Безручкиных мягко увещевали и даже не штрафовали.
– Обидите – пить начнем! – заявлял Николай Николаевич. – Лучше не трогайте. А начнем пить – тогда держитесь. Всем худо будет! Эту вашу теплицу с пальмами с землей сровняем. И ничего нам не будет. Что с нас взять?
С какой-то свалки Безручкин притащил мятую-перемятую «Волгу» старого образца, поставил ее рядом со своим сараем, обнес дощатым забором, потом накрыл крышу и через полгода выехал оттуда на сияющей голубой машине с никелированным козлом на капоте. Теперь они даже пешком не ходили, а проносились по аллеям Дендрария, распугивая гуляющих. Кататься на «Волге» им пришлось недолго: освободившийся из закрытой школы Шило пришел сначала жить к матери, да отказался возиться в свинарнике. Николай Николаевич выставил его из дома, и тогда Шило сначала угнал машину и разбил ее вдребезги. Безручкин притянул ее домой, поставил в гараж и, видимо, хотел сделать ремонт, да пасынок избавил его от лишних хлопот – запалил и гараж, и свинарник. После пожара Безручкин подал в суд на Шило, но за недоказанностью дело против него прекратили. Николай Николаевич рук не опустил, отстроил свинарник побольше и купил «Жигули»…
А сейчас уже ездил на новеньком «форде», который стоил наверняка подороже, чем квартира старику Слепневу.
После переселения старика Аристарх Павлович вернулся домой подавленным и хотел высказать свои опасения Кириллу. Тот был захвачен предсвадебными делами и куда-то умчался с раннего утра. В квартире же Слепнева уже начался ремонт, и рабочие выносили мусор: захваченная территория готовилась к заселению. Видимо, напугался Безручкин приезда старшего Ерашова и теперь никаких денег не пожалеет, чтобы перекупить весь второй этаж. Не песни петь, не пить-гулять нужно было в эти сутки, пока Алексей здесь находился, – дело делать! Да где там, сошлись и загусарили, а он, Аристарх Павлович, больше всех виноват…
И чтобы как-то поправить дело, он отыскал адрес Таисьи Васильевны – ее квартира была следующей за слепневской, – отправился к горбунье-библиотекарше. На счастье, она оказалась дома, причем болела и лежала в постели: к старости у нее начал развиваться полиартрит. Сестра Таисьи Васильевны очень любила бабушку Полину и поэтому встретила Аристарха Павловича с испугом – не случилось ли чего с ней?! А узнав, что все в порядке, успокоилась и принялась поить чаем. Таисья Васильевна тоже с горем пополам выползла к столу, и было ясно, что она подавлена болезнью и не в состоянии что-либо решать или предпринимать. Всеми делами здесь, наверное, распоряжалась сестра. Аристарх Павлович постеснялся петь и потому попросил бумаги и карандаш, написал, зачем приехал. Обе женщины несколько смутились, переглянулись, и сестра призналась:
– Был у нас Николай Николаевич, был… И хорошие деньги предложил за квартиру Таси. Недели три назад был.. А Тася болеет, к нотариусу ехать не может. Отложили пока…
– Отложили, – подтвердила Таисья Васильевна. – Но задаток взяли…
Аристарх Павлович чуть не выматерился…
– Что же делать? – загоревала сестра ее. – Наши лекарства, говорят, плохие, американские покупаем и колем. А цена-то, цена…
– И жить нам нелегко, пенсии маленькие, – пожаловалась Таисья Васильевна. – Если б раньше разговор был, так с Ерашовых бы задаток взяли… Что делать-то станем? Надо бы помочь Полине Михайловне, если ее родне квартира нужнее.
– Поможет, – решила ее сестра. – Вернем задаток и откажем Безручкину. Ради Полины Михайловны!
– Как же вернем, если двести тысяч уже потратили? – испугалась Таисья Васильевна. – Где ж теперь возьмем?
На свой страх и риск Аристарх Павлович пообещал скоро привезти им двести тысяч, хотя еще представления не имел, где взять такие деньги. На том и порешили. Аристарх Павлович вернулся домой и только здесь сообразил, что надавал пустых обещаний: даже занять столько денег не у кого! Значит, придется что-то срочно продать. Он стал было перебирать старинную посуду в шкафу и сразу отказался от нее. К тому же вспомнил, что вазу уже продала Оля-конюшица, и каждая вещь, изъятая из шкафа, казалась ему украденной. Оставалось единственно – продать одно из трех ружей. Ружьями Аристарх Павлович, как всякий охотник и хвастливый человек, очень дорожил. Был у него тройник «зауэр» – совершенно не продажный, ибо имел нарезной ствол. Его кому попало не отдашь, только по особому разрешению. И было две двустволки: одна совершенно новая вертикалка, подаренная к двадцатипятилетнему юбилею его работы в лесничестве, другая – уже поношенная «тулка» с прекрасным боем и самая привычная для руки и глаза. Одним словом, его повседневное рабочее ружье, с которым он не расставался лет десять. Сколько глухарей с ним взял, сколько зайцев и кабанов!
