Легковая машина осталась в заторе за Шелоныо, возле совхоза «Нестрнно», Повреждение могло быть и пустяковым, но атмосфера была наэлектризована, немецкие танки — рукой подать, и уже не оставалось ни времени, ни терпения, чтобы искать причину поломки. Заглохла, и все тут, пришлось бросить. Там она и осталась, среди развалившихся телег и разбитых машин, мимо которых безостановочно катился поток пеших людей.
Брошенная машина вызвала у Яана своеобразное чувство сожаления. Это не была жалость по поводу того, что пришлось расстаться с ценной и нужной вещью, и не досада от сознания, что дальше придется идти пешком. В этот момент он почувствовал, что расстается с каким-то этапом на своей военной дороге и вступает в новый, неведомый. С этим «опель-супером» бывшего тартуского коммерсанта Янеса он по-своему сросся с самого Тарту, машина была ему домом в долгих скитаниях и вроде бы служила защитой, хотя чувство это, вполне понятно, было совершенно обманчиво. Остается ли он просто под открытым небом или заключен в тонкую жестяную оболочку — на такой войне это безразлично. И все же было грустно, словно он расставался со старым другом. Раньше, куда бы ни уходил, он возвращался к своей машине, теперь оказался как бы бесприютным.
На мгновение чувство это в нем снова ожило, когда он ехал в кузове грузовика к передовой.
По обе стороны дороги простирался сосновый лес, однако смолистый запах забивался едкой и острой гарью горящих деревень. Вчера вечером и ночью небо на западе и юго-западе, а также отдельными пятнами в других направлениях рдело в отсветах пожаров. При ярком солнце пламя становилось прозрачным и теряло окраску, однако дым никуда не пропадал и напоминал о бесчисленных пожарах, которые беспрепятственно передвигались вместе с фронтом на восток и северо-восток.
Долгая сушь этого лета, со своей стороны, способствовала распространению пожаров. Хватало одной искры, чтобы занялась целая деревня, воздух был таким сухим, что за четверть часа пот на спине рубашки засыхал белой солоноватой коростой. Местами начинали желтеть недозрелые хлеба, и огонь находил себе в них поживу, когда ветер кидал с крыш на поля пучки горящей соломы. Неглубокие колодцы высыхали, трудно было найти ведро воды для тушения. Поэтому деревни сгорали разом и дотла. Ночная игра трассирующих пуль требовала все новых жертв, эти с виду совершенно невинные разноцветные светлячки, которые тут и там в темноте прочерчивали пунктирами небо, оказывались самыми страшными поджигателями. А трассирующих пуль у немцев хватало,— как правило, каждая четвертая в пулеметной ленте была трассирующей.
Яан подставил лицо ветру. Он был теплым и, по сути, не освежал. Запах горелого временно пропал, чтобы затем снова вернуться.
Шум и грохот машин заглушали все другие звуки, поэтому Яан даже вздрогнул, увидев самолеты. Целая эскадрилья немецких бомбардировщиков летела на северо-восток. Яану тут же захотелось постучать по крыше кабины, чтобы шофер остановил машину и они смогли бы укрыться в лесу. Самолеты в небе — сигнал воздушной опасности. На крыльях у них всегда красовались черные кресты, они всегда были готовы ринуться в атаку. Другой возможности спастись от них, кроме как притвориться неподвижным, не было. Так поступают в моменты опасности некоторые насекомые. При виде самолетов в последнее время всегда появлялось ощущение, будто ты и есть букашка — медлительная, беспомощная и заметная издалека. Хотелось забраться под листок, только часто под рукой не оказывалось достаточно большого листка.
Но четкий, выверенный строй самолетов проплывал в небе столь независимо, направляясь своей дорогой, что налицо было полнейшее пренебрежение тем, что происходит здесь, на земле. Будто после вчерашнего и позавчерашнего сражения дивизию оттолкнули в сторону с главного направления и как объект атаки она уже не представляла никакого интереса — ваша забота, как вы там будете дальше. Яан вдруг с удивлением обнаружил, что такое скидывание со счетов не приносит ему облегчения, а, наоборот, огорчает. Будто их дивизию одним ударом настолько выбили из строя, что теперь уже нет причины принимать ее в расчет.
В то же время он превосходно понимал, что это всего лишь его собственная эмоциональная оценка положения. Немцы — люди деловые, просто так, ради эмоций, они и пальцем не пошевельнут. Им нужно было через Порхов выйти на шоссе, ведущее из Пскова в Новгород. Дивизия попыталась воспрепятствовать этому. Выбив соединение из Порхова, они достигли своей цели, открыли себе путь и не стали растрачивать силы на преследование отступающих, а бросили все свои соединения развивать наступление. Найдутся ли у дивизии силы, чтобы им помешать?
— О чем вы думаете, лейтенант? — спросил Прейман.
— Думаю, сможем ли мы каким-то образом остановить продвижение немцев на Ленинград.
