Не исключалась возможность, что искомая Виктория могла проживать в квартире, скажем, Марка Сигала, Изабеллы Сигел или Хэрри Как Хотите...— Сорок полицейских должны работать полгода, круглые сутки чтобы изучить всех этих лиц, — подытожил Бернс. — А мы даже не знаем наверняка, назвал араб имя точно или нет.На самом деле Ахмад был вовсе не арабом, а выходцем из иранского Курдистана, это отнюдь не арабская этническая группа, но американцам вообще нет дела до таких тонкостей.Они опять поехали в понедельник вечером на квартиру Брауэр, снова стояли там, где когда-то была распростерта изрезанная Сьюзен, где ее раны беззвучно вопили в темноте, повсюду алая яркая кровь, изуродованная плоть. Немой крик в ночи...Теперь квартира была тихая-тихая...Свет ранних сумерек пробивался сквозь шторы в гостиной.Они вновь просмотрели личную адресную книжку Сьюзен, но не нашли никаких вариантов с Сигером или Сигелем, с Викторией или кем-нибудь подобным. И никаких Сигрэмсов. Ничего. Ни одной зацепки.Теперь они искали... хоть что-нибудь. Вот до чего дошло.Им приказали начать сначала, но они и так были на самой начальной стадии. Ноль. Зеро. Шкатулка с наличными тогда была найдена в платяном шкафу. Они снова стали его потрошить, просеивать, проглядывать на свет кружева, панталоны, рюшки, страусовые перья, чемоданы с монограммой, шелк и сатин, целые ряды самых разных туфель, в том числе из крокодиловой кожи... И не нашли ничего. Так же как Клинг и Браун в ту ночь.Они вернулись к письменному столику, опять вывернули корзинку для бумаг, разглаживали скрутившиеся обрывки, изучали все, — а вдруг что-то тогда упустили? Оторвали кусочек бумажки, прилипшей к обертке «Ригли». Там было что-то нацарапано. Нечто. Но не то, что нужно.А их ждала еще и кухня. Их ждал мусор в пластиковом мешке под мойкой. Сегодня он благоухал ничуть не приятнее, чем тринадцать дней назад. Снова вывалив содержимое мешка на расстеленные газеты, они принялись перебирать каждую крошку, всю кучу, месиво, состоящее из высохшего хлеба и гнилых бананов, пустых банок, молочных пакетов, смятых бумажных салфеток, разложившейся дыни, воняющих овощей, фруктов, огрызков...— А это что? — вдруг спросил Браун.— Где?— А в картонном стаканчике.Блеснуло что-то белое. Кусочек жеваной белой бумаги на дне стакана, в котором, очевидно, был йогурт. Воняло невыносимо. Вонь аж до неба, но действительно выявилась скрученная бумажка прилипшая ко дну, обладавшая первоклассной маскировкой: белое на белом. Немудрено, что при первом обыске ее прозевали. Но — не на этот раз.Карелла взял бумажонку, белую, как девственный снег. Он развернул ее, разгладил морщинки, получился лист, узенький, но длинный. Белый. Никаких надписей, бумага, и все. Он повернул ее. На обороте были узкие фиолетовые края бордюром. По всей длине поперек шло крупное, печатное: 2000 долларов. Оттиск повторялся пять раз через ровные интервалы, во всю ширь листка. Имелся также штамп обычной резиновой чернильной печати. На первый взгляд это казалось шифрограммой:Айс. Бк. и Тр. К°; Н. А.Джеф. аве. Отд.9 июл. В.Л.Они разглядывали то, что кассиры называют банковской оберткой для наличных. * * * Управляющего отделением Банковской и Трастовой компании в Айсоле на Джефферсон-авеню звали Эвери Грэнвиллом. Лет пятьдесят, с залысиной. Одет в коричневый летний костюм из ткани «тропикл», строгую бежевую сорочку, но с кричащим галстуком в зелено-оранжевую полоску. С сосредоточенностью археолога, изучающего подозрительный свиток папируса, он тщательно исследовал бумагу, обрамленную фиолетовым бордюрчиком, и, взглянув на нее еще раз, сказал:— Да, это одна из наших оберток.