Друзь, мол, пришел к выводу, что возвращаться на передний край нет смысла, и упросил кого нужно оставить его «для дальнейшего прохождения службы» в том же госпитале: разве, мол, писарь или санитар делают для победы меньше, чем сапер?
Другие утверждают, что главный врач госпиталя, тогда еще полковник медицинской службы Шостенко, сам не отпустил на фронт рядового Друзя. Выздоровев после очень тяжелого ранения, этот сапер стал как бы живым экспонатом: вот, мол, на какие чудеса способен Федор Ипполитович. Именно такие чудеса помогли профессору выдвинуться на должность главного хирурга гвардейской армии, стать генералом...
Женя категорически отбрасывает подобные сплетни.
Верно, у профессора крутой нрав. Не любит он болтунов и лодырей. Но хватает в институте людишек, которые охотно купаются в славе Федора Ипполитовича, но не прощают ему сказанного сгоряча, держат камень за пазухой. Ну и пусть. Профессор идет и будет идти вперед, не слыша собачьего лая из темных закоулков. Этот человек прожил более шестидесяти лет с высоко поднятой головой и никогда не замечал завистников, мелких душонок, которые тучей вьются вокруг каждой знаменитости.
Ростом Федор Ипполитович невысок, но так строен, что кажется таким же высоким, как и вечно сутулящийся Друзь. Голова его в серебристой седине. Морщины почти незаметны, на щеках до сих пор еще юношеский румянец. А какой пронзительный взгляд!.. Единственно, что не нравится в нем Жене,— подстриженные, похожие на зубную щетку усы: не идет профессору такое старомодное украшение.
Смотришь на него и спрашиваешь себя: каким же он был в молодости? Рассказывают, немало женских сердец перед ним трепетало...
Ну, а что Сергей Антонович не был на фронте героем,— это в его характере. Повысить голос в разговоре с медсестрой — он еще может. Но никто не помнит случая, когда бы он осмелился высказать собственное мнение хотя бы по поводу какой-нибудь мелочи. Он или молчит, или изрекает нечто похожее на «век живи — век учись» или «ученье — свет, не ученье — тьма».
Тем более странными кажутся отношения между талантливым ученым и этим более чем заурядным врачом.
Демобилизовался Друзь в июле сорок пятого. А в сентябре был уже студентом медицинского института. О своей мечте стать строителем, как видно, забыл. Во время войны он не взял в руки ни одного учебника, за один месяц подготовился к вступительным экзаменам и сдал их на «отлично». Даже за счет льгот, которые предоставлялись тогда фронтовикам, вряд ли это возможно. Значит, без солидной протекции тут не обошлось... Впрочем, Федор Ипполитович вышел в запас уже после того, как Друзь стал студентом-медиком.
В родной город генерал-майор службы Шостенко возвратился с четырьмя рядами орденских колодочек на груди. В этом институте его уже ожидала должность заместителя директора по научной части. А в мединституте он начал читать курс госпитальной хирургии.
И Сергей Антонович окончательно почувствовал себя как у Христа за пазухой: был круглым отличником, получал повышенную стипендию; неплохо, как говорят, показал себя и на общественной работе; приобрел популярность из-за того, что Шостенко демонстрировал его студентам как разительный пример могущества советской хирургии, и, наконец, получил диплом с отличием. В эту клинику, правда, он попал лишь через год после окончания института, причем Федор Ипполитович, кажется, ему не протежировал. Первая должность была скромная, субординаторская. Друзя держали на ней около двух лет. Только в начале позапрошлого года он стал ординатором.
Летом Друзь сможет отметить четвертый год своего пребывания в этой клинике. Именно пребывания, а не работы. Чего он здесь достиг? Кажется, неплохо справляется теперь с аппендицитами и грыжами и умеет обращаться с кровеносными сосудами. Но для будущего исследователя это совсем не много. Конечно, профессор поможет ему стать кандидатом, и научная карьера Друзю будет обеспечена. Родится на свет еще один кандидат, о ком с издевкой скажут: «Ученым можешь ты не быть, а кандидатом быть обязан». Да Друзю больше и не нужно.
Но мелким угодничеством перед профессором Друзь не занимался. Женя это знает. Только одно она не раз замечала: когда Сергей Антонович сопровождает профессора на обходах, он становится необычно подтянутым, собранным...
И только однажды Женя была крайне удивлена: думая, что за ним не следят, Друзь посмотрел вслед Федору Ипполитовичу, выходящему из его палаты, с таким выражением, будто хотел бросить вслед учителю палку. Женя даже глазам своим не поверила..,
Женя старательно, с непонятным ей самой удовольствием, перебирала в памяти все, что она знала о жизни скромнейшего из ординаторов. ,
И все хорошее, что было сказано кем-нибудь о Друзе, отбрасывала — она была весьма последовательна в своих взглядах и чувствах.
