(И это тоже было верно.)— Эх ты, я думала, что тебе можно верить, — сказала она. — А выходит — нет.— Можешь мне верить. Расстегни блузку.— Нет.— Расстегни же свою проклятую блузу, — настойчиво прошипели сзади. Но она пропустила это мимо ушей.— А я вот уйду сейчас, и все, — заявила она. — Ты свое слово нарушил, вот я и ухожу. И уж теперь не могу гарантировать, что эти люди ничего с тобой не сделают, когда я уйду.— Ничего не сделают, револьвер-то у меня.— В холле есть другие, — сказала она. — Теперь я ничего не обещаю. Ухожу.Она заколебалась.— Ну, пожалуйста, — попросил он.Их глаза встретились.— Ведь ты обещала.Она знала, что именно обещала. Что никого не тронут. Что войдет к нему, если он положит оружие на пол. Дала ему слово. Она была человеком слова.— Положи револьвер.— Убью, если не войдешь.— Положи оружие.— Убью.— А тогда как же я смогу войти? — изумленно спросила она, и старик рассмеялся: неожиданно абсурд положения дошел до него.Если он ее убьет, она же просто не сможет войти! Только и делов. Она тоже расхохоталась. Сначала застенчиво, а потом в открытую в полный голос засмеялись и боевики. Эйлин услышала, как в холле сказали драматическим шепотом: «Они смеются!..» Кто-то переспросил также шепотом: «Что?!» И это тоже было смешно. «Центурионы» в своих пуленепробиваемых доспехах, вооруженные до зубов, падали от смеха. Это было, как если бы вдруг выяснилось что их всемогущий Цезарь — жалкий импотент. Правда, теперь уже и сами без оружия, — все пистолеты и автоматы на полу, — сморенные жарой в душной тесноте, они буквально гоготали и ржали, воображая, насколько это было бы глупо: если бы немощный старец действительно убил огненноволосую и таким образом лишил ее возможности войти к нему. И старик думал о том же самом. Как глупо все оно вдруг обернулось. Он также подумывал, не лучше ли потихоньку положить этот револьвер наземь, отделаться от него, избавиться от всех дров, которые он тут наломал; его голубые глаза повлажнели, слезы смеха стекали по морщинистым щекам на бороду... Внизу снова раздался шепот, выдававший скорее удивление, нежели растерянность.— О, дорогой мой, — произнесла Эйлин, смеясь.— О, Диос мио, — сказал старец, тоже смеясь. — Боже, Боже ты мой...Любой из боевиков мог пристрелить его сейчас, как рябчика. Он опустил руку с револьвером, тот мирно лежал на его коленях. И ни для кого он теперь не представлял никакой опасности. Эйлин сделала пробный осторожный шаг вперед, стараясь схватить револьвер.— Нет! — вскрикнул старик и вновь прицелился ей в голову.— Ай, да брось ты, — сказала она, скорчив разочарованную гримасу, как маленькая девочка. — Давай-ка его сюда.Он посмотрел на нее. Слезы все еще текли по лицу, он думал, как смешно было все еще минуту назад.— Мистер Вальдез!Он смотрел на нее.— Пожалуйста, разрешите мне взять револьвер.А он по-прежнему глядел на нее в упор, теперь уже всхлипывая. Тоскуя по недавнему веселью. И по всем дням, которые он провел на пляже столько лет назад...— Ну, пожалуйста, — тихо сказала она.А он вспоминал всех этих хорошеньких маленьких девчонок... Их уже давно не было... Они ушли так давно, так далеко...Он согласно кивнул.Она протянула руки, ладонями вверх.Он положил револьвер на ее ладони.Их глаза встретились.