Эта, шушукающаяся за дверью, была мила, обаятельна, но… не порочна. С этой хотелось ходить босиком по свежевымытому полу, курить, читать газеты и ждать ужина…
Она заглянула со своим восторженно-деловым видом:
– Сейчас мы идем на реку купаться!
«А ужин?» – чуть не спросил он.
– Пока я домываю, девчонки сообразят что-нибудь поесть, – она угадала мысли. – Ты можешь одеваться!
Кормили Кирилла три ее подружки – рослые, приятные девушки, подставляли ему бутерброды с маслом и консервированной килькой, кусочки мороженой ливерной колбасы, кабачковую икру, зеленый горошек; он молотил все подряд, и она сидела напротив и смотрела. И ей было приятно, как он хорошо ест. Сама же и чаю не попила, вдруг заторопила:
– Все! Уходим! Пока вода теплая!
К реке они шли переулками, мимо старых деревянных домов, которые в темноте все казались пустыми. На пути им неожиданно встретилась ее знакомая – рыжеволосая, яркая девушка. Они обнялись, защебетали – очень долго не виделись! Полтора года!
– Пойдем с нами! – захлебывалась от радости будущая жена. – Ночью вода теплая! И никого-никого нет!
Приводились какие-то причины, одна из них – нет купальника, но рыжей так и не удалось отвязаться. Они сбежали по травянистому берегу к воде, над которым белел широкий деревянный помост с лесенками и скамейками, поспорили, откуда лучше заходить, и решили все-таки купаться цивилизованно. Неподалеку от помоста чернел горбатый пешеходный мост, а на противоположной стороне реки, подсвеченная снизу прожекторами, стояла белая пятикупольная церковь с золотыми крестами. Ее отражение лежало на воде покойно, как в темном, старом зеркале.
Девушки начали раздеваться, а она склонилась к уху Кирилла и прошептала:
– Купание нудистское… Тебя это не смутит?
И не дождавшись ответа, упорхнула к девичьей скамейке. Кирилл поставил сумку (ее велено было взять с собой), хмыкнул с ощущением удовольствия и стал снимать мундир. Нет, та, другая , была здесь, с ним, и только сейчас вновь обнажила свой порок. Он не смутился, однако не хотел быть нудистом принципиально, ибо обнажение второй половины человечества воспринималось им как некое олицетворение природной красоты, гармонии и изящества, но если в женской компании оказался бы голый мужик, то все бы рухнуло, обезобразилось и ничего, кроме омерзения, не вызвало бы. Он выждал, когда девушки отплывут, размялся и наудачу нырнул головой вниз. В полной темноте он шел ко дну и не мог его достать. Казалось, прошло много времени, и закрытые глаза наливались кровью от недостатка кислорода – дна не было! Либо оно растворилось во мраке черной воды. Кирилл вынырнул и поплыл к девушкам. Их ненамокшие волосы (спускались по лесенкам) плавали на воде и в отблесках света с другого берега отливали одинаковым зеленовато-золотистым цветом…
Он понял, что потерял ее! Все четверо в ночных сумерках на реке были похожи, и даже та, рыжая, была неузнаваема…
А он плыл, чтобы, оказавшись с ней рядом, найти под водой руку и незаметно отвести ее от подруг.
– Посмотрите, кто к нам плывет! – воскликнула одна из девушек, вполне возможно, и она. – Это же мужчина!
– Мужчина! Мужчина! – с притворной угрозой заговорили остальные.
– Я – водяной! – крикнул Кирилл. – Я ваш царь! И повелитель!
– Это не водяной, это мужчина! Это не царь! – наперебой загомонили девушки. – Как он посмел войти в воду, когда настал наш час!
– Молчать! – рявкнул по-царски Кирилл. – Ракам скормлю! Хвосты отрежу! Из ваших зеленых косм веревок навью!