— Подождите, все только начинается,— сказал начальник политотдела.— Петр Первый тоже под Нарвой получил взбучку, чтобы под Полтавой шведов
— Нет, я сейчас думаю именно о нашей дивизии.
— А у нас разве по-другому? — спросил Прейман и улыбнулся мыслям.— Первый страх прошел, теперь можно и воевать
Яан смотрел на начальника политотдела и вспоминал ту настороженность, с которой прошлой осенью принимали прибывающих в дивизию кадровых политработников. Никто не знал, собственно, чем эти присланные из России люди будут в войсках заниматься. Одни решили, что урежут власть офицеров, другие просто божились, что не иначе как станут следить за сослуживцами.
Вскоре все эти пугающие пересуды сошли на нет. И все же нотки отчужденности окончательно исчезли только в переходах и сражениях последних дней, где комиссары зачастую проявляли куда большую твердость и уравновешенность, чем некоторые годами служившие кадровые офицеры.
— Товарищ старший батальонный комиссар,— спросил Яан,— как там, ничего не слышно о том, как далеко продвинулись за это время немцы? Как дела в Эстонии? Все спрашивают.
— А у тебя там кто-нибудь остался? — в свою очередь спросил Прейман.
— Ну конечно. Сестра, братья и отец. Только письмо и успел послать, что ухожу на фронт.
Лицо начальника политотдела потемнело.
— Это очень плохо, что мы ничего не знаем,— сказал он после паузы.— Ну п дела! У нас ведь у каждого остался кто-то в Эстонии. Известно лишь, что примерно первого июля оставили Ригу. Но на какой рубеж с того времени вышли немцы или где их остановили — этого тебе никто не скажет! В штабе армии, может, и знают, нам они этого не говорят. Не считаются с тем, что мы терри-тори-альный корпус.
Так и осталось неясно, то ли Прейман разделил длинное слово на час ти, чтобы подчеркнуть его особое значение, или это произошло из-за ухабистой дороги. Некоторое время ехали молча, затем Прейман сказал:
— Ничего, лейтенант, будем надеяться, что с вашими братьями и сестрами все в порядке. Информбюро пока ничего не сообщает о боях в Эстонии.
— Брат у меня - парторг волости,— сказал Яан и даже сам поразился, что сделал такое доверительное заявление.
— Вот как,— благодарно произнес Прейман.— Ну, тогда он вовремя сделает все, что необходимо.
— Да, у нас там всякий народ есть,— неопределенно заметил Яан.
— Он — везде всякий,— подчеркнуто сказал Прейман.— И в гражданскую так было. Как сейчас помню. Одни, белые эстонцы, шли с Юденичем под Петроград, другие, красные стрелки, били на юге Деникина и на Перекопе Врангеля. И вообще, если уж как следует поглядеть, так против Красной Армии больше всего сражалось русских белых. Где уж там один народ, чтобы он весь был белый либо красный? Вог что, лейтенант, если меня жизнь чему научила, так это тому, что при определении убеждений национальность ровным счетом не значит. А то бы как просто. Поэтому меня и злит, когда кто-то утверждает по нескольким предателям эстонцы, мол эстонцы Красную Армию не любят. Просто повсюду находится люди, которые при мятежной опасности бегут со всех ног спасать собственную шкуру, мать продадут, чтобы себе поживу выторговать, и есть другие, скорее чем не исполнят свой долг Но одно заметь, кто шкуру спасают, всегда больше всех кричат, чтобы оправдать себя, бывает, по ним-то и решают. Это же так просто и никаких забот. Не нужно самому выяснять и разбираться, что там тот или другой человек на самом деле думает. Я могу побиться об заклад, что те, кто перебежал от нас к немцам, клянутся там с пеной у рта, мол, любой эстонец в корпусе готов бежать под свастику, и если все же не бегут, то лишь потому, что возле каждого бойца стоит комиссар с наганом!
Тут грузовик вывернул из леса на шоссе и вскоре подъехал к заград-отряду, который задерживал шедших со стороны фронта военных, проверял документы и затем направлял задержанных в воинские части. По обе стороны дороги стояли, сидели и объяснялись десятки бойцов и младших командиров. Яан заметил издали двух солдат в светло-желтых сапогах и сказал Прейману:
— Кажется, кое-кто из наших тоже добрался сюда. Может, прихватим с собой?
Прейман остановил машину и направился к заградотряду переговорить Через некоторое время он вернулся в восьми бойцов и одного сержанта
— Теперь прибудем с боевым пополнением, забираясь снова в кузов
Ребята с чувством неловкости отводили взгляды и возились со своим снаряжением и обувью. Им явно было стыдно, что их задержали при бегстве Прейман делал вид, что ничего не замечает
— Ну, ребята, теперь пойдем и дадим немцу по зубам, чтоб дым столбом,— сказал он.- Это они только вид напускают, будто сильнее и никого нет, пусть, мол, никто и не вздумает сопротивляться.
