Пробовали чистить на сухую, терли мелом, но копоть и грязь въелись в мрамор глубоко, и тогда Аннушка догадалась использовать пасту для чистки раковин. Статую положили на строительные козлы, найденные за сараями, смочили водой, густо обмазали пастой и взялись за щетки. На свет появлялся почти белый, с розоватым отливом, мрамор, и Афродита преображалась. Олег же, по-прежнему избегавший коллективной работы, отдельно вычистил обломки рук и принялся изобретать раствор, на который следовало склеить разбитые части. Он перепробовал клей, цемент, жидкое стекло и отправился в город доставать цемент, которым пользуются зубные техники.
Бабушка Полина с первого же дня попыталась приручить детей старшего Ерашова – Кольку и Мишку, но те одинаково настороженно относились и к ласкам, и к строгостям, совершенно не могли взять в толк, кем им приходится эта сморщенная бабка, и проявляли интерес лишь к ее коляске. На ней имелись приводные рычаги, сейчас убранные, с помощью которых можно было гонять по аллеям, как на машине. Они уже раз попытались угнать коляску бабушки Полины, да не смогли установить рычаги в рабочее положение. После наказания мальчишки, похоже, вообще затаили неприязнь и поглядывали на бабушку Полину исподлобья. Ничего не вышло и у Аннушки, попытавшейся уговорить их быть пажами на свадьбе и носить за ней подол. Им показалось, что это верх мальчишеского позора, однако Алексей успокоил невесту:
– В приказном порядке пойдут! Они только приказы выполняют.
Отца они побаивались и летели к нему со всех ног. В первый же день они накачали оранжевую десантную лодку и теперь пропадали на озере. Еще им понравился жеребчик Аристарха Павловича, и потому они ходили за ним по пятам, выклянчивая Ага на целый день. Аристарх Павлович позволил им выгуливать и купать жеребчика лишь утром и вечером, и то под собственным присмотром: он тоже становился неуправляемым и подчинялся приказам одного хозяина.
И вот за день до свадьбы Кирилл с Екатериной, женой Алексея, и Надеждой Александровной ушли на рынок за овощами, а Аннушка вывезла бабушку Полину на парадное крыльцо и сама принялась домывать Афродиту.
– Так же и меня будут обмывать, – вдруг сказала бабушка Полина. – Запомни, Аннушка: чтоб молодых ни обмывать, ни обряжать меня не подпускали. А то скажут – некому, и возьмутся…
– Опять за свое, Полина Михайловна? – нарочито рассердилась Аннушка. – Придется и вас наказать…
– Слушай, что я говорю, – строго проговорила она. – Позовете Таисью Васильевну с сестрой. Они все сделают, им можно… Ну-ка, Аннушка, отвези меня на озеро. Ветерок с той стороны, там сейчас сосной пахнет…
Аннушка повезла ее к берегу, на травянистую площадку, где обычно отдыхала бабушка Полина, однако на сей раз она попросила подвезти к мосткам. Посередине реки зыбилась оранжевая резиновая лодка, на которой Колька с Мишкой пытались установить парус.
– А где хоронить меня – знает Аристарх Павлович, – спокойно сказала бабушка Полина. – Положите рядом с Митей. Там место есть, для меня оставлено.
От этого спокойствия у Аннушки защемило сердце. Она присела перед бабушкой Полиной, взяла ее руки:
– Не пугайте меня, Полина Михайловна…
– А ты не бойся, – она погладила ее голову. – Я на твоей свадьбе и погуляю, и попляшу!.. Хорошо как соснами пахнет, голова кружится… А знаешь, Аннушка, почему первые люди в один миг осознали мир и постигли ход его вещей?
– Какие… люди? – страшась, спросила Аннушка.
– Ну как же, те, что испытали земное притяжение!.. У них была очень высокая плотность мозга, они все были боги. Резкий переход от одного состояния к другому, от жидкого к твердому, от хаоса к разуму дает высочайшие результаты. Потом они снижаются, пока не установится золотая середина, – бабушка Полина подалась к Аннушке. – Ты меня понимаешь? Я не заговариваюсь? Нет?
– Нет, – проронила Аннушка.
– Ты следи за мной, – попросила она. – Если что, останови… Ты же рыбу чистила?
– Да…
– Обратила внимание, что рыбий мозг и до сих пор жидкий?.. И никогда не затвердеет, потому что рыбы не испытали земного притяжения. И навсегда останутся рыбами. Только рыбами… Ох, как жалко, я ведь вам свадьбу испорчу! Придется отложить дня на три…
– Полина Михайловна!..
