— надувает губы рыжеволосый.
— Боже милостивый, — делает невинное лицо Либле, — я же не о своих детях говорю. Своего ребенка я уже бросил, вернее, ребенок бросил меня. Стоит мне переступить порог и снять шапку — малышка Мари начинает кричать, точно ее режут, и меня и близко не подпускает. Теперь не добьюсь с ней толку, пока борода и волосы не вырастут. Я о ваших детях говорю, молодой барин Кийр. Будь я уверен, что вы вернетесь из России таким же рыжим, как сейчас перед нами стоите, на душе было б куда спокойнее. Пускай себе снуют карапузы, как огненные шарики, между Рая и Паунвере — никто ничего не скажет, потому оно естественно. А вдруг покатятся оттуда, с кладбищенского холма… черные, глиняно-серые или бог знает еще какого цвета, может даже зеленые, тогда… Хуже всего, что они будут лошадей пугать, никто больше не решится через Паунвере ездить.
— Вот что, Либле, — говорит серьезным тоном Кийр, — если хотите знать, так волосы у меня вовсе не рыжие, а каштановые. С возрастом они еще больше потемнеют, так что ваши насмешки совсем некстати. И будь они хоть рыжие, хоть даже синие, умный человек никогда не станет издеваться над внешностью своего ближнего. Не то важно, что на голове, а то, что в голове. А если уж разговор зашел о внешности, так никто из жителей Паунвере не выглядит сейчас так смешно и дико, как вы сами.
— Ну нет, извините! — хочет Либле возразить, но умолкает на полуслове: с холма по направлению к сараю идет еще кто-то. — Гляди-ка, нашего полку прибывает, — говорит он, — этак у сарая скоро целое собрание будет, вроде волостной думы. Ну да, господин Кийр, чего мне тут насмехаться или же своим видом хвастаться! Разве могу я, старое корыто, еще хвастаться! Моя песенка спета. Хорошо, коли отец небесный мне еще годков десять-пятнадцать подарит, а там пора и па покой. Я все за молодыми наблюдаю, как они живут, и радуюсь, когда им везет, желаю им долгих лет жизни. А вы смотрите на меня и разговаривайте, как со старой теткой, которая изредка навещает своих племянников и желает им только добра. А ежели порой чуть и поворчит эта тетка, так не ставьте лыко в строку, старому человеку прощать надо.
Мужчина, направлявшийся к ним с холма, оказывается Тыниссоном.
Гляди-ка, уже спозаранку столько мужиков собралось, будто военный совет. Хороню, что он, Тыниссон, по голосу узнал, а то бы никак не догадаться, что это наш звонарь у сарая сидит. Вот ведь до чего усы и борода человека меняют! Ну вот он, Тыниссон, и приехал за салакой, отвезет ее домой; к сенокосу хорошо будет иметь в запасе. Но о чем же все-таки здесь совет держат, если позволено будет спросить?
Тыниссон протягивает однокашникам и звонарю руку и останавливается перед сараем, словно ожидая, что его толстые ноги крепко уйдут корнями в почву. Вся его дюжая фигура как бы черпает жизненную силу из самой земли. При взгляде на него каждый невольно испугается — как бы на этом туго налитом теле вся одежда не лопнула по швам. Его толстые икры и плотные шерстяные брюки не умещаются даже в разрезанных сзади голенищах; сапоги его кажутся кожаными чехлами, натянутыми на бревна.
— Доброго здоровья, — отвечает Либле. — Да когда нам еще совет держать, как не сейчас. — Разве не слышал ты новость — школьный твой товарищ Кийр уже почти что женат и опманом заделался?
— Это что за новость? Ничего не слыхал.
— Ну вот, сам толстый как бык, хоть обручами стягивай, чтоб не лопнул, а таких важных вещей не знаешь. Ступай, ступай домой, возьми календарь и отметь себе: в следующее воскресенье раяская Тээле обручается с портным. Да нет, с каким портным! С управляющим имением! Как помолвку справят, так он сразу же полным ходом в Россию, р-раз! — и плюх прямо в Черное море или на берег моря, или кто его знает, куда… Но опять-таки на опмана учиться.
— Кийр? Но ведь это же Тоотс оттуда, из России, а не Кийр, — широко разинув рот, недоумевает Тыниссон.
— В Россию каждый может поехать, — замечает Тоотс, ковыряя в зубах. — Дорога никому не заказана.
Проходит немало времени, прежде чем Тыниссон наконец уясняет себе смысл сказанного Либле.
— Ну, а теперь полагалось бы новость эту и спрыснуть, — предлагает в заключение звонарь. — Как вы думаете, молодой барин Кийр, не податься ли нам всем в Паунвере, не выпить ли пару стаканов пива за здоровье молодой барыни?
— Нет! — трясет головой Кипр и поворачивается, собираясь уходить. — Приходите в воскресенье, тогда и спрыснем. Ты, Тыниссон, тоже приходи, вот тогда…
Рыжеволосый приподнимает шляпу и удаляется, что-то бормоча про себя. А Либле вполголоса напевает ему вслед:
Не нашел портной коня
и уселся на козла.
