На некотором удалении от деревни стоял обоз первого батальона, дальше дорога выглядела безлюдной, строевых подразделений не было видно. От ездовых он узнал, что батальон ушел вперед, в деревню, а обозу приказано дожидаться, пока не разрешат следовать дальше.
Лошади фыркали и по привычке тянули шеи к обочине, где росли длинные, высохшие и припорошенные пылью травинки. Некоторые лошади успели схватить клок травы и теперь аппетитно жевали, серые жесткие стебли торчали у них промеж губ.
Ездовые — народ особый. Для них любая остановка в пути означала отдых, который следовало тут же использовать, пусть задержка была хоть минутной. Кто сидел, свесив ноги с повозки, кто, наоборот, растянулся на возу. Кое-кто похаживал вокруг повозки, поправлял поклажу или подтягивал чересседельник. Яан видел, что ездовые устали, как и лошади, большинство из которых стояли понуро свесив морды и расслабив ноги. Последние недели вымотали их. Дороги все продолжались, расходились и тянулись бесконечно на восток, и ничто не предвещало более продолжительной остановки.
Прежде чем ехать дальше, Яан осмотрел деревню в бинокль. Сквозь ясные цеисовские призмы до сложенных из посеревших бревен домов было рукой подать. Потом он заметил между домами и военных. Это были свои, в защитного цвета форме, они передвигались группами, с винтовками наизготовку. Из открытой двери домика, оказавшегося в окулярах бинокля, по одному высыпали люди в мундирах незнакомого мышиного цвета, френчи расстегнуты, и белые исподние рубашки на виду, все они неуклюже держали руки над головой.
В это время где-то на дальнем краю деревни, остававшемся вне поля зрения бинокля, вдруг разразилась ожесточенная стрельба. Это была единсгвенная вспышка. Сперва дал очередь пистолет-пулемет, затем последовал частый винтовочный огонь. Стрельба продолжалась едва ли больше минуты. И снова все стихло, будто в деревне и не было никаких солдат.
Яан решил ехать дальше. Необычность положения подогревала любопытство. По всем приметам полк оставался в деревне все же хозяином положения.
На деревенскую площадь Яан прибыл как раз в то время, когда командир полка майор Астахов проводил там допрос пленного офицера. Офицера тоже подняли со сна, на нижнее белье был наброшен незастегнутый мундир, который украшали погоны из плетеных галунов, немец был без головного убора, темные вьющиеся волосы спутаны. У него были глубоко посаженные глаза под слегка залысенным лбом и большой орлиный нос, придававший его профилю хищное выражение.
Сержант, которого командир полка взял к себе в переводчики, говорил на немецком языке с таким трудом и со столь ужасающим произношением, что немец, казалось, вовсе не понимал его. Яан, учившийся языку в гимназии и совершенствовавший его в военном училище, знал немецкий превосходно и добровольно вызвался в помощники. Первый пленный офицер! Правда, тут же выяснилось, что для него будет непомерным трудом переводить ответы немца на русский язык, но отступать было уже поздно.
— Ваша фамилия и звание? — спросил командир полка.
— Майор Ротвейлер, командир сто двадцать второй отдельной роты.
— Ваше задание?
— Двигаться в направлении Сольцы в распоряжение начальника тыла восьмой моторизованной дивизии оберста фон Кёлера.
— Точнее, какие задания вы выполняли?
Немец молчал. Думая, что, может, он что-нибудь не так сказал, Яан повторил вопрос медленно и отчетливо, на что майор едва разнял свои сжатые губы и ледяным тоном объявил:
— Не трудитесь, больше вам ничего не скажу. Я немецкий офицер! Он вскинул голову.
— Черт с ним, пусть изображает из себя неподкупного рыцаря,— махнул рукой командир полка.— Тоже мне песнь о Нибелунгах! Скажите ему, что дальше он будет говорить там, куда его сейчас отправят.
Немец выслушал Яана с тем же выражением лица и заявил тоном, не терпящим возражения:
— У меня есть легковой автомобиль, я требую, чтобы меня отвезли на нем в вышестоящий штаб. Имейте в виду, что офицер моего ранга в германской армии пешком не ходит.
Когда Яан перевел, майор Астахов разразился смехом.
— Скажите ему, что у нас в плену и генералы пешком ходят. Пойдет и он. Своя вина, кто ему велел попадать в плен! Я сейчас сам позаимствую на время его машину, мне требуется очень срочно догнать его начальство, оберста Кёлера-Мёлера, и ухватить его за ляжку, не то сбежит еще, у него ведь тоже машина имеется!
Немец прикусил губу, и лицо его обрело выражение капризного ребенка
— Пешком я никуда не пойду! -— резко отрубил он.— У вас нет права принуждать меня к этому! Офицер и в плену остается офицером.
