— Почем знать, — повторяет она про себя, уже выйдя на дорогу. — Все возможно, Яан Имелик всегда любил действовать потихоньку, осторожно. Поди знай… поди догадайся… — И ей вдруг вспоминается замечание младшей сестры, когда-то брошенное ею в шутку: «Смотри, Тээле, будешь так долго на одного метить, а других перебирать — в конце концов на бобах останешься».
Возле кладбищенской ограды девушка останавливается, на минуту задумывается и затем быстро входит в ворота. Вокруг тишина и покой, лишь пташки щебечут в листве старых деревьев. Сюда она бывало в школьные годы приходила погулять с Имеликом, с тем самым Имеликом, который сейчас сопровождает барышню Эрнья. Близ боковой дорожки виднеется заросшая травой могилка и скамья, почти скрытая кустами, — Тээле направляется туда, садится и дрожащей рукой вынимает из-за корсажа чужое письмо. Она долго разглядывает конверт, адрес, написанный мелким, но четким почерком, смотрит на почтовый штемпель, тщательно исследует заклеенные места конверта и, наконец, приходит к следующему выводу: почерк женский, письмо прислано из дальнего уголка родного края и уже один раз было распечатано. Это последнее обстоятельство напоминает ей слухи, которые идут по деревне насчет всех писем, приходящих в Паунвере и посылаемых из Паунвере: существует будто бы какой-то не то цензор, не то ревизор, который почти ни одного письма не пропускает, не вскрыв его. Неудивительно, что и это письмо постигла та же участь. Но какое чувство должен испытывать человек, который вскрывает чужие письма и роется в чужих тайнах? Неужели это доставляет ему удовольствие? Вот если она сама сейчас распечатает письмо, этому, пожалуй, можно найти оправдание. Ей необходимо знать, кто ее соперница и что она пишет Арно, — ведь письмо, несомненно, оттуда. Тээле слышит учащенные удары своего сердца. Дрожащей рукой вытаскивает она из волос шпильку и подсовывает ее под клапан конверта. При этом она зажмуривается и еще раз мысленно перебирает мотивы, которые могли бы оправдать ее поступок. «Я должна, — убеждает она себя, — должна распечатать это чужое письмо, я делаю это в первый и в последний раз в моей жизни. Никому не открою я тайн, содержащихся в нем, никогда не злоупотреблю ими. Арно получит письмо в полной сохранности. Я ничего оттуда не возьму и ничего от себя не добавлю. Я должна… должна…»
Во время этой короткой, но острой внутренней борьбы ее охватывает почти горячечное возбуждение.
Плохо заклеенный клапан конверта приоткрывается, показывается сложенный вдвое листок бумаги, и девушка жадно проглатывает редкие строчки письма, кончающегося на первой же странице.
Разочарованная, Тээле роняет листочек на колени. Письмо это… В сущности, даже не письмо, а лишь несколько скупых, наспех набросанных строчек… привет и две-три пустые фразы. Все это, да и еще немало строк могли бы отлично уместиться на почтовой открытке. И эту записочку Арно ждал с таким страстным нетерпением! Нет, конечно, он ждал большего, но приславшая ему это письмо была не особенно щедра на слова. Какие широкие пробелы между строками! Может быть, автору письма было трудно заполнить даже эту единственную страничку. Несколько наспех брошенных фраз… ни одного нежного слова… Ой, Арно, помнит ли он те письма, что Тээле посылала ему из Паунвере! По двенадцати страниц… никогда не меньше восьми… да еще приписки на полях, в уголках, всюду, где только оставалось свободное местечко. Ой, Арно, Арно, что с тобой сталось? Ведь она тебя ни капельки не любит, она только считает себя обязанной черкнуть тебе несколько слов. Ты слеп, дорогой Арно, если не понимаешь, что такого письма не напишет человек любящий.
Да и открыть такое письмо совсем не грех; напрасно она так волновалась, считая себя чуть ли не преступницей. Это письмо она может спокойно передать адресату — в нем нет ничего, кроме холода равнодушия; она с удовольствием протянет Арно этот замызганный конверт с его убогим содержимым — пусть посмотрит и сравнит его с письмами Тээле, если они еще сохранились.
Едва ли, однако, он их сохранял. Но все равно… все равно… Интересно только, что ответит Арно, будет ли ответ равноценен этому письму или же из Паунвере отправится в путь одно из тех шаловливо-нежных посланий, какие когда-то получала она?
Девушка вздыхает, вкладывает письмо обратно в конверт и медленно покидает кладбище. Жаль уходить отсюда, из этого царства тишины и покоя, — там, за оградой, жизнь не сулит больше ничего радостного. Хотелось бы даже остаться здесь, уснуть под сенью вековых деревьев.
В березняке, что тянется близ проселочной дороги, стоит лошадь с пустой телегой. Подойдя поближе, Тээле видит, как из леса почти бегом выбегают те самые парень и девушка, которых она недавно видела в пасторате. Оба снова смущенно глядят на Тээле, взбираются на телегу и катят дальше.