Хвост козлиный в зубы взял,
по деревне поскакал.

XXII
На другое утро Либле спозаранку снова в Заболотье. Его бритый подбородок и верхняя губа успели уже покрыться редкой черной щетиной, а макушка стала синеватой от первой темной поросли.
— После веселья слез не миновать, кто же этого не знает! — говорит он управляющему имением. — Помолвки-то нету!
— Как это — нету? — переспрашивает управляющей.
— Нету. Жена моя ходила вчера в Рая и своими ушами слышала, как Тээле говорила Жоржу: «Никакой помолвки не будет».
— Ото! Это что значит? — таращит глаза Тоотс. Это лаконичное сообщение ему весьма по вкусу: где-то в глубине души его вспыхивает искорка надежды.
— Поди знай, что это значит, но так Тээле и сказала. Ну, конечно, рыжий давай перечить: я, говорит, уже на воскресенье приятелей позвал. Как же я теперь скажу им, чтобы не приходили? Но девушка ни в какую, знай твердит: «Можешь звать кого угодно, только не сюда, а к себе домой. Если мне кто нужен будет, так я сама его позову, без посредников». Вот те и на! Затевай после этого помолвки, зови пиво да вино распивать!
— Черт побери! — грызет себе ногти управляющий. — Неужели… неужели женитьба эта и замужество совсем-таки разладились?
— Вот этого я не знаю. Об этом вчера разговора не было. Поживем — увидим. Я, конечно, считаю, что после веселья слез не миновать, из такого дела толку не будет. Но одно я твердо знаю: рыжий еще до воскресенья сюда притащится и скажет — не приходите! Но, знаете что, господин Тоотс, вы тогда ему на глаза не показывайтесь, Удирайте все равно куда, пусть рыжий в собственном соку варится.
— Как это? — спрашивает Тоотс.
— А вот…
Звонарь умолкает на полуслове и так и остается с разинутым ртом: в эту самую минуту со двора доносится голос Кийра — тот спрашивает Йоозепа.
— Тьфу, нечистая сила! — отплевывается Либле. — Точно проклятие какое, будет за тобой плестись до самой могилы, до небесных врат и то дойдет. Давайте удерем!
— Куда? — растерянно спрашивает управляющий.
— Через окно…
Звонарь подталкивает управляющего к окну, а сам шепчет в приоткрытую дверь передней комнаты:
— Скажите, что дома нету! Скажите — ушел в Паунвере через болото!
Затем оба они стремительно выскакивают в окно горницы и мчатся по направлению к болоту. У самого болота Тоотс, тяжело дыша, останавливается и раздувает ноздри; он и сам не знает, почему он бежал. Топ-топ-топ! Его догоняет далеко отставший Либле, бросается на траву и хохочет во все горло.
- Ох и здорово получилось! Пусть ищет своих приглашенных, пока пятки не протрет. А мы, как полагается почетным гостям, пойдем в воскресенье в Рая, станем, растопырив ноги, и потребуем вина и пива… ха-ха-хаа!
— Ага-а! — тянет Тоотс. — Ну да-а!
— Тыниссон живет далеко, к нему Кийр со своей весточкой не сунется, так что тот все равно прибудет, ежели вообще надумает идти. Вот бы еще кого-нибудь позвать — скажем, Имелика из Тыукре… Приходи, мол, будет чем поживиться. Да, собственно, на кой черт оно так уж нужно — вино это или пиво. Зато потеха одна чего стоит!
— Еще бы!
Управляющий опускается на траву рядом с Либле, оба закуривают и дымят так, словно на болоте жгут подсеку. Вокруг на поблескивающих ночной росой цветах жужжат бархатистые лесные пчелки. Над гороховым полем порхают поодиночке и парами белые и разноцветные бабочки. Одна из них, пестрокрылая, летит к краю болота, чтобы взглянуть на странных гостей, и опускается на украшенную пером шляпу Тоотса. Звонарь снимает шапку и глядит вверх, на синеющее небо.
— Может, на солнышке, — говорит он, — волосы вырастут скорее, опять с моей малышкой Мари подружусь.
Старая изба хутора Заболотье подслеповатыми глазами смотрит из-за пашен, вызывая у хозяйского сына невеселые размышления. В ярком солнечном свете, среди весенней природы ветхий дом кажется еще более жалким и неприглядным, чем в другое время года. Старые рябины у ворот грустно покачивают ветками, как бы спрашивая: «Что же это будет? Давний друг наш с каждым годом все больше горбится, словно клонясь к земле под тяжестью прожитых лет: Долго ли он еще выдержит?». Над гумном белеют жерди обрешетины, напоминая выгоревшие кости животных на пастбище. Местами крышу покрывает густой зеленый мох, рядом с трубой выросли две маленькие березки. Прорехи в кровле кто-то пытался заткнуть пучками соломы… Еще плачевнее обстоит дело с хлевом. За то время, что Тоотс отсутствовал, это лишенное каменного фундамента убогое строение совсем покосилось и угрожает рухнуть и задавить скотину. Отовсюду глядят беспомощность и убожество. А обитатели дома дряхлеют вместе с постройками, они не могут не видеть, как все вокруг них разваливается, но ничего не делают, чтобы предотвратить разрушение, как будто все это в порядке вещей. Но, может быть, они и не замечают, как гниет их жилище и остальные постройки? Этот процесс умирания происходит так медленно, что следы разрушительной работы времени бросается в глаза лишь тому, кто долго здесь не был. А возможно, люди и замечают разницу между прошлым и настоящим, но силы их убывают и они уже не в состоянии бороться с этим медленным тлением? Или забота о завтрашнем дне отнимает у них последние остатки сил?
