Или она приглянулась самому Са- мойлу Евсеевичу? Конечно, у выздоравливающих при взгляде на Женю появляется могучее желание поскорее стать совсем здоровым. Но ведь и молодые врачи не сводят с нее глаз. Вадик, например, при ней обо всем забывает...
В клинике Женя работает с осени. Ей двадцать один год. Цвет ее волос вызывает зависть даже у настоящих блондинок: рядом с ней они сами себе кажутся крашеными. И как они пышны, Женины волосы! Косынка на них почти не держится: как бы туго ее ни завязывать, она то сбивается набок, то сползает на затылок.
Вот и сейчас — едва Женя повернула голову, как вдруг вспыхнуло золотое сияние. И сделала это Женя нарочно: слишком уж невинные у нее глаза.
Но Друзя этим не проймешь. Если присмотреться к этой медсестре повнимательнее, ничего особенного не увидишь. Лицо как лицо. Рост средний, не худая, но и не полная. Конечно, белый халат не идеальное платье для девушки: он слишком все обобщает. А в другой одежде Друзь Женю не видел. И не желает видеть.
Вот разве глаза... Впрочем, если и к ним приглядеться... Темно-серые, почти круглые, величиной с медные пятаки. Хоть год в них всматривайся — все равно не поймешь, то ли они как глубокие озера, то ли как унылое осеннее небо. И вряд ли они зеркало души.
Задолго до появления этой медсестры в клинике Друзь приучил себя не замечать женской красоты. Зачем она ему?
Возможно, есть что-то в Жене помимо внешности.
Пусть ищет это вперегонки с остальными молодыми врачами Вадик. Не возбраняется и солидному Александру Семеновичу Танцюре весьма пристально посматривать ей вслед. По всей видимости, клиникой число ее рыцарей не ограничивается.
Но вот что странно — у самой скромной девушки от всеобщего внимания кругом пошла бы голова. А Друзь ни разу не заметил, чтобы Женя с кем-нибудь пококетничала. Даже Вадик, самый настойчивый среди ее поклонников, не может похвалиться тем, что хотя бы один-единственный раз, хотя бы еле заметная искорка вспыхнула для него в Жениных глазах, что услышал он от нее хоть словечко, от которого и у маленькой надежды вырастают крылья.
А ведь Женя на ласковые слова не скупится. Но слышат их только лежачие больные. С ними она всегда чутка, добра, спокойна, для каждого делает больше, чем у нее просят. Такой и должна быть медицинская сестра.
Тот же Вадик как-то сказал Друзю: осенью этого или следующего года Женя Жовнир непременно станет студенткой медицинского института. Но какое дело до этого Друзю? Сейчас только одно имеет значение: Женя всего четыре месяца работает здесь, пришла сюда прямо из школы — рано ей дежурить ночью да еще под понедельник! Старшая медсестра такого неосторожного шага не сделала бы. Значит...
— Кто замолвил за вас словечко старшей?
Друзь вложил в этот вопрос всю свою язвительность.
Женя ответила с холодным достоинством:
— Сестра, которая должна была дежурить сегодня, заболела. Я предложила себя. Старшая полтора часа экзаменовала меня самым придирчивым образом. И в конце концов согласилась.
— Ну п что из того? — сказал Друзь угрюмо.— Я легко сдал бы любой экзамен по латинскому языку. Но разговаривать на нем я не отважусь.
Друзь был на голову выше Жени. Она запрокинула голову (косынка сразу же съехала на затылок), как бы сверху вниз посмотрела на своего собеседника и твердо заявила:
— А я за себя не боюсь.
Волосы рассыпались по ее плечам.
Друзь предусмотрительно отвернулся и не заметил ни воистину королевского взгляда, ни золотого сияния.
— Смело сказано,— сказал он.— Но смотрите, чтобы не пришлось снять вас с дежурства...
Его взгляд упал на руки девушки. Правая была опущена в карман, а пальцы левой нетерпеливо теребили полу халата.
— Вот видите, нервы у вас — никуда.
Женя спрятала руку за спину и удивленно спросила:
— Нервы? Нет, они у меня послушные. Не растеряюсь ни при каком чепе... Я знаю, какое будет у меня дежурство. Ни одной спокойной минуты: всю ночь за мной будет следить самый большой придира. Знаю и не боюсь. И вам нечего бояться за меня и за мои нервы,
У Друзя искренне сорвалось:
— Браво!
В самом деле храбрая девчушка!.. Не легко придется тому, кто завоюет в конце концов это самоуверенное создание: скромная роль нитки, которая беспрекословно тянется за иголкой,— вот его участь.
Собственно, Женя сумела поставить себя здесь высоко. Влюбляются в нее преимущественно издали. Никто при ней даже словам воли не дает — все ее рыцари стоят перед ней как по команде «смирно»...Для такой, если она поступит в мединститут, не крутой горой он будет, а пологим пригорком...
— Теперь посмотрим, что у вас в палатах.
Голос Друзя почти утратил суровость. Женя этого не заметила. Пропустив врача вперед, она независимо пошла за ним, на ходу пряча волосы под косынку.