И очень приветливо улыбнулся, словно только что одобрил выдачу кредита.— Что значат буквы «Н.А.»? — спросил Браун.— Национальная ассоциация, — пояснил Грэнвилл.— А вот эти «В.Л.»?— Венделл Лоутон. Один из наших клерков-кассиров. У каждого кассира своя печать.— Почему? — спросил Браун.— О, потому что он ответственен за все, что напечатано на обертке, — сказал Грэнвилл. — Личная печать кассира свидетельствует, что именно он считал эти деньги. В обертке могут быть пятьдесят, сто, пятьсот долларов. Кассир отвечает за них.— Стало быть, если на этой обертке значится...— Да. Так ведь и напечатано. А фиолетовая рамка подтверждает сумму. Фиолетовый цвет сопутствует двум тысячам.— Значит, эта лента...— Мы называем ее оберткой.— Ладно. Эта обертка была одноразово обмотана вокруг двух тысяч.— Да, у нас есть обертки и для меньших сумм, разумеется, но эта двухтысячная.— Какие самые большие?— Эта — высшая. Обычно в такой пачке стодолларовые банкноты. У всех оберток разные цвета. Для тысячи — желтая, для пятисотдолларовых — красная. И так далее. В каждом банке по-своему, у всех своя кодовая окраска.— А вот эта дата здесь...— Ее тоже штампует кассир. Сначала ставит личную печать, свидетельствующую о сумме, а потом использует круглую, с меняющимися цифрами, для даты.— Я так полагаю, это значит, что...— Да, девятое июля. Печать как бы съемная, знай только вставляй нужные даты, так удобнее.— Мистер Лоутон сейчас здесь?— Полагаю, да, — ответил Грэнвилл, взглянув на часы. — Но час уже поздний, он сейчас подбивает балансовый отчет.Часы на стене показывали без десяти минут четыре.— Нам вот что интересно узнать, сэр, — сказал Браун. — Кто мог снять со счета две тысячи долларов девятого июля. Ведется ли запись операций с наличными?— Послушайте, джентльмены...— Это очень важно для нас, — заметил Браун.— Это может касаться убитой женщины, — добавил Карелла.— О, поверьте, я был бы счастлив помочь. Но... — Он снова взглянул на часы. — Это означало бы проверку всей кассовой ленты Венделла за тот день и...— А что это такое, — спросил Карелла, — «кассовая лента»?— Принтерная запись всех трансакций, проведенных за его окошком. Она несколько похожа на калькуляторную.— И на ленте зафиксирована такая выдача? Две тысячи наличными?— Да, да, конечно, это было сделано. Но, вы же видите... — Опять посмотрел на часы. — Кассир может провести до двухсот пятидесяти операций ежедневно. И сейчас рыться в них...— Да, но выдача такой суммы не совсем обычная вещь?— Что вы! Всяких выдач бывает каждый день полно.— Именно — двух тысяч? — скептически заметил Карелла. — Да еще наличными!— Послушайте...— Можно нам взглянуть на ленту, мистер Грэнвилл? — попросил Браун. — Когда ваш кассир подобьет бабки.— Он занят сейчас балансовым отчетом, — поправил Грэнвилл и вздохнул. — Предполагаю, что можно будет заняться...Венделлу Лоутону было под тридцать. В легком голубом блейзере, белой рубашке и красном галстуке, он выглядел не то как телекомментатор, не то как служащий Белого дома. Он подтвердил, что это, точно, была его печать на обертке, но подчеркнул, что с такими суммами имеет дело повседневно и от него трудно ожидать, чтобы он четко вспомнил, кому, в частности, выдавал эти две...— Мы так понимаем, — сказал Карелла, — что есть принтерная лента.— О да, да, есть, — подтвердил Лоутон, но тут же поглядел на часы. Карелла подумал, что он таки изрядно потрудился за этот день.