Она вошла в квартиру, небрежно держа револьвер, стволом вниз. Потом наклонилась к старику, к этому немощному, старому, плачущему человеку, поцеловала его в заросшую мокрую щеку, прошептав «спасибо», и подумала, что все-таки сдержала свое слово. Глава 7 На календаре — 25 июля, в палате медсестер клиники Фэрли Дженерал, — это в центре города, на улице Меридин, — часы показывали десять утра. Глория Сэндерс была вся в крови. Кровью не только была забрызгана белая униформа Глории, кровавые пятна виднелись и на светлых волосах, и на лице. Глория Сэндерс только что пришла из реанимационного отделения, куда час назад поступил истекающий кровью пациент. С бригадой медсестер и под руководством ординатора травматологии Глория делала отчаянные попытки остановить хлещущую кровь. Она была везде: на столе, кушетке, на стенах — везде, везде... За всю свою практику Глория ни разу не встречала человека, так неудержимо истекающего кровью.— Его ударили ножом, — сказала она Карелле и Брауну. — Он пришел сюда с лентой лейкопластыря на ране. Едва мы сняли повязку, как он буквально стал фонтанировать.Ей до смерти хотелось курить, и она им это сказала. Но уставом клиники курение было строго-настрого запрещено, хотя те, кто устанавливал здесь эти правила, никогда не работали в реанимации и не видели столько крови, сколько сегодня довелось увидеть Глории. А взять, к примеру, вчерашнего мальчишку, который упал под вагон подземки, и ему отрезало обе ноги выше колен. Это просто чудо, что оба остались живы... А ей, видите ли, какой-то паршивой сигареты выкурить не положено.Явное пристрастие Артура Шумахера к голубоглазым блондинкам прослеживалось с давних пор. Глаза его бывшей жены, казалось, были из кобальта, а волосы, вызывающе рыжего колера, выдавали тесное знакомство с химией. Стройная, высокая, Глория разительно напоминала одну из своих дочерей, ту, что полицейские уже допрашивали, но сама она была куда более твердым орешком. Что ж, она здорово намаялась в этой жизни — это просто было написано на ее лице и на всем облике. Это была песнь умирающего лебедя. Жизнь доставила ей больше боли и бед — об этом говорили глаза Глории Сэндерс, — чем потеря крови после удара кинжалом.— Итак, чем могу быть полезна? — спросила она, и слова эти прозвучали с нескрываемой неприязнью и открытым вызовом. Вес я повидала, чего только не делала в жизни, так что берегитесь, мальчики... Да я вас одним только взглядом могу пнуть в печень почище, чем каблуком. Ее глаза изучали их, как могло показаться, с неохотой и ленью. Огненные волосы напоминали хорошо начищенную медь, а короткая стрижка, открывающая затылок, придавала ей строгий и неприступный вид. Да уж, это не был «блондинистый мед» волос ее дочери Лоис. Выйди такая женщина ночью вам навстречу, вы ее увидите за квартал. Она странным образом напомнила Карелле тюремных «марух» с вытравленными перекисью волосами. Он знавал таких...— Итак, чем могу служить?— Миссис Сэндерс, — сказал он. — Мы сегодня пошли...— Мисс Сэндерс, — поправила она.— О, извините, — произнес Карелла.Она поморщилась, издав подобие глухого недовольного рыка.— Мы пошли, — продолжал Карелла, — этим утром на квартиру вашей дочери. Что на Родмэн-стрит.Она не спускала с него глаз.— По ее адресу, — уточнил Браун, — который у нас был.— И смотритель сказал, что не видел ее уже несколько дней.— Бетси, — сказала она, кивнув.— Да.— Ничего удивительного для меня. Бетси налетает и улетает, словно ветер.— Нам очень хотелось бы поговорить с ней, — сказал Карелла.— Зачем?Она сидела, чуть подавшись вперед, в кожаном кресле. Стены палаты были выкрашены в белый цвет... Глория не успела вымыться перед их приходом. Сгустки крови даже в волосах и на всей униформе, даже на белых туфлях. Браун это ясно разглядел. Он старался представить себе жертву, столь обильно истекающую кровью. Почти все они, а он таких повидал, были уже на том свете. — Мы так понимаем, что она не ладила с вашим бывшим мужем, — сказал Карелла.