— Ничего не попишешь, Сергей Антонович. Не все зависит от нас. Не обещайте того, что сверх ваших сил. Я и сам еще пожил бы! Ведь коммунизм уже не за горами. Порадовался бы тому, что и моими руками там сделано! — Что-то мелькнуло в его глазах, и он поспешно закрыл их.—Дорогой доктор, всем существом чувствую: следующую ночь вряд ли переживу. Так разрешите мне использовать последний день жизни не на споры с вами и напрасную трату кислорода, камфоры и чужой крови.
Хоть и не много света давал «грибок», Друзь вдруг заметил: через узенькую щелочку меж веками Черемашко пристально следил за ним.
Ах, вот что... Ну и хитрый же этот Василь Максимович! Нет, руки вверх он не поднял. Ему, видите ли, интересно, как воспринимает его .смиренную покорность судьбе тот, кто обязан его спасти. Он, видите ли, хочет точно знать, достоин ли Друзь его доверия.
Стараясь, чтобы его голос звучал так, будто ему часто приходится разговаривать об этом с больными, Друзь начал:
— Так вот... Я за то, чтобы не давать свиданий с родными тем, кто не прочь пококетничать со смертью. Незачем трепать нервы тем, кто ждет вашего возвращения домой.
Лукавые глаза Василя Максимовича глянули из-под прищуренных век откровеннее. Но Друзь не дал ему слова вымолвить:
— Со мной, с другими врачами, с медсестрами — пожалуйста, кокетничайте, сколько угодно. Мы народ привычный. А с родными мы позволим вам встретиться, когда вы сами поверите в свое выздоровление. Поэтому ловлю вас на слове. Вы по своей инициативе разрешили мне поступать с вами так, как мне заблагорассудится. Категорическое запрещение свиданий считайте первым моим шагом в этом направлении. На этом прекратим разговоры до утра. -
Глаза Черемашко повеселели.
— Спасибо, что хоть на мое первое предложение согласились. Авось докопаетесь на мне до корня этой чертовой напасти. А что касается второго... Ей-же-ей, не для последнего напутствия нужны мне сыновья или Маруся. Надо мне кое-что передать заводским ребятам. А мысли мои срочные, не дают мне покоя. Приставал я с ними к этой дивчине, а ей некогда было... А чем это кончилось, сами видите.
Таким Черемашко понравился Друзю больше. Но возразил Друзь еще решительнее:
— Ничего, несколько дней потерпят ваши мысли.
— Да вы хоть выслушайте их.
— Позже. Через два-три дня. Мысли не скоропортящийся продукт, За эти два дня вы их лучше сформулируете. А сейчас самое главное для вас — сон и отдых. И если все права на вас принадлежат теперь мне, поменьше разговаривайте.
— Ноя...
— Больше ни слова, Василь Максимович. Сейчас мы будем вас поить.
Послушно, но не очень охотно Черемашко закрыл глаза.
И хоть все было готово для переливания плазмы, Друзь на несколько секунд задумался.
Как должен вести себя Черемашко до утреннего обхода, более или менее ясно. Но что должен делать врач? Как улучшить настроение больного? А в данном случае от настроения больного зависит очень много. Можно прибегнуть даже к неправде, к той самой «лжи во спасение». Ведь Друзь отдает всего себя, чтобы она, эта «ложь во спасение», как можно скорее превратилась в истину. В борьбе за жизнь человека все средства хороши!..
Кого-то из родных Черемашко приведет утром заводской врач. Но Василю Максимовичу не надо знать об этом. Если мысли, которые ему необходимо кому-то передать, не выдумка, то больной сохранит их до той поры, когда начнется выздоровление... и он перестанет слишком много думать о том, что все люди смертны...
Друзь наклонился к Черемашко, уложил его ногу поудобнее.
— Попробуйте, Василь Максимович, напиться еще и таким способом. Постарайтесь, пока будет продолжаться вливание, не двигать ногой.
Лишь теперь он оглянулся на Женю:
— Вы дежурите до восьми?
— Да.
Всего на десять лет эта девушка моложе Друзя. Никто не скажет, что он на пороге старости, но сегодняшняя ночь немало взяла у него сил. А Женя — глядя на нее, никто не скажет, что ночь была напряженной...
— Около восьми позвоните, пожалуйста, мне в дежурную. На тот случай, если я так же, как Василь Максимович, задремлю. И никаких разговоров с Василем
Максимовичем. Пусть отдыхает.— Друзь оглянулся на своего удрученного помощника.— Подойдите-ка ближе.
Ковалишин подошел.
Друзь обратился к нему, как старая- учительница к первокласснику в первый день занятий:
— Поглядите на Василя Максимовича повнимательнее. Как по-вашему, не порозовел ли он? А пульс разве не стал полнее?
Ковалишин понял своего патрона: хоть и не улучшилось состояние Черемашко, он дважды кивнул.