И выходило, что продавать-то придется именно его…
Не снимать же с подарочного ружья пластинку с надписью. Тем более в Охотобществе Аристарха Павловича очень хорошо знали и сразу бы догадались, что он принес продавать. И дали бы за него больше, чем двести тысяч, – все-таки не рядовое ружье, а штучного изготовления, с гравировкой, с резьбой по цевью и шейке приклада.
Аристарх Павлович уложил «тулку» в чехол и, задавливая в себе чувства, отвез в Охотобщество. Там на ружья была очередь, и покупатель нашелся сразу, в цене сошлись без разговоров, и через пару дней можно было ехать и получать деньги. На обратном пути – дело было под вечер – он заглянул в теплицу к женщинам и заметил, что Валентины Ильинишны нет. Спросить же, где она, было неудобно, и потому Аристарх Павлович для порядка посидел под пальмами и собрался уходить. И тут Наталья Ивановна, будто между прочим, но с точным прицелом неожиданно сказала:
– А что наша Валечка-то в Москву поехала?
– Будто в управление вызвали, – ответили ей. – Отчет за полугодие.
– Это, значит, дня на два, – подытожила Наталья Ивановна и посмотрела на Аристарха Павловича – дескать, все понял?
Они наверняка уж на сорок раз обсудили тут Аристарха Павловича с Валентиной Ильинишной и теперь лишь делали вид, что ничего не замечают и ведут случайный разговор. И то, что сказано ему было как бы ненароком, интеллигентно, показывало, что все женщины – в сговоре и все-все понимают. Однако и эта поддержка не утешила Аристарха Павловича: день с самого утра был печальный и неудачный…
К тому же Кирилл с Аннушкой опять не приехали ночевать.

* * *

Они весь день мотались по городу с надеждой обменять золотые десятки на деревянные рубли. Находилось много желающих, и все давали полцены, считая, видимо, молодую пару людьми несведущими и неискушенными. А им же в самом начале удалось узнать настоящую цену монетам – в Москве давали по сто тысяч за штуку. И когда перекупщики стали набавлять, Кирилл уже был согласен отдать, однако Аннушка решила однозначно:
– Едем в Москву!
Ко всему прочему, она почувствовала опасность: будто за ними начал таскаться какой-то тип со складным зонтиком. Кирилл же с утра специально обрядился в камуфляж – зелено-пятнистую форму, которая придавала ему вид бывалого, тертого десантника. Танкистам такая форма не полагалась, но кто разберет, кому какая форма сейчас полагается. Что по уставу, а что нет?
И в электричке Аннушке все чудилось, что за ними следят, и они дважды переходили в другой вагон. Наверное, человеку, имеющему в кармане золото, всегда кажется погоня, тайное преследование и прочие страсти. В третий раз переходить Кирилл отказался и дурачась изобразил дегенеративно-циничную рожу убийцы. Это так развеселило Аннушку, что она забыла о слежке: в женихе пропадал актер! И так до самой Москвы Кирилл корчил рожи, если кто-то новый входил в вагон либо начинал пялиться на лейтенанта с девушкой: камуфляж не скрывал его, а, наоборот, притягивал внимание. Всякий раз Аннушка закатывалась от смеха, уткнувшись ему в плечо; он же стоически выдерживал и кривился еще, будто от неудовольствия.
Таким образом он защищал не золото, а ее, Аннушку, свою невесту, ибо ему-то чудилось, что все мужчины не сводят с нее глаз…
В Москву они добрались вечером, и на вокзале Кирилл предложил поехать на ночлег к своему однокурснику: ему очень хотелось показать Аннушку – вот бы челюсть отпала! «Где ты нашел ее?!» – «Места надо знать! Такие в столицах не живут!» Аннушка же решительно повлекла его за собой в метро. Ориентировалась она словно москвичка – пересели, где нужно, и вышли точно, куда хотели – на Кутузовский проспект. Там, в подъезде огромного сталинского дома, она предупредила:
– Только ничему не удивляйся.
– Авантюра продолжается!
Аннушка позвонила в какую-то квартиру. Дверь открыла моложавая, красивая женщина и сказала просто, словно они выходили на улицу погулять:
– Входи, Аня…
– Это – мой жених! – объявила Аннушка. – Кирилл Ерашов.
– Честь имею! – козырнул Кирилл.
– А это – моя мама, – представила Аннушка. – То есть твоя будущая теща!
– Очень приятно! – сказал Кирилл и скорчил физиономию убийцы. Но юмор тещей не был понят. Она поджала губки и пошла по коридору.
– Проходите…
– Мама, мы к тебе с ночевкой, – объявила Аннушка.
– Хорошо, – на ходу обронила она. – Баранова не будет дома…
– Кто такой Баранов? – шепотом спросил Кирилл.
– Мамин муж, – так же ответила Аннушка и уже громко добавила: – У нас свадьба ровно через месяц.
– Как жаль, – без сожаления проронила теща. – Мы уже будем в Ялте. Очень жаль.