– Нахал! Как он смеет? Выдает себя за царя! А сам обыкновенный мужчина! Что сделаем с ним, русалочки?
– Крови хочется!
– Нет, я возьму его в мужья! – воскликнула одна, и Кириллу почудилось – она! Он метнулся к ней и вдруг близко увидел лицо – рыжая!
– Топи его! – крикнула рыжая. – Мужа хочу! Топи!
И остальные набросились на Кирилла со всех сторон, обвили ногами, уцепились руками за шею, за голову… и стали топить!
Он сопротивлялся вначале для игры и даже поддавался множеству насевших на него тел, и ощущал кожей холодные, не будоражащие сознание обнаженные груди, знобящие, крепкие бедра – где-то среди всего этого волнующего кольца были ее груди, ее бедра… Он барахтался, отбивался руками; они же, не стыдясь и не опасаясь его блудливых рук, не отпускали, погрузив с головой свою жертву.
Через полминуты он понял, что не вырваться и что это игра, потерявшая свой смысл, еще миг, и он хлебнет воды! Глаза полезли из орбит, тело и руки потеряли всякую чувствительность, и ничто, кроме жажды жить, не трогало сознание. В мозгу же застряло единственное слово – «жалко» – невесть чего и почему…
А они визжали и смеялись над его головой. И топили…
Неожиданно это «жалко» вылетело из головы, и на его месте горячим шкворнем впилась в мозг единственная мысль – утоплю! утяну за собой! И обратившись в тяжелый камень, он сам пошел ко дну. Руки и ноги вмиг разжались, и Кирилл, освобожденный от пут, еще какое-то время шел вниз и ступил на дно! Резко оттолкнувшись, он вылетел из воды – девушки с визгом расплывались в разные стороны. Ни острить, ни шутить он не мог, и чтобы как-то взбодрить себя, он перевернулся на спину, сделал несколько глубоких вдохов и поднял руки к тусклым, городским звездам.
– Гори, гори, моя звезда, – фальшиво спел он. – Звезда любви… приветная!
– Ты у меня одна заветная! – отозвался узнаваемый Ее голос. – Другой не будет никогда!
Она подплыла к нему, а точнее, под него, взяла его под мышки, как изображают на плакатах по спасению утопающих, и потянула к берегу. Девушки оставались посередине реки и, похоже, начали играть в догонялки. Она же трелевала его к берегу, и Кириллу ничего не оставалось, как повиноваться ее рукам и петь. Он не мог сейчас признаться, что ему было плохо, что его и в самом деле чуть не утопили. Стыдно признаться! Пусть она думает, что у него просто лирическое настроение от тихо мерцающих звезд…
Возле помоста он развернулся, взял ее за талию и приплавил к лесенке. Они поднялись молча. Сейчас она не стеснялась Кирилла, стремительно и точно открыла сумку, выхватила оттуда махровую простынь и, прижавшись к нему, накинула ее на головы. И сразу стало тепло, и тело ее, влажно-холодное, мгновенно погорячело.
– Ты умница, – прошептала она. – Ты совсем не похож на военного… Но если ты меня завоюешь совсем, я буду счастлива.
Кирилл ничего не нашел ответить ей и после паузы тоже шепотом спросил:
– Твоя рыжая… подружка? Она не косоглазая?
– Разглядел! – усмехнулась она с легкой ревностью, но тут же спросила озабоченно, глядя на воду: – Почему ты спросил? Зачем?..
«Русалочки» купались в отражении церкви на воде, весело, со звоном разбивали его, и белые осколки, расплываясь, колебались на волнах.
– Мне показалось, что она – косоглазая…
– Она действительно… косоглазая. – Тело ее вдруг похолодело, и Кирилл ощутил, как по ее коже побежали мурашки. – Мне же говорили! Меня предупреждали!
Она сдернула простынь и торопливо начала одеваться.