— И запомните, пожалуйста,— продолжал Друзь,— теперешний вид нашего подопечного. А днем доложите мне обо всех новых изменениях у него. Кое-что я могу сейчас гарантировать. Конечно, Василь Максимович танцевать не будет. Я даже попрошу его, чтобы он и днем поменьше шевелился. Но о том, что мы от него слышали, вспоминать ему будет стыдно.
— Не будет! — вдруг решительно заявил Черемашко.
И вид у него был при этом не сердитый и не хитрый, а
добродушный.
— Это вас, Сергей Антонович,— помолчав, продолжал он,— днем будет совесть мучить. Или вы с легким сердцем возьмете на себя ответственность за то, что мои до зарезу нужные моим цеховым ребятам мысли я заберу на тот свет?
Друзь выпрямился. Голос у него стал таким, словно лежал перед ним не больной, а обвиняемый:
— Я еще раз прошу вас, Василь Максимович, не тратить необходимых вам для выздоровления сил на лишние разговоры. Не думайте, что о вашем здоровье должны заботиться только врачи. Без вашей помощи они ничего не сделают. Если вы, вместо того чтобы сопротивляться болезни, будете убеждать себя, что не проживете и суток, вас не спасет ничто. Думайте лучше о том, что вы прожили не две, а всего лишь половину жизни. Особенно настойчиво думайте, если вам вдруг станет хуже. Наперекор боли, слабости, наперекор решительно всему твердите себе одно: «Я должен жить! Я буду жить!..» Под силу вам это?
Друзь видел только своего больного — все остальное отодвинулось в густой сумрак палаты. И с удовольствием отметил, как сдвинулись к переносице косматые брови Черемашко, как сузились его глаза.
— Я сам дал вам право распоряжаться мной...
— Об этом я вам и напоминаю,— подхватил Друзь.— Вам придется еще терпеть и терпеть. Я не хочу быть дурным пророком, но, может быть, приведется вам испытать нечто худшее, чем сегодняшняя ночь. Так ведите себя как мужчина, а не как капризное дитя. Проявите свою волю в борьбе за жизнь и перед соседями по палате, и перед санитарками и сестрами, и передо мной, моими коллегами и нашим профессором — перед всеми, кого здесь увидите. И самое главное — перед самим собой! Не сдавайтесь! Все. должны увидеть: ваш долг — прожить еще одну жизнь!
Друзю еще не приходилось испытывать своих способностей в психотерапии. Верил ли он в ее действенность? Если бы он уловил малейшее сомнение в глазах у Жени и Вадика, он, наверно, смутился бы. Но он смотрел только на Василя Максимовича, и казалось ему, что если тот и боится чего-нибудь, то только пропустить хоть одно его слово...
Дежурный врач выпрямился. Одной рукой он оперся на палку, другой — на спинку стула. И, делая короткие паузы между словами, чтобы они глубже врезались в мозг Черемашко, закончил:
— До того, как проснутся ваши соседи, лежите как можно спокойнее и, если не заснете, тренируйтесь в том, что я вам посоветовал. А утром ни у кого из ваших соседей даже мыслишка, будто вам что-то угрожает, не должна появиться. Особенно у тех, кто слышит нас в эту минуту... Вот и увидим, искренне ли вы предлагали себя в жертву науке и кто сильнее — мы с вами или ваша болезнь... До утра!
Он повернулся к медсестре и субординатору:
— И вам все ясно?
Не ожидая ответа, прихрамывая сильнее, чем обычно, он вышел из палаты.
Черемашко долго глядел ему вслед.
— Василь Максимович! — вдруг услышал он тихий шепот.— Сергей Антонович в сто раз худшем состоянии, чем вы, ни живой, ни мертвый пролежал целый месяц. И он живой, потому что хотел жить. А какой он врач, об этом соседи вам расскажут...
Сказала это Женя. Она также глядела на раскрытые двери, за которыми скрылся дежурный врач.
Глубоко вздохнув, Черемашко закрыл глаза ладонью, словно свет от «грибка» на тумбочке стал нестерпимым.
Женя подошла к дверям, выглянула в коридор.
Сергей Антонович еще не приблизился к выходу из отделения. Шагал, как солдат, не опираясь на палку.
— До свидания, Женя.
Это прошептал над ее ухом Вадик. Он также глядел вслед своему патрону.
Неслышно закрылись за Друзем двери отделения.
Вадик оглянулся, посмотрел на Черемашко и сказал еще тише:
— Знаете, Женя... Плюньте на все, что я вам плел о Сергее Антоновиче. Танцюра прав... Но что будет, если пружина сорвется?
— Уже сорвалась,— откликнулась Женя. Она зябко повела плечами.— Я так боюсь...
Она не могла оторвать глаз от широких стеклянных дверей в конце коридора, за которыми скрылся Сергей Антонович. Но не только страх увидел в ее широко раскрытых глазах Вадик.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20