Вот только — чем больше думала она о Сергее Антоновиче, тем меньше понимала, чем этот неинтересный человек мог привлечь умную и талантливую Татьяну Федоровну.
Перед тем как лечь, Федор Ипполитович долго ходил взад и вперед по кабинету.
Таких отвратительных суток в его жизни, кажется, не случалось. Во всяком случае, никогда еще неприятности не сыпались на него столь непрерывно: ни одной светлой минуты за последние тридцать часов!
Субботний вечер и воскресенье были испорчены вконец. Даже Татьянины разглагольствования, даже принесенная ею газета ничего не смогли прибавить к раздражению ученого мужа.
Короче говоря, очередная бессонница была ему обеспечена.
Хорошо еще, что дочь не весь характер унаследовала от матери: она ни в чем не упрекает, а только сомневается— и стелет мягко, и спать не твердо. Ольга — та, как говорится, на битое стекло или на раскаленные угли заставляла его ложиться. А упреки дочери в одно ухо входят, а в другое немедленно выходят. Да и что достойное внимания она может сказать? Что у ее отца и у Юлиана Струмилло бесчисленное множество врагов? Так чего-чего, а этого добра у каждого талантливого человека как у хорошей овцы шерсти...
Захотелось ей, видите ли, прийти отцу на помощь. А какая помощь ему нужна — не знает. Не в состоянии понять, что и выдающийся артист, и знаменитый ученый с детства привыкли обходиться без посторонней помощи. Не с них, а с их недоброжелателей всякий раз летят пух и перья. И всегда будут лететь!.. Ну, а если Татьяне захотелось взять пример с братца?.. Федор Ипполитович криво усмехнулся: где уж ей! Игорь хоть в хирургии что- то смыслит...
Итак, неприятности начались еще вчера.
Андрей Петрович Каранда и Федор Ипполитович Шостенко, директор института и его заместитель по научной части, в субботу вечером должны были выехать в Запарино на охоту. Мечтали они об этой поездке с середины декабря. Но только на этой неделе удалось наконец преодолеть все препятствия. Совершенно нерушимой стала дружба между Федором Ипполитовичем и Андреем Петровичем. На протяжении января они ни разу не поспорили, друг друга ни в чем не обвинили, даже от замечаний воздерживались. Правда, вообще стычки происходили между ними не часто. И еще — за последние две недели в клинику не поступил ни один тяжелобольной.
И вдруг настала оттепель. Да какая! В четверг вечером пошел дождь. В пятницу и субботу все поплыло и без дождя. Снега как не бывало. А туман такой разлегся, что не стало видно противоположной стороны улицы.
Федор Ипполитович и Андрей Петрович пренебрегли бы этим, но институтский шофер Ленька стал возражать: «Победа», мол, до Запарина в такую слякоть не пробьется, застрянет в степи. Даже то, что первого февраля, то есть в ближайшую среду, зимней охоте наступит конец, на этого труса не повлияло.
Представить, что делалось в душах директора и его заместителя, когда они уезжали из института домой, сумел бы и не весьма тонкий психолог: слишком уж красноречиво оба молчали, даже глаз не поднимали друг на друга.
Ни разу за всю зиму не выстрелить — бывает ли на свете большая беда?
И раздражение, которому профессор Шостенко так
долго не давал воли, возжаждало немедленного выхода.
Когда «Победа» остановилась у дома Федора Ипполитовича, он вышел не сразу. Сначала вспомнил о том, что ни в декабре, ни в январе не было у него ни одного выходного дня. Потом посыпались такие красочные, свойственные лишь мужскому разговору выражения, что от них у юного Лени порозовели уши.
Окончательно разгорячившись, Федор Ипполитович заявил, что из-за сборов на охоту и он и директор забыли о завтрашнем дне института. Скоро полгода мёрзнет, как Министерство здравоохранения постановило заменить морально изношенное оборудование кабинетов и лабораторий на новейшее, построить отдельный клинический корпус и выделило на все это крупные ассигнования. Почему же ни в одной лаборатории до сих пор нет ни одного современного прибора? Почему на строительной площадке земляные работы еще не начаты? И почему уважаемый Андрей Петрович ничего не предпринимает? Если и дальше будет так продолжаться, то придется напомнить, что его, профессора Шостенко, слова не горох, а роль непробиваемой стенки для этого гороха директору научно-исследовательского института не к лицу!
Провозглашая эту неожиданную для себя и расцвеченную многими риторическими фигурами речь, Федор Ипполитович все время держался за ручку двери, чтобы, сказав последнее слово, сразу величественно выйти из машины. Директор должен на всю жизнь запомнить, что вес члена-корреспондента Академии медицинских наук, заслуженного деятеля науки, доктора медицины и профессора Шостенко в институте намного больше, чем вес какого-то там без году неделя кандидата наук Каранды, пусть он трижды будет директором.