– Прости меня, Аннушка, прости, голубушка, – бабушка Полина коснулась ее лица. – Я долго терпела, Алешу ждала… Думала, Веру дождусь, да видно… Погоди! Вот, чуть не забыла! Конец света – это не смерть, это размягчение мозга. Человеческий мозг снова становится жидким. Конец света – это обращение в хаос. Люди будут жить, но так, как живет трава, деревья, животные… Земное притяжение ослабеет, Аннушка! У Земли появился новый спутник – Черная планета. Она невидима. За одну мою жизнь люди снова стали легко летать, быстро ездить… Земля их не притягивает больше, и человек теряет образ и подобие Божье… Надолго свадьбу не откладывайте и девятого дня не ждите.
– Полина Михайловна! – Аннушка сжала ее руки. – Не умирайте! Как же мы!..
– Да поздно уж, милая, прости, – улыбнулась бабушка Полина. – Вон уж лебеди за мной прилетели!
– Где… лебеди?
– Вон же, вон! – она указала слабой рукой на озеро. – Белые лебеди, красивая пара… Это за мной.
Аннушка обернулась к озеру, но на воде было чисто, лишь легкая рябь серебрилась под ветерком…
Обернулась всего лишь на мгновение. А бабушки Полины уже не стало.

* * *

После смерти бабушки Полины что-то сломалось в жизни. Это понимали все, но никак не обсуждали, не спорили, а молча вынашивали в себе, стараясь разобраться в одиночку, ибо всякое обсуждение, всякий спор вызвал бы громкие разговоры. При покойниках же принято было говорить полушепотом…
Откладывалась свадьба на неопределенный срок, рушились планы, собираемые гости приезжали не на торжество, а на траур, вместо радости испытывали горе либо просто неудобство, неловкость, жалость.
Но не это было главное…
Сломались незримые часы, и стрелки их трагически замерли, показывая одно и то же время в любое время суток. И никто не мог вновь запустить их – часы были исправны и пружина заведена. Мир оставался прежним, ничего не разрушилось, не обвалилось, не погасло, но откуда-то появилась сосущая, звенящая пустота. Никто из Ерашовых не успел привыкнуть, привязаться к бабушке Полине настолько, чтобы переживать ее смерть глубоко, чтобы печаль могла вызвать чувство безысходной утраты; неподвижная, сморщенная старушка все время как бы оставалась чужой, и оживление родственной связи еще лишь намечалось. Пока она существовала сама по себе и связывалась с Ерашовыми только памятью о прошлом. Даже не домом, который был еще не обжит, не привычен и чужеват. И дело было не в кровном родстве, которого, например, ни Аннушка, ни Аристарх Павлович не имели, но ощущали ту же пустоту и отрешенность от жизни.
И скорбь эта была неожиданной для всех. Никто не предполагал, что смерть бабушки Полины так сильно заденет душу В первый же день, вечером, откуда-то явился пасынок Николая Николаевича Безручкина, Шило, нескладный, большеголовый парень. Вошел в комнату, где на столе, еще без гроба, лежала покойная, посмотрел от порога и вдруг заплакал в голос, не по-мужски. Будто не веря, что она мертвая. Шило гладил сложенные на груди руки, ревел и приговаривал:
– И правда… руки холодные…
В тот же вечер приехала сестра Вера, никогда не видевшая бабушку Полину и знавшая о ней от Алексея. Ошеломленная тем, что свадьба откладывается на неопределенный срок, уставшая с дороги, она вошла, чтобы только глянуть на покойную – так, для приличия, – и осталась возле бабушки Полины до глубокой ночи.
Долгие годы одинокая, заброшенная, никому на свете не нужная старуха после смерти вдруг начала притягивать людей и удерживать возле себя в неведомом магнитном поле. Она ничем не была знаменита, кроме того, что считалась самой старой жительницей города и несколько лет назад власти вручили ей по этому поводу дурацкий сувенир – хрустальный винный рог. А еще прислали бумагу, что она жертва сталинского террора и теперь полностью реабилитирована.
Возле покойной просидели до полуночи. Олег же стоял в изголовье и читал Псалтырь, найденную в библиотеке бабушки Полины. Он преобразился, словно раньше никак не вписываясь в обыденную жизнь, сейчас нашел себе достойное применение. Он читал ясно, распевно, с вдохновением и тем самым как бы усиливал скорбь, витавшую вокруг покойной. И в его вдохновении не было ни фальши, ни лжи, он исполнял обряд, который знал один из всех, и как-то само собой заменил старшего Ерашова, обязанного по возрасту организовывать похороны. Алексей ему подчинился без слов, поскольку имел представление лишь о военных похоронах, где были цинковые ящики, а в боевых условиях и вовсе мешки из металлизированного полиэтилена, и абсолютно не знал, как обряжать в последний путь родственников. За полночь Олег попросил всех идти отдыхать, и его послушались, разбрелись по комнатам. Осталась Аннушка и вместе с ней Кирилл, однако Олег прервал чтение и каким-то чужим голосом сказал:
– Не мешайте мне.