— Тогда, быть может, мы взглянем на запись...Лоутон пожал плечами.— Видите ли, — произнес Браун, — мы расследуем убийство.Оскал Брауна был воистину убийственным.Ленты Лоутона хранились в закрытом ящике под кассовым окном. И печать была в ящике. Он открыл его и стал копаться в том, что назвал «подстраховочными» копиями. В конце концов Лоутон отыскал ленту от 9 июля. В тот день Лоутон проделал двести тридцать семь операций с наличными. Но среди них не было ни одной на сумму две тысячи долларов. Однако одна запись оказалась довольно пикантной.Принтер «выдал» ленту с датой и временем, потом такое:113-807-40 162 77251Вз. Сч. 2400 долларов.— Первая группа цифр — номер счета, — объяснил Лоутон, — затем номер отделения и мой личный номер.— А для чего буквы «Вз. Сч.»? — спросил Браун.— Взятие со счета сбережений. Клиент взял со своего сберегательного счета две тысячи четыреста долларов. Похоже на то, что я выдал ему две тысячи в обертке и четыре сотни отдельными банкнотами.— Вы можете установить номер счета...— Да.— И назвать клиента?— Если разрешит мистер Грэнвилл.Мистер Грэнвилл сказал, что разрешает.Когда компьютер выстукал данные, Лоутон сказал:— О да.— Что «о да»? — спросил Браун.— Он снимает каждый месяц наличными по две тысячи четыреста. С марта.Клиентом оказался Томас Мотт.Он не мог взять в толк, о чем они говорили.— Тут какая-то ошибка, — произнес он.Все они так говорят...— Нет, — сказал Карелла, — ошибки здесь нет.Они стояли в центральном проходе антикварной лавки на Дриттел-авеню. Большие немецкие «дедушкины» часы пробили шесть. Опять шесть вечера. Мотту явно пришлось не по вкусу, что они заявились к закрытию магазина. Сегодня никому не нравится, если их задерживают после работы. Но детективы были на ногах с семи утра.— Вы должны помнить, что сняли наличными две четыреста в этом месяце. Не так ли? — спросил Карелла.— Ну да, но это было чрезвычайное обстоятельство. Один человек принес уникальную кружку и хотел получить только живыми деньгами. Он даже не представлял, что имел в руках, наверное, где-нибудь украл. Я и пошел в банк...— В двенадцать двадцать семь пополудни, — проявил осведомленность Браун.— Около того, — сказал Мотт.— Это и на принтерной ленте значится, — добавил Браун.— Тогда — точно, — согласился Мотт.— А что это за тип с уникальной кружкой? — спросил Карелла.— Убежден, что у меня должно быть записано в дневнике.— Тогда я изъявляю желание, чтобы вы это нашли для нас, — сказал Карелла. — И пока вы этим занимаетесь, то заодно и взгляните на отметки о снятии денег в банке первого июня, второго апреля, а в марте это было...— Я ничего с точностью не помню, — заявил Мотт.— Но принтер же не врет. — Браун обольстительно улыбнулся. — Снимать деньги вы начали в марте.— По две четыреста каждый месяц.— Помните?— Ну уж если вы это упомянули...И так они тоже все говорят...— Я помню, что брал такие суммы ежемесячно. При чрезвычайных обстоятельствах и оказиях. Кружка Уильяма и Мэри. Уильям и Мэри — легендарные герои шотландского эпоса.

