Сила этой тоски была столь властной, столь беспрекословной, что, заглянув однажды в глаза Эрвину, Вера уже не находила себе покоя. Миг затишья был настолько потрясающим и деревня такой маленькой, что они просто не могли не встретиться вновь, хотели они того или нет.
Тем более что они этого хотели
Постель на чердаке в свежем сене была жаркой и пахла летом. Тело вздрагивало от каждого прикосновения соломинки, словно это была светившаяся нить накала Мир исчезал куда-то далеко-далеко, мысли о необратимости растаяли, и вдруг Эрвин понял, что именно сейчас ему действительно все равно, что случится завтра, послезавтра или через неделю. Вместе с удивлением пришло сознание, что, может быть, это и не самое главное - возможно, человеку вообще не нужно знать, за каким деревом или бугром его что-то ждет. Все стало малозначительным, кроме настоящего момента
Бесконечная ночь, с дремотой и бодрствованием, со своими приливами и отливами, со своей радостью и прозрачной печалью, властвовала над временем и окружающим миром. Она просто отводила в сторону войну, которая разгоралась вдали огромным пламенем и набирала силу, и не давала приблизиться ни одной страшной мысли или тревожному видению. Вера оделяла своей нежностью, оделяла щедро, расточительно, и источник этот был неиссякаем. Этот поразительный, дожидавшийся Эрвина за высокой плотиной поток нежности захватил его теперь целиком, завертел и унес от всего будничного
Когда лучи солнца пробились через щели на чердак, они оба окончательно очнулись. Эрвин смотрел на ставшее близким лицо Веры, ее большие глаза были чуточку сонными, а губы дотемна зацелованы. Вера уловила желание в его взгляде и улыбнулась в ответ.
— Тебе так хотелось там, возле озера, разглядеть меня, но я не дала. Так смотри же,— сказала она и скинула простыню.
Пробивавшиеся сквозь щели лучи солнца покрывали ее тело неровной золотистой сеткой, которая ничего не скрывала Лучи огибали груди и преломлялись на сосках. Некоторые из них запутывались в волосах и зажигали их золотистыми нитями, другие касались розоватым светом пальцев на ногах, чтобы затем шмыгнуть в сено.
Вера медленно протянула ему навстречу руки.
Время остановилось, и казалось странным, что в этом остановившемся времени буднично кричали петухи, мычали коровы, звенели колодезные цепи и скрипели двери. Все эти звуки принадлежали как бы другому миру, который не должен был достигать сеновала.
Постепенно новый день вступал в свои права.
— Ты хороший,— сказала Вера Эрвину, погладила его волосы и призналась: — Но вообще-то мы здесь, в деревне, несчастные девки.
— Нет, нет,— возразил Эрвин, ничего не понимая. Он просто не хотел, чтобы Вера была несчастной.
— Не спорь, если не знаешь. Конечно, несчастные.
— Почему^ — стал допытываться Эрвин.
— Нас тут одних оставили. Деревня же вымерла У нас на каждые пять девок только один парень, да и то по большей части дурачок или недоросль. Уже когда я еще в школу ходила, всех лучших и шустрых парней без конца стали сманивать из деревни. То электростанцию строить, то на флот или в авиацию, то Комсомольск возводить, то на рабфак. Девчат никто не берет. Все ребята позадористее и поумнее уходят, кто однажды ушел, тот уже не возвращается. А нам с кем жить, кому детей рожать? Дуракам и шутам гороховым или же бездельникам и пьяницам, которые больше ни на что не годятся?
— Но...— пытался вставить Эрвин,— но девушки тоже могут уходить в город учиться...
— Как же, пойдешь! — с горечью воскликнула Вера.— Крепкой цепью прикованы к своему огороду. Родители ни за что не отпустят. У них тут изба и скотина, несметное сокровище, правда? Стоит повести разговор, что хорошо бы поехать поглядеть на белый свет, как сразу в слезы. Мы тебя родили, растили, теперь покидаешь нас в старости на милость божью, кто нам поможет, кто коровку подоит да дом приберет... Ребятам что — пришлют из города какой рублик, привезут на праздник шелковый платок да пачку табака, и будет с них! Нет, мы, нынешние девки, несчастные. Посуди сам: давно ли кончилась финская, теперь опять война! Ребята, чуть на ноги встанут, уже уходят и уходят. А мы все одни, увядаем здесь, будто клевер, который никто не косит...
Эрвин не знал, как утешить ее в столь глубокой печали. Со всей отчетливостью осознавалось, что и он здесь временный, проходящий, который ничего, в сущности, не изменит. И в то же время было невыносимо горько думать, что он должен будет вот сейчас навсегда оставить Веру. Оставить и уйти дальше — вновь жизнь без нежности, без единой близкой души. Это казалось вопиющей несправедливостью.
— Я...— начал он было, но Вера прикрыла пальцами его губы и не дала говорить.