Во второй половине дня Арно получает письмо, которого он так ждал.

XIII
Пары вспаханы, наступила горячая пора сенокоса. Теперь в Заболотье уже не увидишь мужчин на дворе или в доме, кроме разве Краави-Яана — того оставили в полном одиночестве возиться с ремонтом избы. Все хлопоты по дому легли на плечи старой хозяйки, только в обеденное время ей немного помогает пастушка. Даже старик и тот отправился на покос и работает вместе со всеми, насколько позволяет слабое здоровье и больные ноги.
На болоте сено уже скошено; Март копает сейчас там канаву, роется в грязи, как крот. Этого силача стараются удержать на работе с помощью всяческих посулов и приманок. Иногда, правда, он на денек-другой куда-то исчезает, но потом снова возвращается. Тоотс и Либле помогают на сенокосе, но как только выдается свободная минута, идут корчевать пни на вырубке у болота. Таким образом даже в самый разгар сенокоса им удается отвоевать под пашню новые куски земли.
Но кого в Заболотье больше не видать — это Кийра; заглянул он однажды на хутор Тоотсов, точно солнечный луч с хмурого неба, но потом исчез, и исчез уже навсегда. Управляющий и Либле решили, что рыжеволосый не выдержал знаменитого испытания костей и именно поэтому убрался восвояси; о том, что произошло на хуторе Рая, они до сих пор и понятия не имеют. Известно только, что рыжеволосый вернулся к своему прежнему ремеслу. Говорят, его игла теперь еще проворнее мелькает в окне хутора Супси и в последнее время он стал еще громче сопеть. Вот и все, что Либле о нем слышал в деревне; каковы его планы на будущее и, в частности, относительно Тээле, этого никто не знает. По слухам, хозяйская дочь из Рая больше никогда этого вопроса и не затрагивает, а если кто-нибудь спросит, лишь улыбнется уголком рта.
Как бы там ни было, Либле удалось разузнать о Тээле и кое-что другое. По его словам, Мари слышала в лавке такой разговор: раяская барышня надумала вообще уехать из Паунвере, не то в город, не то еще куда-то… Один бог знает, куда именно, но вроде бы решила стать учительницей.
В Заболотье на эти слухи не обращают особого внимания и продолжают спокойно работать, идут своей дорогой. Давно сюда никто из Паунвере не заглядывает, никто им не мешает. Теперь Тоотс понял, что чем больше он трудится, тем радостнее делается у него на душе, тем больше растет в нем чувство удовлетворения самим собой и всем окружающим. Мысли о Тээле. уже не мешают ему больше насвистывать так громко, как вздувается, и сердце уже совсем не щемит. Тоотс смело и жизнерадостно смотрит в будущее.
Но однажды доводится ему услышать разговор, который слегка портит ему настроение. Старый хозяин сидит у плиты и толкует с хозяйкой о делах Заболотья, полагая, что они одни в доме и он может выложить все, что накопилось на сердце. Йоозеп в это время набивает в горнице папиросы и подслушивает стариковские рассуждения.
— Да-а, все это распрекрасно, — начинает старик, — ничего не скажешь, с работой справляется вовремя, хлев до толку довел… избу чинит… Ничего не скажешь.
— Ну, ты, видно, нашел что сказать, раз уж такую речь завел, — отвечает мать.
— Да нет, ничего, — возражает старик, посасывая трубку. — Все в отменном порядке. Даже вперед соседей ушли в работе. Сейчас еще и вырубку раскорчевывает, там тоже засеет… Ничего не скажешь.
— Ну да, наконец-то ты хоть перед смертью увидишь, что соседей опередил, а то вечно позади плелся. Те бывало уже давно управятся… а он все еще… Ну, так какая же у тебя еще беда?
— Беды никакой нету, а только иной раз как подумаешь… Вообще-то все ладно, да опять-таки — едоков много. Народу на хуторе полон двор, всем жалованье положено… Вот и думаю, откуда же эти самые деньги возьмутся всем заплатить? Я бы не решился столько народу набирать. Ну, да все бы ничего, лишь бы не довел меня Йоозеп до того, что за всю эту канитель мне расплачиваться придется. Вот и получится: по работе-то я впереди других, а в долгах по уши увяз. И так их достаточно. Бог его знает, этого Йоозепа, — ветрогоном был с малолетства, ни о чем никогда мне не говорил, совета не спрашивал. И сейчас орудует, как полный хозяин. Да-да, так ничего плохого не скажешь да только вот деньги… деньги…
— Не ной ты зря и не кряхти, — отвечает мать. — Раз все дела он сумел наладить, сумеет и с платежами справиться. Приехал он — ты боялся, что лентяйничать будет, а теперь, когда парень взялся за работу, — опять беда!
— Ну да, кто его знает, — сплевывая, говорит старик. — Поживем — увидим. Ты всю жизнь за сынка заступалась. Я про него и слова не скажи. Да мне и говорить-то нечего, пусть только сам расплачивается за свои штуки.
