрашивает раяский хозяин.
— Кто его знает. Говорит, будто обокрали в дороге.
— Вот те и на! Ну и… Да что ты с ним возишься? Пошли его ко всем чертям — какой из него земледелец!
— Как это вожусь? Я его сюда ни разу не приглашала, — отвечает Тээле. И, наклонившись к уху сестры, шепчет: — Я тебе потом все расскажу.
А Кийр несется в это время домой, то и дело оборачиваясь, словно опасаясь погони. Сегодня в руках у него нет больше тросточки с блестящим набалдашником, которую он всегда носил с собой. Эта несчастная трость сейчас в России в руках у какого-нибудь воришки, и, должно быть, оплакивает своего прежнего хозяина и тихую деревню Паунвере.
— Ну, как обошлось? — спрашивает старый портной, встречая сына во дворе.
— Да как обошлось… — вздыхает сын. — Теперь она меня к Тоотсу шлет учиться. А не то — конец.
— К Тоотсу? Это почему?
— Тоотс, говорит, лучший земледелец в округе.
— Во всяком случае… да… да, — рассуждает портной. — Земледелие Тоотс знает, но… подобает ли тебе к нему наниматься?
— В том-то и дело, — чуть не плача отвечает сын. — Лучше сквозь землю провалиться, чем идти к этому мазурику!
— Ну и капризы у этих ученых барышень! — почесывая лысину, восклицает старый Кийр. — Очень жаль, что ты не поехал к господину Эрнья.
— Как же я мог поехать к господину Эрнья, если меня в Москве так обчистили, что ни туда ни сюда, — уже в который раз начинает Жорж печальную повесть о своем путешествии. В это время во дворе появляются и другие домочадцы. Им хочется еще раз послушать о злоключениях их несчастного Жоржа на чужбине.
— Железнодорожный билет и тот украли, — тоскливо начинает свой рассказ Жорж, — как же мне было дальше ехать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49