— Ты не давай мне никаких обещаний! Я ничего не просила. Не надо пустых слов, мне от них теплее не станет. Я знаю, что у тебя дома девушка или жена. Думаешь, я не догадываюсь? Поэтому не говори мне ничего, не нужно! Не клянись бесполезно в том, чего не сможешь выполнить. Ты пообещай мне только одно. Скажи, пообещаешь?
Эрвин кивнул. В этот момент он готов был обещать что угодно, и это не было простым жестом, он был убежден до глубины души, что выполнит все, чего бы Вера от него ни просила.
Вера медленно провела маленькой загрубевшей ладошкой по его щеке, откинула движением головы со лба волосы и посмотрела на Эрвина.
— Обещай мне, если останешься в живых, приехать после войны посмотреть, что со мной стало. Не ко мне, но приди посмотреть. Придешь разок сюда, все узнаешь и можешь снова уезжать. Обещаешь?
— Да.
Вера приподнялась на локте, склонилась над лицом Эрвина, так что ее волосы накрыли их некой пахучей сумеречной палаткой, и прижалась своими горячими губами ко рту Эрвина.
12 июля офицер связи Орг привез из штаба дивизии распоряжение командиру артиллерийского дивизиона отправить на следующий день своим ходом оставшиеся без снарядов зенитные орудия в район Валдая. Во второй половине дня в дивизион прибыл также назначенный ответственным за передачу пушек, недавно прибывший из Ленинграда с пополнением в дивизию офицер из запаса, воентехник третьего ранга Алексей Короткое.
Утром 13 июля командир дивизиона капитан Р. Паюст вместе с батальонным комиссаром С. Потапенко назначили Э. Аруссаара заместителем начальника колонны и одновременно шофером головной машины. Колонну составили из шести боевых машин, на каждой по два человека. Каждую машину в колонне снабдили бочкой бензина, команде выдали сухим пайком продукты на четыре дня. Пунктом назначения колонны был определен город Валдай.
Перед выездом начальник колонны А. Короткое собрал бойцов и объявил, что, согласно распоряжению командования, колонне придется двигаться окольными дорогами, избегая заторенных беженцами и забитых направляющимися на фронт воинскими частями основных магистралей. Из артиллерийских складов в Валдае им необходимо будет получить для дивизиона новые орудия вместе с боеприпасами к ним.
Комиссар Потапенко перед отъездом сказал старшему сержанту Аруссаару:
— Смотрите в оба! От вас теперь зависит, останется ли дивизион и в дальнейшем артиллерийским дивизионом, или он будет простой пехотной ротой.
Колонна отправилась в путь в 11 20. После выезда машин из деревни местная жительница Вера Туманова, 19 лет, пробежала прибрежными лугами в окрестностях озера Белого полтора километра до поворота шоссе, где остановилась возле одинокой березы и проводила колонну, пока она не скрылась из глаз.
Погибший в ночном бою рядовой Артур Бломберг, 22 лет, холостой, родился в уезде Ляянечаа, волости Ригульди, в деревне Роослепа. Дед А Бломберга был местным прибрежным шведом, отец родился уже от смешанного брака и сильно зстонизировался. Как отец, так и дед зарабатывали на жизнь матросским трудом, в основном на судах каботажного плавания.
Начиная с 1939 года Артур Бломберг служил в бывшей эстонской армии, принадлежа к составу противовоздушной артгруппы. После формирования 22 территориального стрелкового корпуса был назначен в зенитно-артиллерийский дивизион 182 стрелковой дивизии. Среди сослуживцев пользовался уважением как начитанный и владеющий шведским языком человек, за время всей службы выделялся независимым поведением и врожденным балагурством. После завершения службы собирался поступить в мореходное училище, чтобы получить диплом штурмана дальнего плавания.
В стволе винтовки погибшего был обнаружен патрон, на капсуле которого оказалась вмятина от бойка. Ударник винтовки был спущен...
Во всяком случае, глаза не различали, кто там был на снимках. Фокус глазных хрусталиков переместился куда-то к затылку, вместо своих рук Астрид видела на фоне клетчатой скатерти лишь неопределенные белые пятна с отростками, листки фотокарточек сливались в одну плоскость, испещренную серыми разводами и наплывами.
День клонился к вечеру, солнце стояло довольно низко и светилось желтым светом. Все тело ломило от усталости, напоминавшей о несчетных километрах. Дорога растянулась еще и потому, что возле моста, у казенной мызы Кудивере, ее остановили охранники с белыми повязками и повернули назад.
