Но чтобы представить более или менее ясную картину заболевания, Друзю пришлось напрячь все свое внимание.
Павло Иванович опять заговорил о том, что смена Василя Максимовича самая передовая на заводе, ни один квартал она не выпускает переходящего знамени. Кроме того, Черемашко крестный, так сказать, отец всех заводских изобретателей и рационализаторов: первый проверяет на практике предложенное ими. Не обошел Павло Иванович и того, что он тоже живет на Артемовке — через два двора от своего больного. Вместе были в эвакуации. У обоих вокруг домов изумительные яблони и редчайшие георгины. Встречаются цеховой врач и сменный мастер чуть ли не ежедневно...
Словом, когда Василь Максимович заболел, Павло Иванович немедленно взял над ним, так сказать, дружеское кураторство. Районные врачи, консультанты — сегодня одни, завтра другие,— их выводы и рекомендации необходимо приводить к одному, если можно так выразиться, знаменателю. Но к какому именно знаменателю он все привел, об этом Павло Иванович так и не вспомнил. Зато все замеченное в больном им самим или услышанное от его родных, других врачей и консультантов он кое-как собрал в кучу, а вы уж, уважаемый коллега из знаменитой клиники, разбирайтесь сами...
Боли в верхней части живота Василь Максимович почувствовал в субботу восьмого января. Однако темпера-1 тура не очень повысилась и все время держалась на одном уровне: тридцать семь и семь.
Районный врач принял во внимание возраст Василя Максимовича и то, что в ночь на первое января все человечество встречает Новый год; кроме того, второго января на свет появился новый представитель славного рода Черемашко — второй внук Василя Максимовича, что также было соответствующим образом отмечено. Это дало основание прийти к выводу: старый мастер задал своему пищеварительному тракту чрезмерную нагрузку, а это привело к острой кишечной интоксикации...
После обычных в таких случаях мероприятий желудок и кишечник пришли как будто в норму. Но боль день ото дня усиливалась, РОЭ подскочила до тридцати. Павло Иванович пригласил двух специалистов. Хотел еще и хирурга привести, но консультанты уверили его, что у Черемашко острое воспаление печени или желчного пузыря, а возможно, и то, и другое. Тем временем Василь Максимович быстро худел, от боли перестал спать, его начала мучить неутолимая жажда, почти перестали работать почки...
Вчера крайне обеспокоенный Павло Иванович сделал наконец то, что следовало бы сделать еще дней десять тому назад,— собрал консилиум,— но снова забыл пригласить хирурга. Все согласились, что у больного интенсивный воспалительный процесс. Но где? Чем вызван? На это могли ответить только клинические исследования,— значит, Василя Максимовича надо положить в терапевтическую клинику... Районный врач обещал сделать это в понедельник.
Сегодня утром больной чувствовал себя сносно. А около девяти часов вечера к Павлу Ивановичу прибежал сын, который сидит сейчас в передней,— отец, мол, отходит.
Неожиданный парез кишечника, внезапная сердечнососудистая недостаточность — от такого и опытный клиницист может обомлеть. О старом враче из цехового медпункта и говорить не приходится. Тем более — слишком верил Павло Иванович в несокрушимое здоровье своего приятеля.
Но вера в ни на что не жалующихся приятелей подводит не только рядовых врачей. Разве не ошибается Федор Ипполитович относительно Струмилло? Разве не знает он, кого сделал своей «левой рукой»? Как бы такое незнание не завело профессора слишком далеко...
Усилием воли Друзь отогнал неуместные сейчас мысли.
Если бы Павло Иванович не был таким доверчивым, Черемашко давно лежал бы в больнице, и не было бы у него ни пареза, ни сосудистой недостаточности... А теперь... Чтобы помочь ему, необходим ряд клинических исследований. Их можно начать лишь завтра. И нужен для них не один день. А состояние больного — это видно простым глазом — подходит, если уже не подошло, к критическому. Сифонная встряхнет Василя Максимовича — до утра, возможно, с ним ничего не случится. А утром не возникнет ли неотложная потребность заглянуть под его брюшной пресс? Если для исследований времени не дано, без операции о причинах болезни не узнать. Но положить на операционный стол крайне истощенного человека... он погибнет, прежде чем хирург доберется до очага болезни!
Глубокая задумчивость Друзя испугала Павла Ивановича. Он совсем упал духом.
— Я что-то проворонил?
Друзь не ответил. Упреками ошибок не исправишь и потерянного времени не вернешь.
Да и Мария Степановна вышла из-за ширмы, застелила топчан чистой простыней. На него уложили больного, чтобы он отдышался после утомительной процедуры.
— Кровь я возьму после ванны,— шепнула сестра Друзю.— Его группу вы будете знать через полчаса.