– Уходим! Быстро! Пока они в воде!.. Боже мой, меня ведь предупреждали! Как же я?.. Ведь чувствовала!.. Как ты заметил?.. Полтора года не было, и именно в эту ночь нарисовалась! Мне же говорили!
Впервые в ее голосе Кирилл услышал отчаяние. И в этом же голосе звучало предупреждение – не сочувствуй мне! Не говори никаких слов! Я сама! Я все сама! А за подсказку, за твое зрение – спасибо! Ты меня выручил. Ты спас меня!
Они снова спешили по ночным деревянным кварталам без единого фонаря и без света в окнах. Из‑под ног неожиданно с визгом вылетали невидимые коты, и она всякий раз с испугом прижималась к Кириллу. И всякий раз повторяла непривычную для его слуха и ее языка фразу:
– Боже, помилуй! Боже, помилуй!
Он уже привыкал ничему не удивляться…
Кирилл рассчитывал, что они вернуться в общежитие, но скоро оказался перед кирпичной «хрущевкой», возле двери с кодовым замком.
– Я не запомнила шифр, – призналась она. – Не успела запомнить… Ты сможешь открыть?
– С помощью лома можно открыть даже танковый люк, – сказал Кирилл.
– А без лома?
Кирилл осмотрел кнопки замка, наугад набрал несколько чисел – гиблое дело, можно стоять до утра и перебирать варианты. И тут его осенило!
– Поедем ко мне! Я тебя познакомлю…
– Нет! – отрезала она. – К тебе я смогу поехать только утром. Открывай замок!
Еще один экзамен! «Если ты меня завоюешь совсем…» Открывать его нужно с блеском, элегантно, как профессиональному «медвежатнику». Только не стоять и пыхтеть, не тыкать пальцем в небо: с каждым промахом теряется шанс на победу…
Он осветил кнопочный блок зажигалкой – тупые, невзрачные бочонки с цифрами, тупая и потому неприступная конструкция. Кирилл погасил огонек и зажмурился. Запечатленный зрительной памятью, замок стоял перед глазами… И в нем что-то было не так! Матовый блеск пластины и строгие ряды кнопок имели неуловимый пока изъян в своем однообразии. Кирилл еще раз осветил замок, поднес зажигалку вплотную к пластине и понял, в чем дело: вокруг трех кнопок были едва заметные пятна грязи, видимые только в косом свете. Глаз – инструмент потрясающий!
– Запомни цифры: три, пять, восемь, – сказал он буднично. – И чтобы больше не забывала.
– Три, пять, восемь, – повторила она. – Теперь запомнила.
Он нажал кнопки – в замке послышался щелчок, дверь отворилась.
Она хоть и мимоходом, но оценила это – едва коснувшись губами его щеки, ступила за порог и стала отсчитывать каблучками ступени. Кирилл на всякий случай готовился к встрече с ее родителями либо с кем-то из домашних, да, к счастью, в маленькой двухкомнатной квартирке оказалось пусто. Она впустила его в небольшую комнату и с нескрываемой гордостью сказала:
– Это мой дом, частная собственность.
В стенах своего дома она опять изменилась – ее тянуло к бытовой откровенности и домашним хлопотам. Заметно было, что переехала она сюда недавно и не успела еще разгрести переселенческий хаос.
– Приданое, скажем, небогатое, – изображая рачительного жениха, сказал Кирилл. – Скажем даже, бедненькое. А если уж говорить правду, беру я в жены бесприданницу.
– Нахал! Я целый миллион заплатила! – почти серьезно заявила она. – Все, что можно, продала, в долги залезла… Мамины золотые часики так жалко! Теперь мне чудится, что они тикают где-то в этих стенах.
– Комната в общежитии у тебя была очень хорошая, – заметил он. – И мамины часики остались бы на ручке.
– Я совсем не могу жить в общежитии, – с какой-то застарелой, но уже излеченной болью сказала она. – Я даже этого слова боюсь.
