— «Близнецы», два — один. Потом были новости, а позже я легла спать.— И вам по-прежнему не приходит в голову, где мы можем найти Бетси. Так? — спросил Карелла.— Да.— А вы бы нам сказали, если бы знали?— Совершенно верно.— Верю вам, — произнес Карелла. — Огромное спасибо, мисс Сэндерс, поверьте, мы ценим ваше время.— Я вас провожу, — бросила она, величественно поднимаясь с кресла. — Выкурю сигаретку в кустиках.И подмигнула. * * * Беда с таким имечком, как Сонни, заключалась в том, что оно пользовалось большим авторитетом у неимоверного количества разбойников. Это был феномен, недоступный для понимания как Бента, так и Уэйда. Как у любого мальчишки в этом городе, у каждого из них был свой набор чернокожих по прозванию Сонни, но только теперь они могли по достоинству оценить популярность данного прозвища. Они равно познали и то, что подобная популярность, перешагнув через этнические и расовые барьеры, получила такое распространение в преступном мире, что приобрела характер подлинной эпидемии.Бент и Уэйд искали чернокожего Сонни.И это несколько затрудняло их работу.Несмотря на то что компьютер «выплюнул» огромное количество Сонни, оказавшихся на деле Сеймурами, Станиславами и Шандорами, выяснилось, что афроамериканцы и граждане итальянского происхождения уверенно лидировали в группе, предпочитавшей эту «кликуху» именам, законно данным им при рождении, — Стюардам, Симмонсам, а также многочисленным Сальваторе и Сильвано.Затем оба сыщика сосредоточили свои усилия, пытаясь отыскать чернокожего Сонни, который арестовывался или подозревался в совершении вооруженного разбойного нападения. Это еще более затруднило их работу, ибо компьютер лихо отпечатал список из тридцати семи персон по кличке Сонни, каковые только в этом городе принимали участие в разбое за последние три года. Зато на закуску машина выдала всего шестерых Сонни, имевших татуировку: в процентном отношении это выглядело поразительно скромно на фоне общего числа разбойников с оружием — белых, черных, не важно каких... Сыщикам пришлось отказаться от намерения объявить общенациональный розыск: в этом случае пришлось бы не отходить от компьютера целый день.Восемь из тридцати семи вооруженных чернокожих злодеев с «кликухой» Сонни родились в те годы, когда знаменитый Сонни Листон был чемпионом мира по боксу в полутяжелом весе и высоко ценился как рекламная модель. Им всем теперь было под тридцать, а Уэйд и Бент разыскивали Сонни, который, по описанию, пребывал в двадцатилетнем возрасте. Они знали, что для большинства белокожих все чернокожие выглядят одинаково. Всегда была проблема — найти белого свидетеля, способного опознать чернокожего по фотографии, особенно полицейской. Это вам не ах какой студийный фотопортрет... Доминик Ассанти не являлся исключением. Доминик ясно различал только двух черных — Эдди Мэрфи и Билла Косби. Все прочие, даже Морган Фримэн и Дэнни Гловер, были для него на одно лицо. Скорее всего, Доминик не смог бы отличить и Бента от Уэйда.Сначала они показали ему, один за другим, все восемь снимков.— Узнаешь кого-нибудь?Ассанти не узнал никого. Правда, один из снимков он прокомментировал в том смысле, что не хотел бы встретиться с оригиналом в темном переулке. Сыщики охотно согласились с этим утверждением.Затем они разложили снимки на столе и попросили Ассанти выбрать троих, которые были наиболее похожи на Сонни, пробежавшего тогда мимо с пистолетом, ну, когда убили отца Кареллы.Ассанти сказал, что ни один не похож на человека, которого он видел.