Они ушли, однако через час Ерашовы снова сошлись в комнате бабушки Полины, а скоро туда же явился Аристарх Павлович, потом Валентина Ильинишна: никто не хотел отставать друг от друга и оставаться один. Строгий псалмопевец никого больше не гнал, и так просидели до рассвета, молча, изредка вздыхая да поскрипывая стульями. Олег захлопнул Псалтырь, и лишь после того все разошлись, кроме Надежды Александровны, которая поспала несколько часов и осталась возле покойной.
Спальных мест в доме уже не хватало, и Алексею постелили на старинном, большом кресле, приставив под ноги стул. Он, сотни ночей проспавший в вертолете, в сидячем положении или на дюралевом полу с летной курткой под головой, тут никак не мог заснуть в пыхающей от мягкости коже. Он ворочался и ловил себя на мысли, что там, возле бабушки Полины, ему было хорошо. Впервые в жизни ему было хорошо возле мертвого человека; он не ощущал брезгливости и отвращения, так привычного и едва превозмогаемого, когда у тебя за спиной, за пилотской кабиной, в разгерметизированном отсеке лежат блестящие мешки с окоченевшими трупами, когда ты затылком чувствуешь, что они – там, а ты еще пока здесь и можешь двигать руками, ногами, и тебе еще нужна кислородная маска на большой высоте. Но мешок, разинув свою металлическую пасть, ждет тебя каждую секунду, чтобы принять в свое чрево и наглухо запаковаться, дабы не тошнило от твоего вида солдатиков, которые выгружают и перегружают этот груз.
Можно было привыкнуть к внезапному огню из ущелья, к ужасу замедленного действия в эти минуты, когда скорость кажется невероятно малой, машина – тяжелой и неповоротливой, а выпущенные в ответ ракеты вялыми, как стая сытых ворон; можно было смириться с ужасом войны, точнее, с состоянием, что ты воюешь и не кричишь благим матом от неестественного своего положения. Но за все годы Алексей не мог привыкнуть к ужасу от вида мертвого человека. Случалось, сам таскал распухавшие на солнце останки, сам заталкивал в мешки, грузил и выгружал и делал это из жестокой необходимости, зажимая чувства в кулак, но душа при этом костенела и озноблялась страхом.
Тут же, наоборот, он ощущал только скорбь, щемящую тоску и ту звонкую пустоту, от которой хотелось все время быть со всеми вместе, никого не терять из виду и по возможности сидеть рядом, прижимаясь плечом к плечу. И наверное, свадьба, веселое торжество, так бы не соединяла разлетевшуюся по свету семью, как неожиданно соединила ее смерть бабушки Полины. Свадеб и других праздников было много, когда все Ерашовы собирались, но застолье, сблизив, скоро их рассыпало, потому что связь эта была слишком легка и ненадежна. И вот впервые они оказались вместе по печальному случаю, хотя слетались на веселье. Они до бабушки Полины никогда не хоронили близкого человека! Пусть еще душою не прикипев к нему, но сознание-то уже было исполнено мыслью – она единственный близкий человек! И тем ближе, что она как бы неожиданно явилась оттуда, из прошлого, но не письмом, не завещанием, а живым человеком. Она была кровеносным сосудом, который принес кровь рода и заставлял теперь биться сердце почти погибающей, безродной семьи. Невзрачная, неподвижная старушка только своим существованием совершила подвиг возрождения рода и теперь мертвая продолжала выполнять свое предназначение.
Охваченный и просветленный этими мыслями, старший Ерашов на следующий день не пустил сыновей на озеро и отправил сидеть возле бабушки Полины. По приказу они посидели часа два и потом незаметно улизнули из комнаты и скоро уже бесились на лодке дальше от берега. Алексей выловил их, спустил воздух из лодки и привел назад. Екатерина попыталась заступиться, мол, немного побыли с бабушкой, и довольно. Они и так на смерть насмотрелись, пусть лучше купаются.
– Это другая смерть, – сказал старший Ерашов. – Будут сидеть вместе со всеми.
Он пока неосознанно начинал понимать одну простую вещь: то предназначение, исполняемое бабушкой Полиной, теперь ложилось на него как на старшего. И жизнь его превращалась не просто в жизнь молодого пенсионера; он становился главой семьи. Он чувствовал некий символ в том, что бабушка Полина умерла тут же, как только старший Ерашов приехал домой насовсем. И теперь многое зависит от него – как он станет поступать, как поведет себя, и всякое его слово должно быть не словом, а волей. Ведь как только бабушка Полина узнала, что Ерашовы живы и есть на белом свете, она тут же преобразилась, и в ее многочисленных письмах зазвучало не желание, не наставления и не просьбы – проявлялась ее воля. Правда, тогда старший Ерашов как бы делал поправку на старость, все «делил на шестнадцать», и необходимость исполнять ее требования пришла гораздо позже, когда он начал понимать разумность и простую мудрость волевых требований. Ну как было ему относиться к длинным рассуждениям старухи об офицерской чести, когда он с тринадцати лет что и делал, как слушал об этом наставления самых разных начальников?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58