Больше всего потрясло именно это.
— Гм,— снова хмыкнул Таурас, сунул кастет в карман и направился на кухню.
Заняв локтями почти весь стол, Вайдас завтракал. Он уже успел сварить себе два яйца и мерзкое пойло, которое принимал за кофе с молоком. Жевал он медленно, с каким-то брезгливым выражением на лице, казалось, не ест — выполняет не ему, а посторонним людям нужную работу, которую, хочешь не хочешь, необходимо сделать, возвратившись из своего замкнутого мира, не знакомого ни отцу, ни Таурасу.
Продолжая ощупывать в кармане кастет, Таурас опустился на табуретку.
— Питайся, питайся,— проговорил не спеша, когда
Вайдас недоуменно повернул голову в его сторону.— Не обращай на меня внимания. Внимания порядочного молодого человека, честно зарабатывающего свой хлеб.
Таураса бесила спокойная усмешка в зеленоватых глазах Вайдаса, челка темных волос, спадающая на детски гладкий лоб, не по годам атлетическая фигура младшего брата.
Вайдас ничего не ответил, только маленькими глотками отхлебывал свой ячменный кофе из большой толстой фаянсовой чашки, которую почему-то называл «милордом».
Май — месяц любви, подумал Таурас, глядя на молодую зелень за окном. Кто-то в кого-то безумно влюблен и ждал, возможно, этого утра, как величайшего праздника.
— Лопай спокойно,— продолжал Таурас,— я скоро уберусь, как только изъявишь желание улечься в кроватку для просмотра эротических сновидений.
— Чего пристал? Чего тебе от меня надо? — Зеленоватые глаза Вайдаса потемнели, зрачки сузились.
— Не разбрасывай своих инструментов,— медленно и значительно проговорил Таурас, со стуком выкладывая на стол кастет.
Вайдас краем глаза покосился на поблескивающую полированным металлом вещицу, лицо оставалось спокойным.
— Не мой. Отобрал тут недавно у одного. Сам не знаю, почему не выбросил. Очень уж добротно сделан.
— На тебя напали? — Таурас с недоверием уставился на Вайдаса, аккуратно собирающего кучкой хлебные крошки.
— Когда в ночную шел. У самого завода.
— И здорово ты его?
— Не бил. Но, думаю, надолго запомнит, как на людей бросаться. л
— Что же ты с ним сотворил? — Спокойный, бесстрастный голос Вайдаса продолжал бесить его.
— Кажется, руку вывернул. Слышал, как хрустнуло.
Таурас закурил, не чувствуя никакого вкуса.
— Выкинь эту гадость,— приказал он.
Вайдас взвесил кастет в руке и, как баскетболист, швырнул в помойное ведро под раковину. Попал.
— Два очка,— сказал он.— Поешь чего-нибудь.
— Ладно, дай своей бурды. В желудке один дым.
Вайдас наполнил «милорды», пододвинул.
— Не стряхивай пепел на стол.
— Цыц, лягушонок.— Таурас встал, погасил сигарету под капающим краном, одернул мятый пиджак.
— Идешь на работу?
У начальника их отдела Задушаускаса была милая привычка вырывать волоски из носа, а потом долго утирать выступившие слезы. Это был нос прирожденного службиста — безошибочно чуял, кто опоздал, кто явился «под парами», кто норовит улизнуть, чтобы выпить чашечку кофе.
Таурас делал свое дело старательно и в срок. Проработал уже три года после распределения, однако нос товарища Задушаускаса улавливал в нем какой-то подозрительный душок. Этот Гудинис, молодой человек с энергичными движениями и постоянно улыбающимися глазами, в пропахшей пылью тишине их отдела выглядел несколько неуместно, самый его вид развращал сотрудников. Никакой солидности, на лице беспечность... И хотя Таурас чувствовал здесь себя совсем неплохо, постоянные косые взгляды начальства злили. Со временем это стало невыносимым. И теперь он неожиданно брякнул, отвечая на вопрос Вайдаса:
— Не пойду я на работу. Никогда больше туда не пойду.
Вайдас мыл в раковине своего «милорда». Услышав такую новость, он замер, казалось прислушиваясь к хлюпанью воды из крана.
— А куда пойдешь? Домой? — Сверкнули заинтересованные зеленые глаза.
Значит, считает, что мой дом там.
Таурас не ответил. Покопался в карманах и грустно уставился на желтую трехкопеечную монету. Чертыхнулся, вспомнив, что на нем праздничный костюм.
Вайдас вытащил из заднего кармана пятерку.
— Надеюсь, сеньор не будет возражать?
— Мои деньги там,— пробормотал Таурас, с досадой глядя на синюю бумажку.
Проворный черноволосый бармен, завидев Таураса, привычно пошутил:
— Опаздываете на службу.— И, не дождавшись ответной улыбки, добавил: — Ваши вроде бы уже пируют.— Таурас осмотрел зал, но никого из знакомых не увидел.— За колонной,— доверительно шепнул бармен, не поднимая глаз и продолжая протирать салфеткой бокалы.