— Ты уверен?— На всю катушку, — ответил Ассанти. — Тот, кого я видел, у него был шрам на лице.— Ага, — сказал Бент.Надо было возвращаться к компьютеру, теперь уже с новыми данными. Признав всю трудность опознания по возрасту человека, налетевшего на вас ночью с оружием в руках, — сами понимаете, один вид револьвера забьет любой возраст, — сыщики решили отказаться от возрастного признака. Учитывая и то, что налет на пекарню не обязательно был совершен с целью ограбления, они отказались от розысков и по этой характеристике.Вместо этого они затребовали у банка данных исследования в масштабе всего города на предмет установления любого чернокожего, осужденного за какое-либо преступление в течение последних пяти лет. С условием, что у него есть кличка Сонни и шрам на лице. Таковых оказалось шестьдесят четыре, что было неудивительно.В черте города практически невозможно черному человеку взрасти без того, чтобы не заработать хоть какой-нибудь, да шрам. А из-за того, что рубцы, образовавшиеся вокруг первоначальной раны, на черной коже смотрелись грубее и ярче, чем на белой, то шрамы и бросались в глаза в первую очередь. Кинжальный шрам над левым глазом Уэйда тоже был струпом. Ему говорили, что удалить такой струп-"келлоид" можно путем облучения в сочетании с хирургическим вмешательством и приемом гормональных препаратов, но Уэйд отказался, сохранив шрам до конца своих дней. На работе это не отражалось.Оставалось показать Ассанти шестьдесят четыре фотоснимка. Он их рассматривал, вертел так и сяк, действительно стараясь помочь. Увы, будучи белым, он никак не мог взять планку. А потому в конце концов просто сдался.Бент и Уэйд вынуждены были снова выйти на улицу поохотиться. * * * Эйлин была уже на месте, когда Клинг добрался туда в десять минут шестого, в среду. Извинившись за опоздание, он опустился в кресло, предложенное ему Карин Левковиц. Он глаз не мог оторвать от Эйлин. Она была довольно небрежно одета — в потертой джинсовой юбке и хлопчатобумажном свитере под цвет глаз, — но выглядела очень свежо, была красива и буквально светилась счастьем. Карин объяснила, что до его прихода они сообща радовались первому полноценному успеху в бригаде по освобождению заложников. Только в прошлую ночь она...— Это не такой уж великий триумф или что-нибудь вроде того, — быстро произнесла Эйлин.— Ну — боевое крещение, более или менее, — улыбнулась Карин. — Крещение огнем.— Немножко не те слова, — сказала Эйлин, — какой там бой... Или — огонь.Теперь они обе улыбались. Внезапно Клинг почувствовал себя чужаком в этой компании. Он не знал, какой смысл Эйлин вкладывала, например, в слово «огонь», и ощущал себя иностранцем в своей родной стихии. Огонь — это зажигание, сгорание. Погореть можно было на работе. Открыть огонь значило стрелять. Зато Карин, как казалось Берту, знала точный смысл всех слов, произносимых Эйлин, знала, какие понятия она имела в виду, и это чувство разделенной близости каким-то образом выбивало его из седла.— Поверь, — сказала Карин, — я рада, что ты смогла это сделать.Но что, Боже, все-таки произошло прошлой ночью? Клинг ломал себе голову. Они что же, не собирались его посвятить?— Счастлив, что я здесь. — Он улыбнулся.— Я вам скажу, над чем мы потеем, — заявила Карин, — и, возможно, вы сможете нам помочь.— Буду весьма счастлив, — сказал он, сознавая, что повторяется, и почувствовал себя самым дурацким образом. — Если смогу, — кротко добавил он.Впрочем, он все еще ломал себе голову: чем он мог помочь...Карин рассказала, что они обсуждали. Правда, сначала она вернулась к той щекотливой истории, происшедшей в прошлом году, в Карнавальную ночь, то есть в Ночь Дураков, 1 ноября Подобие европейского 1 апреля с розыгрышами и балом-маскарадом.