– А соседи тебя не смущают? В одной квартире? Коммуналка еще хуже общаги, – со знанием дела сообщил Кирилл. – Она обманывает человека, она создает иллюзию дома. И потому в коммуналках можно ходить по общим местам в домашнем халате. Или вообще…
– У меня очень хороший сосед! – радостно заявила она. – Правда, я его видела только раз…
– Сосед?
– Да, молодой человек, – поддразнивая Кирилла, с удовольствием проговорила она. – Работает шофером на международных рейсах. У него огромная машина, целый поезд! Он сейчас в рейсе, гуманитарный груз.
– Ну, ежели сосед! Да еще такой!.. – Кирилл по-хозяйски повесил свой мундир в шкаф и сел за стол. – У тебя была великолепная перспектива! Жаль!
– Почему – была? – словно обломком стекла, царапнула она своим тоном. – Почему – жаль?
– Потому что поезд ушел!
– Не говори гоп, – многозначительно заметила она и тем самым словно подожгла в нем уже потухшую ревность. Только вместо страшного старика художника в воображении сложился образ молодого и наглого шоферюги. Кирилл представил, как она, забывшись, выходит обнаженной на кухню, а этот международник жарит там яичницу. А может быть, выходит в таком виде умышленно – ведь это же ее дом…
«Как я вовремя успел! – подумал он. – А мог опоздать, на один день, на один час…»
– Кстати, он обещал привезти мне жалюзи на окно, – вспомнила она. – Днем от солнца невозможно спрятаться. И жарко…
«Конечно, поэтому ты будешь ходить по комнате голая, – подумал он. – Тебе же нравится такое состояние…»
– Что же… – Кирилл встал и прогулялся, сунул руки в карманы. – Когда он возвращается из рейса?
– Зачем тебе? – Она собиралась поить его чаем и хлопотала у стола. – Хочешь познакомиться?
– Да… Хочу его встретить, где-нибудь возле города. Так сказать, на подступах.
– И расстрелять!
– Не-ет, – промолвил Кирилл злорадно. – Я раскатаю его гусеницами в блин! Я разотру его на асфальте вместе с твоими жалюзями.
– О, ревнивец! О, мой Отелло! – воскликнула она. – Пей чай и – в постель. Нет, сначала в душ!
Деловитый тон о постели и душе был еще опаснее, чем битое стекло. «Так просто?.. Все так просто…» После чая Кирилл без особой охоты и без всяких предощущений сполоснулся в душе – разумеется, в общественном, на двух «хозяев», где лежали предметы мужского туалета. И эти предметы вдруг натолкнули его на мысль, что он вовсе никакой не жених, а обыкновенный одноразовый любовник. Постоянный же и давний ее любовник – это шоферюга, который помог ей купить комнату, может, и денег дал. Очень удобно, когда ты в длительных командировках; квартира под присмотром, и бегать никуда не нужно…
И тогда Кирилл стал мстить своему сопернику. Он со злорадством вылил на себя два импортных мужских шампуня в упаковке «Эротика», выдавил в унитаз и смыл весь мужской крем до и после бритья, вылил туда же одеколон и, набрав воды в раковину, выпустил три баллона дезодоранта. Пусть он теперь воняет потом и бензином.
Все это было мелко, не по-офицерски, пакостно и одновременно приятно. Кирилл вернулся в комнату, где была уже расстелена постель на широкой тахте и горел интимный ночничок в изголовье.
– Ложись, – просто велела она и удалилась в коридор. Тихо стукнула дверь ванной комнаты.
«Жаль, жаль, – снова застучало в голове, как будто он не в постель ложился, а снова тонул. И топила его она, топила неожиданную, нечаянную любовь, на которую он даже не рассчитывал, отправляясь на поиск невесты. Где родилось это чувство – то ли в мастерской старика художника, то ли потом, когда клеили обои или купались в ночной реке;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58