Таурас соскользнул с высокого табурета и направился за толстую, облицованную камнем колонну в конце зала. Там сидел Мантас, рядом с ним сутулились поэт Робертас и вечно ищущий новую службу журналист Валюшис.
— Я же говорил, что он явится, обязан явиться,— удовлетворенно рассмеялся Мантас.— Садись, старик. Вот твой бокал, сначала пригуби, а потом поговорим.
Таурас равнодушно глянул на пододвинутую рюмку с водкой и не взял ее.
— Плесните-ка лучше кофе,— попросил он, притронувшись к горячему кофейнику.
Их стол от входящих и выходящих заслоняла колонна, поэтому он чувствовал себя в полной безопасности, сможет теперь сидеть тут сколько душе угодно. Выпив чашечку кофе, отхлебнул полрюмки и откинулся на спинку кресла.
— Их превосходительство изволят быть в дурном расположении духа,— констатировал Валюшис.— И заметьте также: полдесятого, а они сидят в злачном месте и совсем не служат народу.
— Иди ты к дьяволу,— огрызнулся Таурас.— Я свободный человек в свободной стране.
— Современные свободные люди должны служить народу,— не отставал Валюшис.— А то народ может обидеться.
Мантас выпил свою рюмку, в его глазах сверкнуло любопытство.
— Ты что же, осмелился не пойти на работу? Хо-хо! Из тебя же завтра цыпленка табака сделают!
— И завтра не пойду. И послезавтра. И вообще больше не пойду.
— Отлично. Я давно говорил, что тебе там не место.
— А где мне место? Здесь? — Таурас звякнул ложечкой по полупустой бутылке. Приятели несколько смутились, почуяв, что дело серьезное. Чтобы разрядить обстановку, Таурас попытался отшутиться: — Гениальные мысли, между прочим, рождаются, когда делаешь какую-нибудь однообразную работу. Спиноза шлифовал линзы, Ибсен часами подтачивал пилкой ногти.
— Но отсиживать эти кошмарные служебные часы! — в ужасе воскликнул Робертас.— С полдевятого до полшестого! Когда же писать? А тут еще быт...
— Писать достаточно час в день,— вспомнились Таурасу слова отца.— Только тогда испытываешь настоящее удовольствие и удовлетворение от творчества, когда выкраиваешь вопреки всему этот свой золотой час.
— Мало! — возмутился Мантас.— Ты должен работать больше. И имеешь право! Нет, тебя действительно необходимо вытащить из этой архивной дыры! Поможем?
Мысль помочь Таурасу, собрату по перу, всем троим ужасно понравилась. Початая бутылка была забыта, каждый ощутил, что происходит нечто крайне важное — решается судьба человека! — поэтому голоса друзей стали звонче, в них послышались нотки гордости и заботы.
Следовало все-таки позвонить Юле. На работу. Непременно. Небось она тоже мучается.
— Извините, я сейчас,— бросил Таурас и вышел в вестибюль. Ему пришлось долго ждать, пока ходили за Юле,— видимо, маленькие больные не хотели отпускать; когда же наконец донеслось ее «слушаю», даже ноги подкосились, таким изменившимся и усталым был голос.
— Это я,— сказал Таурас.
— Слышу. С работы?
— Нет. Из кафе.— Ему не хотелось лгать.
Юле долго молчала, наконец выдавила:
— Ну что ж, прекрасно.
— Это не главное. Потом я тебе все объясню. Хочу только, чтобы мы забыли вчерашнее, ладно. Нас же всего двое на свете, и мы не имеем права причинять друг другу боль. Сейчас я помчусь домой и сварю царский обед, ликвидирую следы вчерашнего пира и выйду тебя встретить. Договорились, воробушек?
— А ты уже крепко надрался.
Таурас почувствовал себя оплеванным, горько усмехнулся, но продолжал:
-— Девочка, милая моя, раз ты меня не видишь, глупо было бы доказывать по телефону, что я вполне трезв. Но я говорю о другом. О нас двоих.
— Обо мне можешь не заботиться. Я делаю свое дело, а ты поступай как знаешь. И вообще...— голос ее стал вдруг сухим, официальным,— не смей звонить в больницу в пьяном виде! — Она положила трубку.
Пожав плечами, Таурас повесил свою и вернулся в зал. На столике высилась новая бутылка, из полного кофейника шел парок, а лица у всех троих были как у великих полководцев, выигравших важное сражение.
— Садись и слушай, упрямый мул,— начал Мантас, разливая водку,— что скажут тебе умные люди.
— Да, да, слушаю,— рассеянно кивнул Таурас.
Валюшис, улыбаясь, пожал его локоть и медленно,
словно ребенку, принялся втолковывать:
— Так вот, ваша светлость. В журнале кинорекламы есть место корректора. Зарплата не бог весть какая, наверно не больше твоей теперешней. Но рабочий день с десяти до трех. И главное, не обязательно торчать там ежедневно. Это уж твое дело, как договоришься с начальством. Могу хоть сейчас позвонить.
— Выпьем,— сказал Таурас.
— Чего ж ты не радуешься, осел? — взревел Мантас.— Ведь у тебя будет полно времени для работы!