— Смотри-ка, он еще учит нас, как себя вести? — удивился командир полка.— Вот те на! Что нам теперь, на руках его носить за то, что он соизволил угодить в плен?
Майор подумал немного, сдвинул фуражку со лба и сказал
— Что-нибудь придумаем. Тут на печи сидеть мы его тоже не оставим, это уж точно!
Бойцы полка выводили из каждого двора на деревенскую площадь немцев. Некоторые пленные были вообще в одной нижней рубашке, явно так внезапно подняты с постели, что не нашли одежду. От утренней прохлады они слегка дрожали. Тени были еще длинные и холодные. Яан подумал: сейчас, в разгаре лета, по утрам так уж холодно не бывает, совершенно очевидно, что кое-кто из них дрожит и от страха. Каким бесповоротным крушением прежнего мира должен был казаться плен! Деревня смотрит на них гневным взглядом, и они страшатся за свою грядущую судьбу. До вчерашнего вечера они весело и беспечно шли все дальше во втором эшелоне победоносной армии, даже о сражениях им говорили только ближние или дальние раскаты впереди, и разбитые повозки, сгоревшие машины, и трупы лошадей возле дороги, и еще трубы на пепелищах деревень — но это были все чужие, незнакомые деревни! И вдруг сегодня утром они проснулись от своей приятной военной прогулки в этой безымянной для них, первозданно умиротворенной русской деревушке под дулами красноармейских винтовок. И конец их походу. По сути дела, им бы радоваться, что для них все так легко кончилось. Попала бы рота под настоящий огонь, пришлось бы для некоторых из зябких немцев копать могилу.
Еще одна вещь удивила Яана То, что немцы дали себя со сна так легко захватить. Каким же надо быть врожденно самоуверенным, чтобы в непосредственной близости от передовой расположиться на ночлег без выделения надлежащего караула, под охраной всего нескольких часовых, и проспать приближение противника Немцы явно считали Красную Армию неспособной к ответным ударам, раз она откуда-то отступила, то уж окончательно и бесповоротно.
Вот вам, со злорадством подумал Яан.
Он попытался представить себя в положении пленного и не смог. Это должно настолько отличаться от всего испытанного до сих пор, что представить себя в этой роли было невозможно. Все связи с предыдущей жизнью разорваны, собственная воля полностью отключена, лишь сохранить существование и подчиняться, подчиняться всему, что прикажут, откуда бы этот приказ ни исходил, каждый является твоим повелителем Правда, приказ для военного в любом случае высший закон, однако эта относительная самостоятельность, с которой он сейчас выполняет приказы, все же весьма ценна, она помогает сохранить свое лицо. Тем более когда он уверен, что эти приказы отдаются с ясным пониманием обстановки, и если ему бы самому пришлось отдавать их, то едва ли он сумел
По мере того как подводили пленных, их шеренга на площади вытягивалась. Теперь уже было ясно, что здесь целая рота. В то же время было удивительно, как быстро оказывал на солдат свое действие плен. На деревенской площади стояло уже не воинское подразделение, а сборище случайных людей, которые почему-то одинаково одеты и вынуждены стоять вместе. Становой хребет был сломан, хотя переход от солдатского состояния в положение пленного и не был ознаменован приступом ярости и отчаянной борьбой или каким-нибудь другим внешним потрясением, способным вызвать смятение.
Совершенно очевидно, размышлял про себя Яан, что по пленным нельзя судить о противнике, который стоит против тебя с оружием в руках. Пленного от солдата отделяет бездонная пропасть, которую большинство не в состоянии преодолеть. Во всяком случае, в первые дни, пока не прошло потрясение.
Бойцы, конвоирующие пленных, были несколько озадачены, это нетрудно было заметить. С одной стороны, оружие должно было находиться наготове на тот случай, если кому-либо из пленных пришла бы в I олову сумасбродная мысль бежать в незнакомый русский лес. С другой стороны, казалось совершенно противоестественным и непозволительным наставлять оружие на человека. Это правило столь глубоко укоренилось с мирного времени, что окончательно избавиться от него было нелегко. В бою — там дело другое, там враг далеко, его ч не представляешь себе подобным, он же в свою очередь целится в тебя, и это обстоятельство пробуждает гнев. Но безоружный человек на расстоянии вытянутой руки — это не мишень В большинстве дула винтовок были обращены в землю
Но немцы бежать не собирались. У них отсутствовало желание попытать счастья. В одиночку им в здешних краях идти было некуда.
Двое бойцов, низкорослых деревенских ребят, привели на площадь долговязого младшего офицера. У этого хватило времени и мундир застегнуть, и фуражку надеть Яан заметил, что, оказавшись возле своего майора, младший офицер уставился в землю и не произнес ни слова.