Друзь взглядом поблагодарил ее: это первое, что может понадобиться. И если многолетний опыт подсказывает Марии Степановне торопиться с определением группы, то... Не придется ли переливать ему кровь сегодня ночью?
Позвонил телефон.
Врач из «скорой помощи» схватила трубку до того, как Друзь оглянулся на звонок.
— Слушаю... Так... Это я... Сейчас запишу...
Друзь задумчиво подошел к больному.
Сифонная помогла. Черемашко действительно почувствовал себя немного лучше. Исчез землистый цвет лица. Руки, темные от повседневного общения х металлом, руки рабочего, хоть и неподвижно лежат вдоль туловища, не кажутся обессиленными. Пульс слышен явственнее.
А перистальтика...
Друзь долго прислушивался к ней. Даже попросил помолчать суровую докторшу. Но если до промывания под брюшным прессом что-то прослушивалось, то теперь там было тихо.
— Вот вам и стало легче,— осторожно, чтобы не выдать себя, сказал Друзь.
— А вы, доктор, не скромничайте.— Взгляд у Василя Максимовича стал яснее, увереннее зазвучала речь.— Не легче, а намного лучше. Спасибо вам.— Он поискал глазами Марию Степановну.— И вам, сестрица... Долго докучать я вам не буду.
— Выезжаю!
Это решительно заявила врач «скорой помощи». Положив трубку, она обратилась к Друзю:
— Не найдется ли у вас, коллега, свободной койки в женском?
— Есть. А что случилось?
— Ножевое ранение в области печени! Возможно, повреждена диафрагма. Будьте готовы к неотложной. Я вернусь — не успеете глазом моргнуть!
С последним ее словом стукнули, закрывшись, двери.
Василь Максимович посочувствовал врачу:
— Невеселая у нее служба... А я ей и спасибо не успел сказать. Так вы уж, доктор, когда она вернется, передайте ей мою благодарность... Такой же строгой она и ко мне приехала. Так командовала, что сам Павло Иванович стоял перед ней смирно. Только тогда успокоилась, когда внесли меня сюда... Надолго ли хватит ей сердца?
— Людям с проволокой вместо нервов медицина противопоказана,— ответил Друзь, думая о другом.
Взгляд Черемашко, укоризненный и сочувствующий, остановился на Павле Ивановиче.
— Домой вам пора, друзья. Спасибо вам за все. И зайдите к моим, помогите Мишку всех успокоить...
Павло Иванович замахал на него руками:
— Да помолчите вы, Василь Максимович! Силы поберегите!
Черемашко закрыл глаза и отвернулся: нелегко дается ему каждое слово...
Друзь глубоко задумался.
Надо, предупредить Веру Михайловну, что вот-вот привезут раненую. И готова ли Женя к приему новичка?
Пусть зарубит та носу: утром Василь Максимович должен чувствовать себя лучше, чем сейчас... А состояние его, к сожалению, хуже, чем показалось при первом осмотре,— выдержит ли Женя этот невероятно трудный для нее экзамен?
И еще одно: если обнаружится, что причина болезни— печень, желчный пузырь или поджелудочная железа, то и профессор, и его «левая рука» долго будут напоминать об этом Друзю: болезни этих органов не из круга проблем, запланированных для изучения в этом году зачем же вы приняли Черемашко?
Утром во что бы то ни стало надо добиться, чтобы Федор Ипполитович сразу же после пятиминутки посмотрел Василя Максимовича, и не так, как он осматривает иногда нетематических больных. Вспомнить бы ему, как он относился к тяжелораненым во фронтовом госпитале, возвращая им жизнь.
Друзь снял трубку внутреннего телефона.
И с операционной сестрой, и с Женей разговаривал, как всегда, сдержанно и кратко. Но Жене почему-то почудилось, что произошло нечто невероятное. На несколько секунд она онемела, а затем Друзь услышал взволнованное:
— Что с вами, Сергей Антонович?
Ну, это уж слишком!
В ответ звякнула брошенная на рычаг трубка.
А через секунду Друзь смущенно провел ладонью по лицу. Нет, не Женя, а что-то в пропускнике начало раздражать его, Черемашко?
Действительно, Василь Максимович настолько ожил, что приподнялся на локте, и глаза его стали похожи на глаза исследователя, когда перед ним внезапно раскрылась истина.
По спине Друзя пробежал холодок: неизвестно почему Черемашко вдруг поверил в его всемогущество. И Друзь так растерялся, что схватил со стола какую-то бумажку и притворился, что заинтересовался ею.
Больной должен безоговорочно верить своему врачу,— это одна из предпосылок успешного лечения.
Но ведь не Друзь будет лечить Василя Максимовича! Рядовой ординатор с ничтожным стажем и опытом, хирург с полузабытыми знаниями внутренних болезней,— никакого права положить Василя Максимовича в свою
палату у него нет! Да и ничем он ему не помог. Промыть кишечник при парезе — то же самое, что уложить в постель человека с повышенной температурой. Но ведь этим больного на ноги не поставишь!