Она усадила гостей на просторной кухне и принялась готовить кофе. Кухня, вернее, стены ее пестрели от множества разнообразной металлической посуды, кухонных агрегатов, коробок и банок. Обстановка при этом выглядела аккуратной и очень современной. И сама хозяйка, наряженная модно и со вкусом, удачно вписывалась в эту атмосферу, словно в рекламном ролике.
– Жаль, жаль, – еще раз повторила теща, дожидаясь, когда вскипит кофе. – У нас билеты…
«А мне совсем не жаль, – вдруг подумал Кирилл. – Ну и езжайте в свою Ялту!»
– Мы познакомились с Кириллом на улице, – призналась Аннушка. – Но это судьба, мама. Это счастливая встреча!
– Я рада, – сказала теща и разлила кофе по маленьким чашечкам. – Очень рада.
Кирилл неожиданно для себя увидел, что эта женщина невероятно уставшая. И хотя она двигалась свободно, но, кажется, в самом деле валится с ног: утомленность и тяжесть проступали в глазах, в сказанных словах и движениях.
– Представляешь, мама, Кирилл – из рода Ерашовых, – сообщила Аннушка. – Помнишь, я тебе рассказывала?.. И вот, встретила Кирилла…
– Кто это – Ерашовы? – меланхолично спросила теща. – Не помню…
– Мама, ну я же говорила тебе о могиле Варвары Николаевны Ерашовой, помнишь?
– О могиле?!
– Да!
Теща делала вид, что вспоминает, а возможно, и в самом деле вспоминала, да из-за усталости казалась рассеянной и забывчивой. Аннушке стало неловко, и она перевела разговор на другое:
– Мама, а я квартиру купила. Вернее, комнату в двухкомнатной квартире.
– Очень хорошо, поздравляю, – чуть оживилась теща. – Жилье для вас сейчас – необходимо. Вы сможете уединиться, чтобы принадлежать друг другу.
– Нет, мамочка, – возразила Аннушка. – Мы станем жить у Кирилла в доме. У него такой дом! В Дендрарии. И озеро под окном. Это родовой дом Ерашовых. Целое поместье! Средневековый замок!
– Замечательно! – Теща чуть приподняла веки и взглянула на Кирилла – зрачки ее были огромные, отчего глаза показались черными.
– Мы приехали, чтобы сделать одно дело, – пояснила Аннушка. – Нам на свадьбу нужны деньги…
– Очень жаль, но сейчас у меня нет денег, – сказала теща.
– Ну что ты, мама! У нас есть! – нарочито весело отозвалась Аннушка. – Бабушка Кирилла дала нам целое состояние – вот!
Она положила на стол платочек с монетами и развязала его. Теща посмотрела и пожала плечами:
– Это золото?
– Золотые царские десятки. Их нужно продать за миллион.
– Не знаю, Баранова нет, – оживление ее угасло. – А я в золоте совсем не разбираюсь… Хотя минуту…
Она переставила телефон с полочки на стол и набрала номер. И пока ждала ответа, сосредоточенно рассматривала свои изящные ногти на тонких пальчиках.
– Юля, позови, пожалуйста, маму, – сказала она в трубку, и потом продолжила: – Маша, мне принесли монеты…
– Золотые десятки, – подсказала Аннушка, – Царской чеканки.
– Золотые десятки царской чеканки, – повторила она и стала что-то выслушивать. – Что? Стоят ли они на ребре? Не знаю…
– Стоят! – сказала Аннушка и поставила монету на ребро, охраняя ладонями, чтобы не укатилась.
– Стоят, – повторила теща в трубку. – А получить хотят миллион…
– За десять монет…
– За десять монет, – теща послушала еще и положила трубку. – В Столешниковом есть магазин, коммерческий, «Вита». Утром спросите Машу, черненькая такая евреечка, на артистку Ахеджакову похожа… Она купит.
– Как все просто, – почему-то грустно проронила Аннушка.
– Да, все просто, – подтвердила теща. – Еще кофе?
И она еще раз подняла взгляд на Кирилла. А ему захотелось скорчить ей рожу убийцы, чтобы хоть как-нибудь вывести ее из этого меланхолично-утомленного состояния. Однако он отвел глаза и ощутил, как жар непонятного стыда ползет от горла к ушам и щекам: он будто нечаянно заглянул в комнату, где совершалось то, что скрывается от всякого постороннего, от всякого третьего. Он вдруг осознал природу усталости этой женщины, увидел в ее глазах не утомление, а женскую истому, тоску по мужчине, причем не скрываемую и раньше не понятую. И он устыдился, что увидел ее.
– Я постелю вам в зале, – сказала она и медленно удалилась.
– Мам, постой! – Аннушка убежала за ней, и Кирилл, оставшись один, выпил залпом чашку остывшего кофе и закурил. Бабушка Полина в прошлую ночь оставила Аннушку у себя в комнате, и это означало, что она останется там до свадьбы, под зорким оком целомудрия.
И теперь ее мать – эта странная и малопонятная женщина, способная коротким взглядом обратить в стыд, вогнать в смущение, вызвав неуместные и неестественные чувства, – готовит им постель! Он хотел этого и одновременно отвергал;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58