— Больных в отделении сорок семь,— словно читая по бумажке, доложила она.— Лежачих четверо. Свобод* ных коек три. Одна в вашей палате,
В мужском отделении Друзь пробыл не менее часа. И Жене пришлось сдать еще один экзамен. Возле каждой кровати врач заставлял девушку со всеми подробностями докладывать о больном, о том, что назначено ему на вечер и на утро, что она должна делать, если ему вдруг станет плохо. Во время этого допроса с пристрастием Женя отвечала Друзю спокойно и безошибочно, ни разу не опустила глаза. Она знала все, что надлежит знать медицинской сестре, а нервы у этой девушки были отнюдь не девичьи.
Когда выходили из последней палаты, не она, а Друзь
вздохнул с облегчением. Женя победно встряхнула голо* вой. И Друзь увидел, как сияли у нее глаза. Каким счастливым был бы, наверно, Вадик, если бы они засияли так для него!
Женя позволила себе обратиться к дежурному врачу с едва скрытой иронией:
— Вы так увлеклись проверкой моих способностей, что на больных почти не обращали внимания. К счастью, все они в хорошем состоянии. Вы столько сил потратили на меня — вам их не жаль? ' Друзь тихо стукнул палкой по полу. — Боюсь, что ваши испытания еще не закончились. Ч) Ночи под понедельник спокойными у нас почти не бывают. Будьте готовы к более трудному, чем наша беседа. Даже о пустяках сообщайте мне сразу же. Дежурная на ) " коммутаторе будет знать, где я нахожусь... Сейчас я иду Ч> физиологическую лабораторию.
Друзь надеялся, что за сегодняшний вечер ему удастся сделать немало. В лаборатории он сначала посидит над последними гистологическими срезами, затем проверит, в каком состоянии находится поставленное в термостат вчера: долго ли еще ему вызревать? После этого спустится к собакам, у которых недавно восстановлена ткань аорты. До сих пор они чувствовали себя хорошо. Опыт с ними дополнит, а то и внесет кое-что новое в те вопросы восстановительной хирургии, которых ему придется коснуться в своей диссертации. Это было бы здорово!.. А если позволит время, можно будет еще раз проверить все «за» и «против» в отношении разработанных им и уже опробованных на тех же собаках операций крупных сосудов. Конечно, до клинического применения этого метода еще очень далеко...
Не успел Друзь сообщить дежурной на коммутаторе, где он находится, как на столе затрещал телефон.
Неужели так рано приехала сегодня «скорая помощь»? Или это Женя слишком точно начала выполнять его приказ? По-видимому, этот чертенок до тех пор не успокоится, пока не сведет с ним счеты за еще закончившийся экзамен...
Друзь снял трубку.
— Слушаю.
— Сергей Антонович?
Друзь тяжело оперся на палку. Меньше всего он хо* тел услышать этот голос. И как бы спокойно ему жилось, если б он вообще не слышал его никогда...
На какое-то мгновенье он увидел в глубине полутемной лаборатории другие глаза — тоже серые, только светлее, с разрезом как у кореянки. Они чуть прищурены, полны лукавой иронии, все и вся для них — лишь повод для резких или ласковых острот, для добродушных, а порой и злых насмешек. Одиннадцатый год знает Друзь Татьяну Федоровну, но не помнит случая, когда взгляд ее был бы печальным. Даже позапрошлой осенью глаза ее посмеивались. А все тогда считали, что на нее обрушилось огромное несчастье... Вот только у рта ее иногда появляется горькая морщинка. Но как определить свое отношение к человеку, если не знаешь, чему в нем верить— глазам или морщинке?.. Только в одном Друзь убежден: спокойным можно быть, лишь не вспоминая о Татьяне Федоровне.
Почему, собственно, он сейчас взволновался? Разве не все равно ему, почему позвонила Татьяна Федоровна сегодня, после двухнедельного молчания?
Друзь сдержанно ответил;
— я...
В трубке засмеялись.
— Мне казалось, на этот раз вы обрадуетесь. Ведь мы почти месяц не виделись. Трех часов еще не прошло, как я из командировки вернулась, а уже звоню вам... Итак, добрый вечер!
— Здравствуйте,— еще сдержаннее отозвался Друзь.
— Дежурите?
— Да...
— Еще бы, сегодня воскресенье... Значит, никакого нового открытия вы не сделали?
-- Нет...
Хотя на этой половине института не было ни души, Друзь отвечал тихо и коротко, словно боялся, что кто-нибудь подслушает этот неожиданный и не нужный ни ему, ни его собеседнице разговор.
Он осторожно опустился на стул.
— На нет и суда нет,— весело раздалось в трубке.—
Хочу немного поболтать с вами. На работе вашей это не отразится. Вы, наверно, по-прежнему уверены, что то, к чему вы стремитесь, от вас никуда не уйдет... Разве не так?
Кажется, прорвалось в этом голосе что-то печальное, но Друзь не хотел прислушиваться к интонациям.
— М-м... Угу...