Василя Максимовича надо направить в одну из палат, которым особое внимание уделяет Самойло Евсеевич Евецкий, старший научный сотрудник,— в скором времени он станет доктором медицинских наук. Вот кто непревзойденный мастер операций в брюшной полости! И можно головой ручаться, что Василь Максимович куда большим доверием проникнется к профессорской «левой руке»: на больных неотразимо действует его безграничная уверенность в себе. Человеку, напуганному первой в жизни болезнью, свойственно сегодня верить в одного врача, завтра в другого, а послезавтра прийти к выводу, что вся медицина держится на одном лишь Самойле Евсеевиче.
Листок, которым Друзь закрывался, был так мал, а взгляд Черемашко был так проницателен...
Сказать Василю Максимовичу о себе всю правду — значит отнять у него пусть бессмысленную, зато крайне необходимую ему веру. Веру в то, что он будет жить.
Но если бы Друзю самому пришлось еще раз лечь на операционный стол, он ни в коем случае не обратился бы за помощью к Самойлу Евсеевичу. Ведь после того, как Евецкий стал «левой рукой», Друзя начали одолевать сомнения.
От этих торопливых мыслей листок в руке задрожал. Казалось, Друзя за шиворот схватили. Долго ты еще будешь прятаться за спину Федора Ипполитовича? Когда возьмешь на себя хоть часть ответственности за происходящее рядом?..
Мария Степановна напомнила:
— Можно купать...
Правильно! Принять в клинику нетематического больного тоже ответственность.
Он подошел к Черемашко.
— Спокойной вам ночи. Выспитесь как следует. Утром увидимся.
Больной протянул ему руку.
— Еще раз спасибо, доктор.
Он хотел обменяться с врачом крепким, мужским рукопожатием. Но Друзь еле почувствовал его прикосновение.
И все же ему показалось, что это была самая сильная в мире рука. Когда-то она всегда была с ним рядом, такая же синеватая от металла рука. Если он пугался чего-нибудь или ему хотелось плакать, он всегда хватался за нее, и страх тотчас уходил, а слезы высыхали.
С топчана Василь Максимович хотел подняться самостоятельно. Отрицательно покачал головой, когда Друзь попытался ему помочь. Еще решительнее отстранил санитара. Выпрямившись, он победоносно оглянулся вокруг: черта, мол, лысого я сдамся!
Но у него подкосились ноги. Он упал бы, если бы не Друзь и санитар.
Хоть и поддерживаемый с обеих сторон, хоть и задыхаясь, однако собственными ногами Василь Максимович прошел в соседнюю комнату, сам сел в ванну.
Тогда Друзь вспомнил о пареньке за дверью.
— Сейчас я к вам сына пришлю. Скажите ему, что завтра я дежурю до четырех, о вашем состоянии пусть ваши узнают у меня. Я скажу им и о том, что можно передавать вам, когда приходить в гости.
— Только не напугайте их, когда будете говорить обо мне,— попросил Черемашко.
Друзь кивнул.
Проводив юношу к отцу и плотно закрыв за ним двери, Друзь позволил себе перевести дыхание: кажется, ни новый больной, ни его сын не заметили его тревоги.
Он постоял немного, постукивая палкой об пол. Не видел, как робко поглядывает на него Павло Иванович, как украдкой, наклонившись над только что начатой историей болезни, следит за ним Мария Степановна. Затем подошел к пожилому коллеге и сказал:
— Я очень прошу вас прийти к нам завтра не позже десяти. И как следует восстановите в памяти ход болезни вашего друга.' Это может понадобиться нашему профессору. И приведите, пожалуйста, кого-нибудь из семьи Черемашко— скажем, жену...
Павло Иванович испуганно уставился на него;
— Вы считаете...
— Для этого у меня нет оснований.— Друзь удивился своему бесстрастию.— Я надеюсь на лучшее. Но готов ко всему. К неотложной операции, например.
Мария Степановна не шевельнулась. Но что-то незаметно изменилось в ее позе: она как бы прониклась большим уважением к дежурному врачу. Ей еще не приходилось слышать, чтобы Сергей Антонович Друзь говорил так авторитетно, как надлежит сотруднику прославленной клиники.
От этой молчаливой похвалы Друзь почувствовал себя еще спокойнее. Подражая своему учителю, он спросил совсем лаконично:
— Итак?
Павло Иванович вытер лоб рукавом пиджака.
— Хорошо... Непременно...
Друзь снова подошел к внутреннему телефону, решительно снял трубку.
— Мужское отделение... Женя? Нового больного — его зовут Василь Максимович Черемашко — поместите в четвертую палату... Совершенно верно, в мою..
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20