. Ему казалось, что уже столетие минуло с тех пор, когда он сунул нос не в свое дело. И вмешательство привело к тому, что Эйлин потеряла двух подстраховщиков и оказалась в исключительно опасном положении, лицом к лицу с убийцей-маньяком.— С той поры, — объяснила Карин, — Эйлин сетовала на то, что вы...— Ну, знаете, — начал Клинг. — Я всего лишь старался...— Я знаю это, — произнесла Эйлин.— Я говорю, что меньше всего хотел очутиться между тобой и твоими телохранителями. Я знаю Энни Роулз. — Он повернулся к Карин. — Она — отличный полицейский. Тогда как другой полисмен...— Шанахан, — сказала Эйлин.— Шанахан, — подтвердил он. — Да. Его-то я не знал...— Майк Шанахан.— Поэтому и вышла путаница. Я не знал его, он не знал меня...— Да, да, — сказала Эйлин.— Я ведь что говорю? Да лучше в я руку отдал на отсечение, чем оставил тебя с глазу на глаз с убийцей.Все замолчали.— Я думаю, — заметила Карин, — Эйлин все это знает.— Уж надеюсь, — сказал Клинг.— Она также знает... Ведь правда, Эйлин? Что вас следовало бы считать причиной потери подстраховщиков и что...— Послушайте, я же говорю...— ...вас нельзя обвинять в том, что она застрелила Бобби Уилсона.— А кто это так считал, что я виноват?— Эйлин так думала.— Это — правда? — Он повернулся к ней.— Да, думала.— Что я... Да как ты могла такое подумать? Я и говорю: этот тип идет на тебя...— Знаю.— С ножом...— Я знаю.— Ну и как я должен был поступить? Не только я, любой офицер...— Да, Берт. Теперь я это знаю.— Иисусе Христе, вот уж не думал, что ты меня винила.— Это все очень сложно, — сказала Эйлин.— Ну да, да. Но ты не можешь винить...— Это также связано с изнасилованием.— Ах это. Ну да, — промолвил он.Эйлин взглянула на него.— Берт, — сказала она, — ты не должен не принимать во внимание...— Я принимаю это во внимание, Эйлин. И ты это знаешь.— Помни об этом, черт бы тебя побрал. О'кей?Словно пощечину ему дала. Он с удивлением уставился на нее.— Ты сказал «ах это». Это не было — «ах это». Это было изнасилование.— Эйлин, я же не двуличный, я думал...Слова застряли в горле. Он помотал головой.— Так что же вы думали, мистер Клинг? — спросила Карин.— Ничего. Забудем.— Нет уж, давайте разберемся. Это нам поможет.— Поможет — кому? — спросил он. — А не хотите ли вы помочь и мне? Или стараетесь навесить на меня все, что произошло после изнасилования? А может, и в этом я тоже виноват? Уж раз вы на меня все валите, почему не свалить и изнасилование?— Никто тебя в этом не обвиняет, — сказала Эйлин.— Ну, спасибо большое.— Но все равно, я думаю, что ты имеешь прямое касательство...— О, довольно!— Нет-нет. Имеешь отношение к тому, что случилось после насилия. Я так думаю.— О'кей, да, я тебя подставил. Это я принимаю. Мне не надо было лезть, пусть бы твои подстраховщики этим занимались... Но это не преступление века...— Ты стоишь на своем, — сказала Эйлин.— На чем, ради всего святого?— Он даже не дает себе в этом отчета, — обратилась Эйлин к Карин.— В чем — не даю? Что ты от меня хочешь? Каких таких особенных слов? Что на самом деле я убил этого педри...Он осекся.— Ну? Продолжай, — попросила Эйлин.— Не я убил Бобби Уилсона. Но если тебе так легче, я возьму все на себя. О'кей?— Как ты его назвал?Клинг замешкался.— Смелее, — сказала Карин.— Педрила, — уточнил Клинг.