Крики и грохот у шоссе плотно, словно ватой, окутывали уши. Слух притуплялся.
В последнем взводе, который не успел к началу бомбежки покинуть шоссе, возникла паника. Бросая оружие, кидая ранцы и круглые жестяные коробки противогазов, бойцы в страхе бросились прочь от места недавних взрывов. Но по другую сторону дороги уже рвались новые бомбы, и бегущие вновь шарахались оттуда. Большинство из них не догадывались даже броситься на землю. С раскрытыми ртами, выкрикивая что-то бессвязное, они безостановочно носились вокруг кустов и по лугу, словно это бесцельное кружение могло уберечь их от осколков.
Яан понимал, что сейчас, пожалуй, только очень громкая команда могла привести людей в чувство и заставить залечь, но он не мог оторваться от земли. В отчаянии он смотрел, как бойцы совершенно безрассудно подставляли себя под осколки. Автомобильный скат возле головы показался вдруг самой надежной защитой, отсюда невозможно было уйти. Яан стыдился и презирал себя в этот момент, но даже презрение оказалось бессильным, он так и остался лежать.
Двигавшиеся следом за взводом связные двуколки и санитарные повозки, а также подводы с продовольствием и снаряжением полностью перемешались. Многие лошади с испугу совсем обезумели, где-то с таким треском сломалась оглобля, будто рванула еще одна мелкая авиабомба. Ездовые в отчаянии натягивали вожжи, в результате две повозки сошли с дороги и перевернулись со всей поклажей в кювет, лошади упали и начали в отчаянии биться, боковые доски разлетелись в щепки. Некоторые ездовые, вовсе потеряв надежду еще что-нибудь выправить, бросали вожжи и со всех ног мчались к спасительному лесу. Когда гул самолетов временами удалялся, над шоссе повисал тяжелый гомон, в котором сливались крики мужчин, яростные ругательства, треск ломающихся досок и конское ржание.
Жалобное лошадиное ржание вынудило Яана настолько собраться с духом, что он поднялся на ноги. Зов о помощи пересилил то, что не смог осилить стыд. Дальше все уже было просто. Ноги сами несли его на дорогу, в гущу разметанного обоза. Вспомнились лошади на отцовском хуторе, которых ему в школьные годы не раз приходилось усмирять. Большой разницы в том не было — понесла ли лошадь от безумного страха перед грохочущей машиной или от разрыва бомбы.
Яан протиснулся между повозкой и горячим подрагивающим боком лошади и добрался к мордам коней, запряженных в хвостовую подводу обоза. Дышло уткнулось в двигающуюся впереди повозку, сдвинуло ее поперек дороги, и теперь уже ни одна подвода не могла стронуться с места. Яан схватился за уздцы и принялся успокаивать лошадей. Сверху на него смотрели испуганные, с вывернутыми белками, жуткие лошадиные глаза. Вначале казалось, что все бесполезно и нет силы, способной хоть на дюйм осадить лошадей назад. Яан навалился всем телом, он должен был во что бы то ни стало высвободить дышло. Самолеты не ждали, приближались новые взрывы. Лошади вздрагивали и храпели, с губ их клочьями падала пена. Но эти новые взрывы своим сотрясением в то же время распускали мертвый узел из конских тел и повозок, и Яану наконец удалось с трудом развернуть упряжку. Когда он вывел лошадей на лесную дорогу, навстречу ему уже бежал боец, который принял у него лошадей. Яан так и не узнал, случайный ли это был помощник или возница с подводы, который все это время собирался с духом в кустах.
Впереди, где разбежался последний взвод батальона, среди разбросанного оружия, противогазов, саперных лопат и ранцев, расставив ноги, стоял младший лейтенант Ринк, со слезами злости на глазах, он ругался и матерился так, что если бы у бога были уши, то небо над головой лейтенанта должно было стать совершенно черным.
— Сукины дети, что вы делаете с оружием? Когда солдата понос разбирает, он и в кусты с винтовкой бежит! Шлюхи вы господа бога, куда разлетелись, раскорячив задницы? Ослы недоношенные, ублюдки вы кривые, жеребцы сопливые, давайте, давайте, чтоб копыта у вас звенели, уж он вам врежет бомбой в задницу!
Младший лейтенант был настолько страшен в своем гневе, что даже несшаяся на него в безумии запряженная в двуколку лошадь шарахнулась в сторону и, не разбирая дороги, влетела в канаву, перевернув свою двуколку. Мотки кабеля и зеленые ящики полевых телефонов вывалились на дорогу под ноги другим лошадям. Свалившаяся набок двуколка застряла своим большим колесом в кювете и не давала лошади понестись дальше к лесу, куда она стремилась изо всех сил, животное рвалось и билось в оглоблях, но вырваться не могло.