Уникальная вещь.— Ах-х, — вздохнул Браун.— Что же, тогда это многое объясняет, — сказал Карелла.— Но не объясняет, — вставил Браун, — как двенадцать тысяч долларов очутились в шкатулке Сьюзен Брауэр.Мотт часто заморгал.— Да, Сьюзен Брауэр, — сказал Браун, ослепительно улыбаясь.— Вы такую помните? — спросил Карелла.— Да, но...— Она сюда то и дело заходила. Помните?— И была здесь девятого июля. Помните?— Взглянуть на стол дворецкого, про который вы ей говорили...— Да, конечно, помню.— А помните, что давали ей наличными по две четыреста каждый месяц?— Я этого никогда не делал.— Начиная с марта, — заметил Браун.— Да нет же! С какой стати мне давать ей эти деньги?— У-у, я не знаю, — сказал Браун. — Почему все-таки?— Она была моей покупательницей, и зачем мне было бы давать ей деньги?— Мистер Мотт, мы нашли в ее квартире банковскую обертку.— Не знаю, что это такое.— Пошли по ее следу, в банк, к вашему счету. Деньги снимались с вашего счета, мистер Мотт, здесь нет вопросов. Не хотите ли вы теперь поведать нам, за что вы платили Сьюзен Брауэр такие деньги, — две четыреста ежемесячно?— В течение пяти месяцев...— Две тысячи в обертке...— Почему, мистер Мотт?— Я не убивал ее, — сказал Мотт. * * * Он встретился со Сьюзен...Он называл ее так по ее желанию, она сказала, что никто не говорил ей — Сьюзи.В его лавку она зашла как-то в январе — просто поглазеть. Так она сказала. Снимала квартиру на Сильвермайн-Овал, и хотя квартира была обставлена, но не хватало чего-то интимного, теплого словом, того, что превращает дом в очаг. А потому была в вечном поиске: хотела найти что-либо оригинальное, «свое». Он ее спросил, что конкретно ей бы хотелось. А она ответила, что ничего пышного, ни круглых холлов, ни фамильного обеденного стола, ни старошотландских шкафов, — ничего в этом духе. А вот если бы нашлась скамеечка для ног, пуфик или красивая небольшая лампа, которую она могла бы всегда возить с собой, — видите ли, она надеялась снять более просторную квартиру, если позволят обстоятельства, она ему так и сказала, ведь апартаменты нынче, знаете, как дороги, ой-ей-ей...К концу месяца он ей позвонил и сообщил, что прибыл товар из Англии; в январе это было. Они с женой провели неделю на Ямайке. Он помнит, что позвонил Сьюзен сразу, как оттуда вернулся. В партии прибывшего товара был набор шеффилдских подсвечников, не какие-то обычные медяшки, нет: раритет. И по разумной цене. Он подумал, что ей стоило заехать взглянуть. Она приехала этим же вечером и буквально влюбилась в подсвечники, воистину — красота. Хотя засомневалась, подойдут ли они к ее модерновому декору, знаете ли, все из нержавеющей стали и кожи, большие подушки на полу, абстрактная живопись и тому подобное. Он сказал, что будет счастлив сдать ей на время эти подсвечники, пока она окончательно не решится. Она была приятно удивлена, и он послал ей их на следующий же день.Позвонив ему в субботу, где-то в начале февраля, она спросила, не смог бы он заехать к ней сам и посмотреть на все своими глазами. Она поставила набор на обеденном столе, а он весь — нержавейка и стекло. Ну так вот, уживутся ли медь и сталь, она очень хотела узнать его мнение. Он и поехал к ней под вечер.Она приготовила мартини, обожала мартини. Он ей по-честному сказал, что подсвечники на этом столе не смотрятся, она его поблагодарила и за откровенность, и за хлопоты, потом предложила выпить, он согласился. Было, знаете, очень холодно, февраль. По его разумению, время клонилось к семи. Она включила музыку, еще выпили, потанцевали. Вот так это началось, вполне естественно.К концу февраля...Ну, они уже успели переспать с десяток раз...Итак, к концу месяца она ему сказала, что ей трудно платить за квартиру и хозяин грозится выбросить ее на улицу. Она уточнила, что рента — две четыреста в месяц. Он сказал, что это грабеж, учитывая, например, что рента его большого дома в Локсдэйле составляет всего три тысячи с небольшим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38