— Выпьем,— упрямо повторил Таурас. Залпом опрокинув рюмку, сразу же схватил сигарету и увидел, что Валюшис смотрит на часы.
— Уже десять, ваше сиятельство. Самое время звонить. А ты еще ничего не ответил.
Таурас вытащил медяки, нашел двухкопеечную монету и пододвинул Валюшису:
— С меня шампанское. Звони!
— Таурас — мужик разумный! — Мантас обращался к Робертасу, который носовым платком протирал запотевшие очки.— Его только расшевелить трудно.
Может, он и прав, подумал Таурас, глядя на доброе лицо друга. Но почему я не принимаю никаких решений сам, предоставляю право делать это другим — Юле, отцу, приятелям?
Может быть, до сей поры не было надобности?
К тому же настоящий философ удовлетворяется тем, что имеет, и терпеливо делает свое дело. Кто знает, а вдруг перемена работы и впрямь пойдет на пользу, однако немножко досадно, что поступает он так и не по своей воле.
Мантас с аппетитом закусывал мясным салатом, несколько крошек застряло в его бороде. Таурас невольно улыбнулся.
— Не теряйся, старик, увидишь, все будет о'кэй.— Мантас по-своему объяснил его улыбку.— Тебе бы давно пора выдать книжонку.
— Знаю,— резко ответил Таурас, почувствовав, что его снова куда-то толкают, ведут.— Осенью выйдет.
Мантас перестал жевать и уставился своими небесной синевы глазами на Таураса.
— Говорил с Юле? — спросил он осторожно.
Таурас махнул рукой.
— Как вы там вчера? Долго еще гуляли?
— А,— вздохнул Мантас, потянувшись к бутылке.— Все испортил этот ее школьный дружок. Сидел, сидел, молчал, как мешок картошки, а потом как кинется в двери, будто за ним черти гонятся. Второй трагик за один вечер. —
К столику энергичным шагом вернулся Валюшис.
— Где же пенное шампано? — преувеличенно громко удивился он.— Если так, господа, то Валюшис идет домой.
— Садись, садись, старик,— Мантас потянул Валюшиса за рукав.— Говорил с шефом?
— Требую шампанского! — Валюшис с напускной строгостью побарабанил костяшками пальцев по столику и закинул руку на плечо Таураса.— Хватит ли вашей милости недели на подготовку документов? Я договорился на следующий понедельник. Долго уламывать не пришлось, шеф уважает твое творчество, только спросил, не очень ли пьешь.
— И что ты ответил? — Таурас снял с плеча его руку.
— Сказал: знает, когда, с кем и сколько. Он остался доволен. Правильно сказал?
— Правильно,— ответил за Таураса Робертас.— Заказывай шампанское.
...Таурас очень долго не мог найти ключи от отцовской квартиры, уже испугался было, что они остались там, у Юле, но в конце концов обнаружил в кармане брюк. Отец, наверно, уже спит, подумал он, в окнах, выходивших на улицу, темно. Прикрыв тихонько дверь, тяжело поплелся в кухню и жадно пил воду прямо из чайника. Голода совсем не ощущал, хотя весь день ничего не ел. Не зажигая света, сел на табурет, закурил. Мысли неслись легко и быстро, Таурасу даже было странно — совсем не помнил, что делал днем, ах да, был у Мантаса, вздремнул пару часов на кушетке, потом ходил в пивной бар, вот почему от его рук несет чесноком.
Чей-то услужливый голос упрямо нашептывал, что на сей раз он ни при чем, что и вчера, и сегодня во всем виновата Юле, да-да, утром она говорила с ним, как самая что ни на есть заурядная скандальная бабенка, однако... Может, есть здесь доля и его вины, и нечего валить на других, поставил бы ребятам бутылку шампанского и, придумав серьезный предлог, смылся. Но ему понравилось, смакуя, оправдывать себя и заранее знать, что теперь целую неделю будет больным, даже захотелось увидеть себя подыхающим в канаве, оплеванным и презираемым, чтобы мимо него медленно текли и время, и люди, и разговоры, а он только заставлял бы себя делать какие-то самые необходимые движения. Они почти не говорили ни о литературе, ни о женщинах, и Таурас почему-то отчетливо чувствовал, как это бессмысленное течение времени отсекает его от близких, от всего, что прежде имело тот или иной смысл.
Внезапно широкое пятно света проступило на полу кухни, словно кто-то плеснул туда ведро желтой краски.
— Почему сидишь в темноте? — услышал он голос отца.
Щелкнул выключатель. Таурас ладонью прикрыл глаза.
— Чтобы никому не мешать.
Отец прополоскал под краном чашку с кофейной гущей — дескать, заглянул на кухню по делу.
— Ты здесь никому и не мешаешь. Почисти зубы и иди спать, если не вернулся туда. Прокоптился весь, и водкой несет...
— Как все просто,— усмехнулся Таурас,— почисти зубы, помой ноги и в постельку. Утро встретим улыб
кой. Только кому и за каким чертом нужна эта моя улыбка? На кой черт нужен я сам? Может, тебе? Брату? Юле? Народу? Обществу?
— Почему ты спрашиваешь? — сухо сказал отец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22