Андрей Петрович добродушно прищурил глаза.
— На деловые споры, дорогой Федор Ипполитович, нам с вами хватит понедельников, вторников и прочих рабочих дней. А сегодня и завтра конец трудовой недели. Он у нас и так испорчен.— И Андрей Петрович протянул своему старшему по годам и более заслуженному заместителю руку.— До свидания.
При этих словах Федор Ипполитович вскипел еще больше.
Он знал цену директорскому добродушию.
В понедельник на утренней пятиминутке, хотя это время принадлежало только клинике, Каранда найдет повод подчеркнуто эпическим тоном в который уже раз напомнить: на прошлогоднем Всесоюзном съезде хирургов институт был представлен лишь тремя докладами, причем один из них принадлежал самому Федору Ипполитовичу. Ни один из докладов не был прочитан даже на секциях. К сожалению, этого надо было ждать. Если сравнить доклады и сообщения о гипотермических операциях, о том, как нож хирурга проникает сейчас в легкие, пищевод, в самое сердце человека (об этом говорили не только представители московских или ленинградских институтов и кафедр), — если сравнить это с тем, что сделано научно-исследовательским коллективом, который возглавляет Федор Ипполитович Шостенко, то нельзя подумать, что коллектив этот работает в одном из наиболее индустриальных и культурных центров страны, в городе с миллионным населением, со значительными революционными и научными традициями, в городе, где университет и медицинский институт недавно праздновали стопятидесятилетние юбилеи. Кто-то в кулуарах поинтересовался: неужели авторы этих трех докладов поставили перед собой парадоксальную задачу — доказать, что научная провинция сохранилась в нашей стране спустя тридцать восемь лет после Октябрьской революции?
Пока директор будет разглагольствовать, одни сосредоточенно уставятся в пол, другие в потолок.
Свою, с позволения сказать, речь директор закончит примерно так:
— Что же изменилось у нас за этот год? О каком успехе мы можем доложить министерству?.. Даже признаков успеха незаметно. В этом причина задержек в финансировании строительства и в выполнении наших заявок на современную аппаратуру...
С подобными речами Андрей Петрович выступает по крайней мере раз в месяц. Только в январе он сдержался. Такова, черт возьми, его принципиальность.
Но ведь все это самая низкопробная демагогия! Отвечать на нее ниже достоинства Федора Ипполитовича!
Не стал Шостенко препираться и вчера. Не попрощавшись, он вышел цз машины.
...Вчера Федора Ипполитовича постигла еще одна неприятность. Не очень, правда, чувствительная. Но весь вечер ему казалось, будто он слушает плохую музыку на расстроенном рояле.
Думая, что муж оставил ее одну до понедельника, Ольга созвала в субботний вечер своих приятельниц, до полуночи угощала их чаем.
Федор Ипполитович мог бы посвятить этот вечер тому, что не один день ожидало его в кабинете. Кипы новых книг и стопы рукописей никогда не исчезают с его стола, а в последнее время число их все растет и растет. Ни жена, ни гостьи не были бы на него в претензии. Но после неудачи с охотой и схватки с директором почему бы не посидеть в обществе бывших красавиц? Пусть вспомнят времена, когда каждая из них чувствовала себя молодой... И позавидуют ему. Для них уже все в прошлом. А вот на Федора Ипполитовича и теперь порой и моложавые представительницы прекрасного пола посматривают с куда большим интересом, чем он на них.
Роль гостеприимного хозяина и дамского угодника Федору Ипполитовичу привычна: он быстро передавал стаканы с чаем, не позволял умолкать беседе, убедительно доказывал, что последние тридцать и даже сорок лет на его собеседницах никак не сказались. И хотя приятельницы Ольги давно примирились с тем, что их жизнь принадлежит детям и внукам, на какое-то время они как бы помолодели.
Горечь от того, что не придется завтра побродить по запаринским окрестностям, рассеялась.
В конце концов, разве в Запарино ездишь для того, чтобы подстрелить зайца или там лисицу? Зайчатину Федор Ипполитович никогда не любил. А что касается лисиц, то прекрасная половина рода человеческого интересуется теперь не рыжими, а серебристыми и черно-бурыми мехами.
Целый день, ни разу не присев, не замечая мороза, с рассвета до сумерек бродить по колено в снегу, проголодаться так, что начинаешь пламенно мечтать о черствой корке хлеба, а вечером возвратиться к запаринскому приятелю, одним духом опрокинуть большущую рюмку водки, почувствовать, как по всему телу разливается, даже йод ногти заходит, тепло, наесться до отвала и не вспомнить, что человеку твоего возраста такой ужин
вреден, а уснуть так крепко, как никогда и в юности не спал,— словом, забыть, что тебе шестьдесят третий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20