— Ну и что? Я тоже не ладила.Опять — вызов. Понимай так: ага, вот почему вы здесь? Потому что я не ладила с мужем, который уже мертв, четыре пули в черепе. Так?— Это правда, — сказал Карелла, — что ваша дочь...— Она его не убивала, — спокойно вымолвила Глория.— Никто и не говорит, что убивала.— О, да? — протянула она, подперев щеку кулаком. — Вы знаете, здесь всегда полно «легавых», в травматологии. Каждый день приходят. В форме, в штатском, все жанры и виды. Да во всем свете нет такого «легавого», который не хотел бы для начала порыться в белье семьи, где произошло несчастье. Я же слышу, какие вопросы они задают, всегда хотят вынюхать, кто с кем не ладил. Человек пулю в живот получил, а они лезут с расспросами: ладил с женой или нет? И поэтому уж мне-то вы не врите. О'кей? Не врите, что не подозреваете нас. Вы-то знаете, что мы — обязательно под подозрением.— Кого вы имеете в виду, мисс Сэндерс?— Бетси, себя, возможно, также Лоис. Я знаю?— А почему вы так думаете?— Это не я так думаю. Это вы так думаете.— Зачем нам так думать?— Слушайте, офицер, только не надо ломать здесь комедию. Минуту назад сами сказали: вы подозреваете, что Бетси не ладила с отцом. А что это значит? Вы кто — сотрудник социальной службы, занимающийся семейными примирениями? Нет. Вы полицейский. Что, не права? Сыщик, расследующий убийство. Артур убит, а его дочь была с ним не в ладах. Так давайте быстренько сыщем ее и расспросим: а где это она была в прошлую пятницу или субботнюю ночь? Словом, когда это было, я не знаю, когда, и мне решительно наплевать. Пожалуйста, без мизансцен. Я слишком устала для спектакля, для всяких игр.— О'кей, не будем играть, — сказал Карелла. Она начинала ему нравиться. — Итак, где ваша дочь? Она была на похоронах отца в воскресенье, а теперь ее след простыл. Где она?— Не знаю. Я уже сказала. Приходит и уходит.— А куда приходит и откуда? — спросил Браун. Ему-то она вовсе не нравилась. У него в четвертом классе была такая училка. Чуть что — линейкой по пальцам.— Видите ли, сейчас лето. А летом хиппи мигрируют. Ползут во все стороны, как крабы. А Бетси — хиппи, это в ее-то тридцать девять лет, и на дворе июль. Она может быть где угодно.— И все-таки где «где угодно»? — не отставал Браун.— Откуда, к бесу, мне знать? Вы — сыщик, вы и ищите.— Мисс Сэндерс, — сказал Карелла. — Уговор был: не играть. О'кей? Пожалуйста! Я тоже устал от игр. Ваша дочь ненавидела его, его собаку, и теперь он и собака...— Это еще кто сказал?— Что?— А то, что она ненавидела его собаку?— Лоис сказала. Ваша дочь Лоис. Но почему? Почему она ненавидела собаку?— Пожалуй, да. Ненавидела. Да.— Для чего же вы спрашиваете...— А просто хотела узнать, кто вам сказал. Подумала, что это могла бы быть сама, хм, особа.— Кого это вы имеете в виду?— Как, вы с ней еще не беседовали? Его драгоценная крашеная блондинка.«Сама-то ты кто», — подумал Карелла и спросил:— Вы говорите о миссис Шумахер?— Хм, миссис Шумахер. Да, — ответила Глория, скривив губы. Она вспыхнула, словно сдерживая гнев, и продолжала: — Я думаю, это она могла сказать, что Бетси ненавидела глупую собаку.— А как вы относитесь к этой глупой собаке? — спросил Карелла.— Не имела счастья быть с ней знакомой, — ответила Глория. — И кстати, не будем забывать наш уговор — не играть ни в какие игры.— Не будем.