— Танки-то у них все же не карточные, заявил боец с округлим, чуточку дерзким лицом, сидевший всего к начальнику полит отдела
Позавчера батарея старшею лейтенанта Нийтмаа подожгла кряду шесть штук
— Ну, видать, сколько-нибудь танков у них все же осталось заметил из угла кузова сержант-сверхсрочник и потер заросший подбородок.
— Вот и хорошо, что осталось,— тут же отозвался Прейман.— А то бы нам и делать нечего Возвращайся домой в Эстонию, а сам и пороху не нюхал
— Да уж немец и до Эстонии добрался,- продолжал боец. — Не так-то просто туда и вернуться.
— А я что говорю? - спросил Прейман. — Поэтому и надо ему как следует по зубам дать, чтобы убрался восвояси.
Бойцы молчали. Сидевший поблизости от Яана сержант-сверхсрочник посмотрел на проплывавший мимо лес и про себя заметил:
— Да уж уходить легче было, чем возвращаться.
Взрывы мин приближались, будто немецкая батарея старалась нащупать их. Вдруг впереди послышалась пулеметная стрельба. Бойцы начали проявлять беспокойство. Они озирались вокруг, пытаясь обнаружить взрывы либо какую иную опасность, следовало уберечься. Круглолицый боец не мог найти места рукам, расстегнул подсумок и перебрал обоймы, затем подтянул ремень, наконец стащил сапог и принялся перематывать портянку. Начальник политотдела наблюдал за ним с легкой усмешкой.
Серж акт-сверхсрочник и тут не упустил возможности съязвить.
— Боишься, что иначе не сможешь как следует деру дать?— ^насмешливо спросил он.
Боец оторвал взгляд от портянки и глянул вверх, лицо его раскраснелось от напряжения.
— Боюсь, трудно будет немца догнать,— ответил он бодро.— Теперь ему такого зададим, что ноги в кровь сотрет, если сапог не подогнал!
Сержант скептически усмехнулся, но не произнес ни слова, свел рот, будто веревочкой стянул его, и тихо присвистнул.
Они подъехали к первому сводному батальону в самый трудный момент. Чуть поодаль стрельба временами становилась яростной. Исполнявший обязанности комбата капитан Огарков, до этого начальник штаба полка, очень обрадовался.
— Немец полез через Шелонь, боевое охранение ведет бой, но, очевидно, отразить не сможет,— коротко доложил он начальнику политотдела. — У меня каждый человек на счету, сейчас же распределим по рогам!
— Капитан, где у тебя всего труднее? — спросил Прейман. Капитан потряс головой.
— У меня сейчас всюду труднее всего Справа от шоссе и слева от шоссе. Или вы разрешите с одной стороны пропустить немца?
— Хорошо, тогда я пойду вправо,— с ходу решил старший батальонный комиссар.
— Возьмите с собой половину людей,— предложил капитан и обратился к Яану: — Лейтенант, будь другом, пойди с остальными во вторую рот\ и прими командование. Это влево от дороги
— Какое командование -— я офицер связи, мне необходимо немедленно доложить комдиву обстановку,— заявил Яан—Полковник ждет.
— Какой может быть доклад, пока не отбросим немца обратно за реку! — воскликнул капитан.— Если он прорвется, то раньше тебя доложится в штабе дивизии! Понимаешь, лейтенант, здесь сейчас идег игра не на жизнь, а на смерть! У меня второй ротой командует старший сержант, комроты садануло осколком мины...
Тяжелая мина взвыла так близко, что Яан невольно пригнулся. Мина рванула за ближайшими деревьями, и осколки ударили по стволам. Прейман поддержал капитана:
— Иди, лейтенант, досталась нам работенка, но ведь некому ее делать.
Стрельба впереди нарастала с каждой минутой. Яан вывел солдат гуськом за собой и трусцой направился влево от шоссе. Следом за Яаном шел сержант-сверхсрочник, за ним круглолицый боец, которого тревожное предчувствие боя заставило перематывать в кузове портянки.
Когда Яан со своим куцым отрядом достиг позиций роты, впереди уже показались наступавшие немцы. Серые фигуры цепью приближались по выгону. Их движение сопровождал автоматный треск. В это же время стал доноситься шум моторов, и вдали на дороге появилось нечто похожее на танк. Яан огляделся. Взгляд его остановился на круглолицем бойце.
— Имя? — выдохнул он.
— Вяйно Кадакас! — поспешно ответил тот, будто ждал возможности представиться.
— Ползите к дороге, Кадакас» и передайте там бойцам мой приказ: все танки пропустить, пешего — ни одного! Ясно?
— Ясно, танки пропустить,— ответил боец.- Но... тогда они навалятся на нас с тыла!
— Они идут по шоссе, нас не тронут, а сзади уж их разделают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62