Тоотс-младший, притаившись, слушает этот разговор и хмурит брови. Ишь ты, старикан, вот какая у него забота! Разве он, Йоозеп, все еще мальчишка, не знает, что делать, чего не делать? Да ну его, пусть!
Старики заговаривают о чем-то другом, а Йоозеп, захватив набитые папиросы, тихонько открывает окно и выскакивает во двор. Пускай себе рассуждает, чем ему на старости лет еще заниматься! Во всяком случае, Йоозеп знает теперь, что отец о нем думает. Между прочим, иногда совсем не плохо, если тебя считают глупее, чем ты есть на самом деле. Ничего, ничего. Время бежит, а счастье не минует. Хотя у него денег не бог весть как много, зато во всей округе не найдешь человека, который лучше него знал бы поле и скот; а это тоже чего-нибудь да стоит. Главное — пусть дадут время.
И Йоозеп действительно расплачивается с Либле, с Мартом и с кровельщиком, даже глазом не моргнув. Самая большая прореха появляется в его бюджете после того, как он, заглянув однажды в аптеку, встречается там с каким-то приехавшим издалека хуторянином и покупает у него две пары племенных поросят и корову настоящей фризской породы. После такой покупки он, правда, чешет в затылке, но спустя несколько дней корова и поросята все же оказываются в Заболотье и управляющий окружает их прямо-таки отеческой заботой.
Затем происходит небольшое событие, которое, однако, вносит в однообразную жизнь Заболотья большую перемену и вновь нарушает душевное равновесие Тоотса.
В этот день благодаря прекрасной погоде работа идет особенно успешно, и вечером у Тоотса есть полное основание сказать себе: «И на том спасибо». Возвратясь домой, он находит на столе в горнице сложенный вдвое листочек бумаги.
— От кого это может быть? — бормочет он про себя, разворачивая листок.
Взгляд его сразу падает на подпись, и загорелое лицо покрывается еще более густой краской. Тээле! Что ей вдруг понадобилось? Наверно, зовет на свадьбу, что ж еще. И, лихорадочно закуривая, он читает:
"Мой милый школьный товарищ!
Была сегодня на вашем хуторе, но, к сожалению, вас, вернее — тебя, не застала дома. Собственно, никакого дела у меня тут не было, просто захотелось посмотреть почти новый хлев в Заболотье и вообще поглядеть, что вы… ты тут поделываешь. В последнее время ты совсем скрылся с горизонта, как Иоанн на остров Патмос. Показывайтесь на глаза хоть изредка или хотя бы пришлите листочек из своей Книги откровения.
Ах да — самое главное! За то короткое время, что вы находитесь дома (опять «вы» — ну, пусть уже до конца будет «вы»), вы до неузнаваемости изменили хутор Заболотье. Теперь вам недостает только хорошего сада — мне это сразу бросилось в глаза. Думали ли вы сами об этом? В Рая много молодых яблонь, осенью сможете получить сколько угодно саженцев.
Итак, желаю здоровья и сил! До скорого свидания!
Ваша школьная подруга Тээле".
— Гм, — произносит управляющий, прочитав письмо, затем снова его перечитывает и опять произносит: — Гм!
— Что она пишет? — спрашивает мать. Она зашла за чем-то в горницу и видит, что сын читает письмо.
— Да чего ей писать, — отвечает Йоозеп, засовывая листочек в свою записную книжку. — Чего ей писать. Предлагает купить у них саженцы яблонь.
— Ишь ты, — удивляется мать. — Что она в таких делах понимает.
— Видно, понимает.
От этого письма сердце у Тоотса начинает биться взволнованно. Это нечто такое, чего он меньше всего мог ожидать. Во-первых, тут и намека не было на свадьбу, да и кто перед свадьбой пойдет на чужой хутор предлагать яблони! Во-вторых, здесь проявлялась заинтересованность в том, чтобы хутор Заболотье стал красивее, и расхваливалась его, Йоозепа, предприимчивость; за короткое время… как это там было написано? Ну да, за то короткое время, которое он прожил дома, он до неузнаваемости изменил хутор Заболотье. Так, так. Нет, черт побери, значит, акции Кийра все еще стоят не слишком высоко, если на столе в каморке Заболотья оставляют такое письмо! Кто его знает, может быть, поссорились из-за того, что Кийр не захотел учиться на управляющего? Поди знай. Но теперь он, Тоотс, действительно покажет, во что можно превратить Заболотье! Если уже такой его маленький успех вызвал похвалу, то что скажет Тээле этак годика через два? Молодые яблони… Молодые яблони растут не только на хуторе Рая, растут они и в других местах, и почему это в Заболотье обязательно должны быть те же самые сорта яблок, что и в Рая? Во всяком случае, раздобыть яблони — невелика забота, есть и посерьезнее. Да, но о чем другом, собственно, могла бы писать ему Тээле?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49