Мне надо спешно в город, все повторяла Астрид, вцепившись руками в руль велосипеда, мой муж находится там в тяжелом положении, он не может ждать, боже мой, неужели вы не понимаете эстонского языка? Два мрачных деревенских мужика односложно твердили в ответ, мол, они ничего не знают, мало ли что она наговорить может, это для них не указ, пусть предъявит пропуск Омакайтсе, если хочет ехать в город. Видно, мужикам был дан строгий приказ, иначе они бы обязательно уступили, особенно когда из глаз Астрид хлынули вызванные собственным бессилием слезы отчаяния. Однако вооруженные мужики лишь вертели головами и отводили глаза, им явно было не по себе, и все же они не решились переступить запрет.
Немного поплакав и поняв безвыходность положения, Астрид повернула назад и сделала через мызу многокилометровый круг. Она проделала его и по возвращении, потому что поди знай, как долго те самые мужики могут дежурить возле моста, а вдруг им дан приказ отсылать обратно также едущих из города людей.
Ноги ныли от долгой дороги. Астрид и раньше приходилось ездить на велосипеде в город, но еще никогда дорога так не изводила ее.
Все это началось, в сущности, еще позавчера
Утром через поселок на грузовиках проехали немецкие солдаты. Они были в темно-зеленых глубоких касках. И тут же за поселком вспыхнула стрельба. Палили винтовки и строчили пулеметы. И все это доносилось так громко, будто стреляли тут же за спиной. У Астрид вдруг появилось страшное ощущение беззащитности, стены дома были не толще картона, любая пуля могла их здесь убить. В страхе она схватила маленькую Рээт и кинулась в самый надежный уголок квартиры — сюда же, на кухню, к плите, где выступавшая углом теплая стенка своей каменной твердью служила хотя бы какой-то защитой. Вздрагивая при каждом ближнем выстреле или пулеметной очереди, она с ребенком на руках просидела некоторое время в своем ненадежном укрытии. Рээт чувствовала материнский страх и все время хныкала. Хотя стрельба продолжалась не особенно долго, минуты эти казались бесконечными. Наконец одна из удирающих немецких машин с ревом промчалась под окнами Астрид в сторону города, так что стекла задребезжали, вскоре и стрельба затихла. Но Астрид еще некоторое время не осмеливалась высунуть из кухни носа.
Ей все казалось, что снова пойдет стрельба и пули непременно пробьют стены.
Потом соседи говорили, что русские здорово дали жару немцам возле поста. Несколько машин разбили и подожгли, немцы в панике бежали дворами в сторону города, и оглянуться не было времени.
Когда Тоомас вернулся под вечер домой, Астрид принялась всерьез упрашивать его: уйдем на несколько дней в Аакре, к родителям Лесной хутор находится вдали от дороги и людей, там с ребенком будет безопаснее. Кто знает, кончится ли все сегодняшней перестрелкой. Тут знай бойся шальной пули. Рээт тоже все время хнычет от страха, того и гляди, ребенка страхом попортишь.
Горе Астрид было неподдельным и огромным.
Тоомас задумчиво хмурил широкий лоб, с его лица не сходила глубокая озабоченность. Наконец и он решил, мол, и то верно, сейчас каждый куст при дороге может свинцом брызнуть. Положение в поселке и вокруг него довольно неясное. Вот и сегодня половина людей не вышла на работу, прячутся дома и пережидают неопределенность. Даже Эринурм, хотя он и заведующий отделом и должен бы другим пример показывать, и тот не вышел. Тоомас с помощью оставшихся рабочих организовал на бойне дежурство и сохранял порядок. В такие времена легко может дойти до грабежа и взлома! Теперь долг каждого человека быть на своем месте и заботиться о том, чтобы все оставалось в целости и сохранности.
В вечерних сумерках они и отправились в Аакре. Рээт уложили в белую, сплетенную из щепы бельевую корзину. Тоомас привязал корзину к багажнику велосипеда. Астрид взяла с собой узел самой необходимой одежды. Так они и шли все двенадцать километров по луговым тропкам и лесным дорожкам, ведя рядом велосипеды, пока к полночи не дошли до места. Аакреский старый Тоомас, свекор Астрид, ничего не спросил, видимо, и сам чуял в воздухе грозу, все кивал одобрительно и сказал, что так-то оно вернее, когда в смутные времена вся семья вместе.
Аакре со своей захолустной тишиной было удивительным местом. Астрид казалось, что здесь, когда-то очень давно, еще при жизни предшествующих поколений, время остановилось. Начиная с ворот, которые вместо железных петель удерживались скрученными из прутьев кольцами, все в Аакре основательное, добротное и самими сделанное, вековое Старый Тоомас носил летом в основном белую домотканую крестьянскую одежду из холста и ходил в постолах, и это словно бы обращало его в олицетворение духа, вечного хранителя земли; из избы с низким потолком никогда не выветривался своеобразный кисловатый и в то же время свежий запах, который шел то ли от выскобленного добела деревянного пола, то ли из хлебной печи, бадьи с квасом или сохших на веревочке лесных трав,— только держался он в этом доме десятилетиями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62