— А почему ты не договорил сразу?— Потому что я недостаточно хорошо знаком с вами, чтобы употреблять такие выражения в вашем присутствии.Эйлин рассмеялась.— Что тут смешного? — спросил он.— Но ведь и в моем обществе ты никогда не пользовался таким лексиконом, — заметила она.— Каюсь. Наверное, это тоже мой грех — следить за своим словарем в дамском обществе.— Если бы только ты мог сейчас самого себя услышать! — не унималась Эйлин, смеясь.— Не-ет, я и вправду уже не понимаю, что здесь такого комичного, — сказал он, снова начиная злиться. — А вы понимаете?— Почему вы оказались в зоне Канала той ночью? — отозвалась Карин.— Я вам уже сказал.— Нет, не говорил, — возразила Эйлин.— Я туда пошел, так как не был уверен, что Энни и Шанахан с этим справятся.— Нет, — возразила Эйлин. — Не то.— Так что же, по-твоему, что?!— Ты думал, что это я не справлюсь.Он посмотрел на нее.— Да-да, — сказала она.— Нет. Я не хотел вверять твою безопасность в руки этих людей.— Ты не хотел вверить мою безопасность в мои руки.— Эйлин! Ни один настоящий полицейский не верит даже самому себе в ситуации, когда...— Я это знаю.— Поэтому и существуют подстраховщики, дублеры.— Да-да, конечно.— И чем их больше, тем лучше.— Берт, но ты ведь не верил мне. Никогда. После изнасилования...— О Господи, опять за старое. После изнасилования, после изнасилования...— Да! Пропади оно все пропадом!— Нет. Проклятье! Ты толкуешь о доверии? Отлично. Так кто же кому не доверяет? Уволь, не желаю, чтобы на меня вешали всех собак за то, что я не сделал...— Я тебя обвиняю в том, что ты утратил веру в меня.— Нет. В том, что хотел тебя защитить.— Не нужна мне твоя защита! Мне было нужно понимание...— О, довольно, Эйлин. Если бы во мне вообще было больше понимания ближних, я бы переквалифицировался в священники.— Это еще что значит?— А ты попробуй сообразить. О'кей?— Не буду. Так что же?— А то. Дескать, кто теперь не даст мне к ней прикоснуться после изнасилования...— Так вот как глубоко это зашло?!— Да при чем тут это! Куда зашло... А туда, что это не я тебя изнасиловал. И не я вышел на тебя с ножом. А если ты в своей башке путаешь меня с теми... педрилами... Так? Тогда уж я никак тебе помочь не смогу.— Да кто тебя просит помочь?— Я-то думал, что нахожусь здесь потому...— Никто тебя не просил о помощи.— Она сказала, что вдруг я...— Никому не нужна твоя паршивая помощь.— Хорошо. Буду считать, что я не так все понял.— И давай серьезно уговоримся вот о чем, — заявила Эйлин, — я вовсе не хотела корчить из себя жертву.— И я этого не хотел.Она посмотрела на него.— Но разница в том, что я на этом карьеру не сделал, — сказал он.— Извините, — вмешалась Карин. — Наше время вышло.Дом, в котором отныне жил Томми, находился примерно в километре от церкви Святой Марии, куда ходил Карелла, когда семья поселилась в Риверхеде. Ее называли «Утоли мои печали» или «Наша Скорбящая Богоматерь».Он перестал посещать богослужения в возрасте пятнадцати или шестнадцати лет, сейчас уже трудно вспомнить.Кажется, из-за того, что один из священников ляпнул какую-то глупость, хотя это не помешало Карелле по-прежнему посещать по пятницам танцевальные вечеринки в полуподвале храма... Раздумывая ныне об этом, он приходил к заключению, что большая часть его преждевременной сексуальной активности сформировалась именно на этих вечеринках. Одному Богу известно, что в действительности творилось на танцплощадке. Ах, эта пылкая юношеская активность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38