Только узнав Ринка, Яан понял, что все это относится к его собственному бывшему взводу. В первый момент это показалось совершенно немыслимым. Такие спокойные, медлительные деревенские парни — ничто не могло вывести их из равновесия! Что же они теперь все, словно козы, метнулись в кусты?
В душе Яана росло чувство вины, он ощущал собственную ответственность за то, что произошло с его бывшим взводом. Он старался унять заговорившую совесть мыслью, что взвод уже не совсем тот, что был при нем,— некоторые по весне отслужились и демобилизовались, с началом войны пришло новое пополнение, а о его качествах у него нет никакого представления,— однако все это не помогало. Что-то сместилось, что-то оставалось непонятным и ему самому в том, что взвод, который в мирное время был так хорошо натаскан и обучен действовать, все же оказался совершенно неготовым к настоящей войне. Если бы одни бойцы побежали в кусты, а другие остались на месте — это было бы понятно, выдержки не всем хватает. Но то, что они все до единого разбежались, порождало ощущение непоправимого.
Ощущение опасности исчезло. Горечь заглушила все другие ощущения и восприятия. Не от самолетов, а от взвода Ринка хотелось Яану убежать в кусты. Казалось, будто это он, Яан, самым подлым образом подвел младшего лейтенанта, всучил ему бойцов, которые перед лицом действительной опасности оказались никуда не годными. Эти бойцы, по крайней мере часть из них, прекрасно знали, как действовать во время воздушной атаки, на учениях они много раз это отрабатывали и даже благодарность получали. Теперь выходило, все проведенные учения были только игрой, от которой война не оставила и следа. Панический страх вымел все из сознания. Остался голый страх за жизнь, и бойцы начинали действовать раньше, чем в голове успевала зародиться какая-то мысль.
Ринк стоял на шоссе один, будто у него и не было никакого взвода. Вокруг на земле среди прочего снаряжения в страшном беспорядке валялись жестяные коробки противогазов, будто защитного цвета банки из-под леденцов.
Гул самолетов снова приближался, теперь бомбардировщики шли на бреющем полете над дорогой, и сквозь завывание моторов слышался торопливый механический перестук пулеметов. Опять направо и налево от дороги рвались бомбы, просто чудо, что ни одна пока не угодила на дорогу. Младший лейтенант по-прежнему стоял, расставив ноги, на шоссе, он не обращал ни на что внимания и грозил кулаком приближавшемуся самолету. Когда с самолетов открыли пулеметный огонь, Ринк быстро нагнулся, схватил одну из валявшихся на дороге винтовок, прицелился и начал стрелять по самолету.
— Ах ты, вошь проклятая, он вздумал разбомбить мою жеребятню, ну погоди же ты, кобель затюканный, мне бояться нечего, на земле я стою, а тебе падать высоко, задницу надвое расколешь, когда об землю грохнешься!
Пулеметные очереди прошли мимо лейтенанта, близкий разрыв бомбы разок покачнул его, но Ринк устоял на ногах. Расстреляв обойму, он бросил винтовку наземь и схватил с дороги другую. С безумной злостью он посылал пулю за пулей прямо в зеленовато-серое брюхо проносящегося над ним самолета. Человек не признавал над собой превосходства боевой машины, яростно восставал, полный беспредельного желания утвердить свою волю. Но все было бесполезно, стальная махина неуклонно неслась дальше, подминая под себя будто дорожный каток разметанную колонну. Парадоксальное поведение младшего лейтенанта не возымело, правда, действия на немецкие самолеты, но постепенно начало приносить плоды другого рода. Поодиночке промеж кустов, крадучись стали подходить разбежавшиеся бойцы взвода. Они старались избегать взгляда Ринка, будто и не бежали только что куда глаза глядят. Хуже всех было возвращаться тем, чье ружье валялось на дороге или в кювете.
Боевое крещение, подумал Яан и поразился этой мысли. Слова звучали как-то слишком выспренно, по-книжному, действительность на дороге вступала с ними в резкое противоречие. Возможно, с войной вообще дело обстоит так, что то, что знают или думают о войне наперед, никогда не сходится с реальностью? Или это только они так плохо подготовились к испытанию?
Яан не мог сейчас взглянуть в глаза Ринку, неловкость за свой разбежавшийся по кустам взвод вынудила его искать дела на стороне. Подходящую возможность для этого предоставила застрявшая в 'обширном ольшанике санитарная двуколка. Лошадь ржала, призывая на помощь, повозка удерживала ее на месте и не давала освободиться. Яан пошел и принялся успокаивать и эту животину, тут тоже пришлось помалу и разумно подать назад, чтобы выбраться из чащобы. Только терпением можно было чего-то достичь, спешка могла лишь испортить дело.