Как бы там ни было, скоро они исчезнут с лица земли вместе со своей ветхой избой, и океан времени поглотит еще один человеческий век!
— Знаешь, Либле… — Управляющий вдруг приподнимается и садится. — Ну их к дьяволу со всеми ихними помолвками! Походил я вчера по своему двору, поглядел кругом и надумал так… кое-какие маленькие планы. Дело в том, что постройки скоро развалятся. Нижние бревна подгнили — одна труха, уже стен не держат. Что-то надо сделать, хоть подпорки поставить, что ли. От старика уже никакого толку, еле-еле душа в теле. Все равно — останусь я здесь или опять уеду в Россию, но в таком запустении тут все бросить нельзя.
— Это верно!
— Да, да, — в раздумье добавляет Тоотс. — Одними приказами да окриками в Заболотье ничего не сделаешь. Здесь нужно руки приложить, а не командовать. Да, черт побери! — оживляется он опять. — Я тут в родных местах уже пошатался немного, пора и за дело браться. А работать я привык, без хлопот и жить скучно. Человек родится на белый свет не для того, чтоб небо коптить, как Иванов говаривал.
— Правильно, правильно! — поддерживает его звонарь. — На этом хуторе работы хватит, была бы силенка. Вы теперь земледелец, можно сказать, со всех сторон отшлифованный, многое сумеете в Заболотье сделать.
Управляющий имением медленно поднимается, потягивается и глядит вниз, на болото. Работы везде непочатый край. Ну их к лешему со всеми их помолвками к сердечными муками — тут есть дела поважнее. И гость из России сразу загорается новой мыслью, как это с ним обычно бывает: перед его круглыми совиными глазами, словно выплывая из тумана, возникают осушенные болота, хорошо возделанные поля и красивые строения.
Часть вторая

I
Тоотс и Либле еще некоторое время стоят молча — на краю болота, потом управляющий говорит:
— Н-да, раньше я думал сразу же поставить новый добротный хлев, честь то чести, а как подсчитал, так ясно стало: большим куском подавишься. У старика за душой и ломаного гроша нет, да и у меня самого не густо… Как ты думаешь, что если мы возьмем да подведем под старый хлев каменный фундамент? Еще несколько лет выдержал бы, пока настанут лучшие времена и можно будет взяться за новый. Как ты считаешь? Ты когда-то работал каменщиком и в этом деле разбираешься лучше меня.
— Ну что ж! — живо откликается Либле. — Задумано дельно. И правда — какая спешка новый строить? Не бог весть какое большое стадо, не помещики. Этот же самый хлев починим в аккурате, на чей хочешь век хватит. Пару-другую нижних бревен долой, вместо них каменный фундамент, сверху тоже кое-какие трухлявые бревна заменить, крышу новую — и полный порядок! К тому же, и с виду будет хорош. Да, господин Тоотс, толковую речь вы повели.
— Так-так, — откашливается Тоотс. — Считаешь, что дело выйдет?
— Бог ты мой, чего ж ему не выйти! Никакого тут фокуса нет, многие так делают. Но за эту перестройку можно взяться, только когда навоз вывезут и хлев пустой будет.
— Вот-вот, я так и думал, — отвечает управляющий. — Я вчера прикинул: до вывозки навоза будем на паровом поле камни дробить и домой возить. А как с навозом покончим, примемся за хлев. За это время и можно будет известь подбросить и песок… Но прежде всего камни.
— По мне, хоть завтра. Сразу двух зайцев убьем: и поле от камней очистим, и материал для фундамента получим. Правильно, господин Тоотс! Меня, правда, звали в Сааре на вывозку навоза и на сенокос, но ежели вы твердо решили хлев чинить, так я все брошу и приду в Заболотье. Отзвонить на похоронах или за упокой — Мари и сама справится. Да и кому сейчас, перед самой страдой захочется помирать.
— Решение должно быть твердое, — задумчиво отвечает управляющий. — Ничего не поделаешь. Хлев вот-вот на голову свалится.
— Верно, верно! — поддакивает звонарь. — По мне, начнем хоть завтра. Время тянуть незачем — скоро навоз возить. Надо бы сегодня же сходить в Рая, буравы взять, чтоб камни сверлить, у них после постройки дома должны были остаться. Оттуда надо к кузнецу забежать, буравы наточить. Господин управляющий пусть пороху достанет, и ежели полагает, что с этим делом справится, пусть приготовит носилки для камней, знаете, такие вот… два бревнышка потоньше рядышком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49