Зато сразу же поднялся шум в обшей шеренге пленных. Яан подошел ближе, предположив, что возникли языковые недоразумения Однако выяснилось, что конфликт по существу. Толстоногий, с маленькими, узко посаженными глазками, рыжий фельдфебель кричал, что с ним обошлись непозволительно, допустили рукоприкладство, а это является нарушением международной конвенции Яан предложил немцу прежде всего прекратить крик. Явно удивленный, что русский офицер говорит по-немецки, фельдфебель чуть поутих Яан огляделся и спросил у бойцов, охранявших немцев, кто привел фельдфебеля.
Сквозь строй пленных продрался красноармеец, лицо которого еще издали показалось Яану знакомым. Когда боец щелкнул каблуками и с потешной дерзостью уставился на лейтенанта, сомнения в его личности уже не оставалось.
— Я привел, товарищ лейтенант — отрапортовал Вяйно Кадакас
— Ну и каким же образом вы его обидели, Кадакас? Фельдфебе жалуется что вы ДОПУСТИЛИ рукоприкладство
Кадакас усмехнулся, и лицо его приняло простодушный вид.
— Так он тянется, как вошь брюхатая, хоть помирай при нем. Кт знает, то ли корни под собой отращивает, то ли ждет, чтобы Гитлер на помощь подоспел. Понукал поганца, понукал, наконец вижу, господин и в ус не дует Ну, подтолкнул слегка прикладом, это все равно что между народный язык, эсперанто, или как гам его,— значит, пускай выбирает ноги из-под задницы. Тут он и завопил, будто валух, которого выкладывают
Яан сохранил официальное выражение лица.
— С пленными нужно обходиться как следует,— сказал он
— А как же иначе. Я вначале тоже говорил: битте-битте, так черта с два это его поторопило. Сколько мне его упрашивать? Отвязаться бы уж дерьма и дальше идти, мы вон сколько отшагали, теперь назад возвращаться путь неблизкий.
Яан слушал бойца и чувствовал, что у него нет желания выговаривать Кадакасу, хотя это порядка ради и следовало сделать. Конечно, со стороны фельдфебеля было наглостью выдвигать претензии Ничего страшного им не угрожало. Сейчас, когда немцы стоят посреди деревни безоружные и побитые, они вызывают у бойцов скорее любопытство и чувство собственного превосходства, чего никто из них до сих пор еще не испытывал.
Возле командира полка вдруг встревоженно засуетились люди, и Яан воспользовался изменением обстановки, чтобы оставить Кадакаса в покое. Его ли дело заниматься чужими подчиненными? Пусть Кадакас подгоняет фельдфебеля, если это ему доставляет удовольствие, пускай немец поймет, что здесь ему не Польша и не Франция
Вокруг командира полка теснились офицеры.
— Доложили, что справа из лесу показалась какая-то разведгруппа,— коротко сказал Яану начштаба полка капитан Рейнтамм.— Майор приказал первому батальону прикрыть фланг, а другим быть готовыми продвигаться дальше, обозы следует пропустить через деревню, немцев отправить, по возможности скорее, под конвоем в дивизию'
Яан бегом кинулся в ближайшие ворота, пронесся мимо хлева и выскочил на огород. Возле его развалившегося плетня, за которым росли лебеда и крапива по грудь, он остановился и выхватил из чехла бинокль.
Сперва он ничего не увидел. Через некоторое время все же на краю леса между редкими деревьями наметилось какое-то движение. Там по одному, мельком показывались люди, которые явно следили за тем, что происходит в деревне. Мундиры были странно зелеными, немецкие те ведь и вовсе серые. А вдруг смешанный лес, просвечиваясь солнцем, придает такую окраску?
Он услышал поблизости клацанье затвора Глянул налево — незнакомый боец как раз вгонял в патронник патрон. Яан снова поднес к глазам бинокль.
— Приготовиться! — донеслась команда офицера.
Яан напряженно следил в бинокль за лесом. Вдруг это немцы спешат к своим на помощь? Если так, то промедление было бы непростительно.
— Припои триста,— откуда-то с соседнего огорода команда невидимого офицера.
Яан слышал выкрики команд и позади, в деревне. Слов разобрать было нельзя, но чувствовалось, что вся деревня напряжена, полна скрытых передвижений и выжидания, за сараями и домами пулеметные расчеты занимают огневые рубежи, пальцами, дрожащими от неизбежного возбуждения предстоящего боя, закладывают ленту и ждут с затаенным сердцем первого выстрела. Того, что хотя и возвестит вновь о возможной близости смерти, но в то же время и освободит от напряженного неведения, долго выносить которое, пожалуй, тяжелее, чем непосредственную угрозу. Тем более что в бою всегда появляется дело, требующее сосредоточенности, помогающее забыть все те роковые случайности, которые могут тебя поджидать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62