Яан уже сколько-то провозился с повозкой, когда до него с другой стороны дороги донеслось нечто вроде бессильного всхлипа. За кустом стоял молоденький боец, позеленевший с лица, будто лист ольховый, он держался обеими руками за ольху, его рвало. Внешне он выглядел целым и невредимым, просто нервы не выдержали напряжения воздушного налета. Постепенно слух снова стал различать звуки. Оглушающий рев самолета быстро утих, лишь основательно загнанное сознание еще отказывалось верить этому: все боялось худшего.
Машина под большой сосной была в полной сохранности. Яан теперь поспешил обратно на шоссе, где Ринк собирал бойцов. Младший лейтенант расхаживал с мрачным видом взад и вперед по дороге, шумно дышал и сердито притопывал. Ринка лишь при переходе в Красную Армию произвели из старшего сержанта-сверхсрочника в младшие лейтенанты, и теперь он переживал неведомое доселе чувство стыда за то, что именно его взвод при первой же проверке огнем настолько оробел. Он не оглядывался, чтобы случайно не увидеть какое-либо начальство, которое со стороны наблюдает его унижение.
К счастью, у начальства у самого хватало забот по горло. Другие взводы тоже со страшной поспешностью и в беспорядке разбежались с дороги по кустам и выгонам, теперь бойцы со всех сторон тянулись назад к дороге, и все равно многих еще недосчитывалась. Некоторые бойцы все еще с опаской поглядывали вверх. Было трудно заставить себя выйти из-за дерева или куста на открытое место, на шоссе их ожидала пугающая беззащитность, нужно было перебороть самого себя. По обочинам шоссе ходили санитары и искали раненых. Они тоже старались держаться поближе к кустам.
Но на этот раз немецкие самолеты улетели окончательно. Видимо, посчитали, что колонна достаточно рассеяна или же кончились бомбы, которые оставались у них после какого-нибудь другого объекта и которые они здесь походя сбросили.
Отделение младшего сержанта Курнимяэ гуськом вышло из кустарника и направилось туда, где командир взвода нетерпеливо топтался на шоссе. Они подошли одновременно с Яаном. Бойцы были в поту и возбуждены, но все находились при оружии. Все, кроме одного. Боец без винтовки был чернявым, тщедушным, словно подросток. Зато командир отделения Курнимяэ нес две винтовки — одна за плечами, другая в руке. Ринк критически оглядел его, но не сказал ни слова, повернулся к отделению спиной и с кислой миной стал наблюдать за бойцами, которые поодиночке тянулись из зарослей к дороге.
Курнимяэ поднес винтовку к лицу чернявого бойца и объяснял по-эстонски, очень медленно и раздельно выговаривая слова, словно это могло облегчить тому понимание незнакомого языка:
— Боец никогда не бросает оружия. Какой же ты боец без винтовки? Без винтовки ты просто пастух, и все. А если бы немец выбросил десант, что тогда? Ты чешешь с голыми руками, швыряешь винтовку куда попало — чем же ты немца встретишь, а?
Чернявый солдат виновато смотрел на него, моргал и кивал на каждую фразу Курнимяэ, будто он был совершенно согласен со всем сказанным.
— Без винтовки ты как навозный жук. Любой на тебя наступит и раздавит. Поэтому ты и должен беречь оружие, как душу свою бессмертную, цонимаешь?
Младший сержант сплюнул. И тут же растер сорок шестым размером сапога, словно жука придавил. Смуглый солдат напряженно следил за каждым его движением и кивал, хотя на лице бойца отражалось лишь страстное желание понять командира Понял он только то, что командир корит его за винтовку. Причина укора маячила прямо под носом у бойца; видимо, это помогло.
— На, бери,— Курнимяэ сунул ему наконец в руки винтовку.— И если я еще раз увижу, что ты ее бросаешь, пойдешь под трибунал!
Он глянул вокруг, увидел Яана и с явной радостью при виде знакомого человека, способного понять его, пояснил:
— Вообще-то Атабай — парень жилистый, но тут отпраздновал труса. А где он там в своей пустыне взрывы слышал? Ничего, через месяц боец будет что надо, я из него сделаю человека, любо-дорого будет поглядеть. Сделаю, Атабай?
Смуглый боец посмотрел на младшего сержанта своими большими, казалось, удивленными и грустными глазами, понял, что у него что-то спрашивают, кивнул и сказал:
— Что надо!
— Во, уразумел! — победно воскликнул Курнимяэ.
Младший лейтенант Ринк снова построил взвод на шоссе. Френч под мышками у него насквозь пропотел. Взводный мрачно оглядывал своих излишне суетившихся подчиненных, которые никак не могли встать на место. Эта беготня сердила его, однако сейчас Ринк держал себя в руках. Волнение бойцов искало выхода в разговоре. Они никак не могли замолчать, каждый пытался поведать соседу о том, на какие детали воздушной атаки именно он обратил внимание.
Солнце зашло. Вокруг разносилось конское ржание и фырканье и скрип повозок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62