— Хорошо. Слушайте, позвольте мне облегчить вашу задачу, о'кей? Я ненавидела Артура из-за того, как он со мной поступил, но я не убивала его. Бетси ненавидела его, думается, по тем же причинам, но я уверена, что и она не убийца. Я знаю, что вы все равно доберетесь до завещания, поэтому могу уже сейчас заявить вам следующее. Я бы не дала развода, если бы не гарантировала, по условиям завещания, обеим дочерям половину состояния Артура. По двадцать пять процентов каждой, а, учитывая состояние, это огромные деньги.— Нельзя ли поточнее?— Я не знаю точных цифр. Но — огромные. Хотя я абсолютно точно знаю, что дочки все равно его не убивали. Вообще у них нет никаких мотивов для убийства.Уж кто-кто, а детективы-то знали, что существуют только два мотива: любовь и деньги. А от любви до ненависти — один шаг.— Ну а что касается вас, — спросил Браун, — вы указаны в завещании?— Нет.— А вдруг вы знаете, вот эта нынешняя миссис Шумахер...— Не имею понятия. Почему бы вам самим ее не спросить? А еще лучше, спросите дражайшего партнера, Лу Лееба. Убеждена, что он-то знает все до последнего цента, все, что нужно.— Вернемся к вашей дочке, — сказал Браун. — Бетси. Вы с ней разговаривали после похорон?— Нет.— А когда вы с ней говорили в последний раз?— Кажется, на следующий день после убийства.— Сдается мне, это могло бы быть в субботу, — сказал Карелла.— Я тоже так думаю. Эта история широко освещалась в прессе. Бетси позвонила и спросила, что я об этом думаю.— И что же вы ей сказали?— Худую траву с поля вон.— А как она все восприняла?— Неоднозначно. Раздумывала, пойти ли на похороны. Я сказала, что ей самой решать, как поступить.— Выходит, она решила пойти.— Выходит, так. Но когда мы разговаривали, она еще колебалась.— А она не сказала, где была в ночь...— Опять эти игрушки? — напомнила Сэндерс.Карелла улыбнулся.— Ну а Лоис? Она тоже позвонила?— Да. А что вы хотите? Ужас! Какие времена... Человек выходит из дома, и в него стреляют, как в тире. Хотя в этом городе нечто подобное, кажется, уже становится нормой?— В любом городе становится, — с обидой поправил Браун.— Но не как у нас, — возразила Глория.— Нет, как у нас, — настаивал он...— Так когда звонила Лоис? — спросил Карелла.— В субботу утром.— Поговорить об отце?— Естественно.— Как вы относились к тому, что она продолжала поддерживать отношения с ним?— Мне это было не по душе. Но это не значит, что убила его я.— А какое впечатление произвела на вас Лоис, когда звонила?— Впечатление?— Ну, плакала или...— Нет, она...— Контролировала свои чувства?— Да.— Что она говорила?— Сказала, что прочитала об этом в газете. Была поражена, что ее так называемая мачеха ничего ей не сообщила. Наверняка ведь узнала раньше, чем Лоис.— Вы, очевидно, недолюбливаете миссис Шумахер?— Я ее ненавижу. Она украла у меня мужа. Разрушила семью, всю мою жизнь.Карелла согласно кивнул.— Но я его не убивала, — повторила она.— Тогда вы, надеюсь, не откажетесь сказать нам, где вы были в пятницу вечером? — спросил он, улыбнувшись.— Опять за старое, — сказала она. — Да дома я была, смотрела телевизор.— В одиночестве?— Да, — сказала она, — была одна. — Шестидесятилетняя соломенная вдова, недружелюбная, обозленная женщина. Кто такую куда-нибудь пригласит? Артур всегда меня куда-нибудь приглашал... Поэтому я его никогда не прощу и рада, что он умер. Но я его не убивала.— Что вы смотрели? — спросил Браун.— Бейсбол.— Кто играл?— «Янки» и «Миннесотские близнецы».— Где был матч?— В Миннесоте.— Кто выиграл?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38