— В поездке мне пришлось встретиться с куда более молчаливыми людьми, чем вы. Они, казалось, боялись при мне рот раскрыть: а что, если эта проклятая корреспондентка догадается, что за душой у нас ровным счетом ничего?! Но ведь вы этого не опасаетесь. И докучать я вам долго не стану. Тороплюсь к своим. Пусть накормят меня обедом. А главное — не терпится родителя увидеть.
Друзь начал приходить в себя.
— По-моему, Федор Ипполитович поехал вчера на охоту.
В трубке вздохнули.
— Дорогой мой друг! Вы неисправимы. До сих пор не могу понять, почему мой своенравный папаша держит вас в своей свите. Услышал бы он, какую чушь вы сейчас сморозили,— только бы вы его и видели. Ведь за последнее время он с очень многими распрощался.— В трубке помолчали и, не дождавшись ответа, продолжали:— Ну кто ездит на охоту в туманные дни? Ваш шеф, а мой отец сидит сейчас дома и на чем свет стоит клянет вчерашнюю оттепель. А я еще больше испорчу ему настроение. Читали вы вчерашнюю «Радянськую культуру»?
— Нет.
— Жаль. Вам не помешало бы прочесть там подвал на третьей странице. Вы бы яснее увидели ближайшее будущее того, кого до сих пор считаете гением. Такое будущее ждет и вас, если вы во всем будете подражать моему батюшке... Или вам хочется повторить мне то, за что я когда-то устроила вам головомойку?
Друзь молчал.
— Значит, не хотите мне помочь? — вздохнув, продолжал голос в трубке.— Не станете моим консультант том?.. Тогда филолог еще раз попробует надоумить знаменитого хирурга: далеко не все, мол, у него в институте в порядке. Ничего не могу с собой поделать, столько у меня злости накопилось. Сначала он прочитает статью...
Друзь перебил свою собеседницу*
— Я не верю ни единому вашему слову. Слишком вы любите своего отца. И еще раз прошу извинения за то, что когда-то, не сдержав глупого раздражения, сказал вам о Федоре Ипполитовиче.
Смешливых ноток в ее тоне как не бывало.
— Именно потому, что люблю, ничего отцу не прощаю. А вы — как моя мама. Правда, когда-то она сделала своего Федю человеком. Но потом всю жизнь щебетала: «Ах, мой Федя! Ах, Федин талант!» И не только она. Славословящих вокруг профессора Шостенко столько... Вы — в их числе.
Друзь осторожно перенес трубку к другому уху.
— Молчите? Струсили? — издевалась Татьяна Федоровна.
Друзь облизал пересохшие губы.
— Не хочу наговорить лишнего. Теперь уже о вас.
В трубке засмеялись.
Многое следовало бы сказать Татьяне Федоровне. Да что толку? Ей ничего не докажешь, ни от чего не отговоришь, а себе испортишь не только этот вечер...
Друзь попытался перевести разговор на другое:
«— О чем статья? О нашем институте?
— Нет, о самом близком друге вашего божества. О Юлиане Матвеевиче Струмилло.— Татьяна Федоровна выразительно подчеркнула это двойное «л».— И о таком же бонзе в театре, как мой отец в хирургии... Хочу надеяться, что эта статья- станет для профессора Шостенко предостережением.
Друзь не смог скрыть иронии:
— Хотите надеяться?
— Хочу,— резко отозвалась Татьяна Федоровна.— И с вашей помощью... Но вы на это не способны. Вы по уши завязли в своем тихом болоте. Всего вам плохого!
— Будьте здоровы,— сухо ответил Друзь и хотел было положить трубку.
Но из трубки донеслось:
— Извините, я не все вам сказала. Завтра утром приезжает Игорь.
У Друзя на секунду перехватило дыхание. Затем он весьма сдержанно спросил:
— Надолго?
— На полгода. Будет стажироваться в вашем ин«
статуте. И запомните на всякий случай: Игорю предлагали институт Вишневского в Москве.
Друзь спросил еще сдержаннее:
— Почему же он выбрал...
— Я настояла,— перебила его Татьяна Федоровна.— Не знаю, дошла ли эта новость до моих: Игорь мог написать маме. Но она ничего отцу не скажет: для него Игорь будет как снег на голову... Что ж вы молчите?
А что Друзь мог ей сказать? Он сам не знал, радоваться ли ему, хвататься ли за голову.
Ему так недоставало Игоря эти три года!
Но сколько лишних волнений внесет Игорь в размеренную жизнь Друзя! Он не позволит Сергею остаться в стороне от своего конфликта с отцом...
Чтобы скрыть растерянность и от себя, Друзь проговорил с усмешкой:
— Итак, в отчий дом вы идете на разведку. Завтра вы, уже с Игорем, поведете планомерное наступление на бедного Федора Ипполитовича... Нет, ничего у вас не выйдет. Ваших комариных укусов Федор Ипполитович не заметит.
Теперь не сразу откликнулась Татьяна Федоровна. Ожидая самой резкой отповеди, Друзь втянул голову в плечи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20