– Все выглядит так, будто он окончательно отдаляется от мира и уходит в дикость, – проговорил Риз. Впервые за все время знакомства с ним его слова звучали более чем невнятно, а в дыхании ощущался кислый запах алкоголя.
– Ты нужна ему, Энди, – упрашивал Риз. – Он не допускает нас к себе, но я думаю, что тебя он пустит. Там, в глубине болот, он начинает умирать, или что-то в этом роде. Не знаю точно, в чем дело. Здесь и леса, и вода, и, конечно, беспокойство по поводу Скретча. И, должно быть, одиночество. Тоска по тебе и Хилари, я думаю. Боюсь, он просто… проиграет. Я знаю, между вами что-то произошло, но ты должна понимать, какое имеешь для него значение. Не смогла бы ты поехать к нему? Просто посмотреть, что происходит. Только один раз?
– Не могу, – ответила я; утомление было таким огромным, что даже слова звучали бессильно. – Я не могу, Риз. Я… Там опасно. Том прав в отношении воды. И Том… перешагнул границу, за которую я не могу идти. Как тебе известно, у меня ребенок. Я не свободна следовать за Томом куда-то в его воображении.
– Энди… ты одна из нас, – в его кротких глазах за склеенными очками появились слезы, легкие слезы алкоголя и печали, – ты прошла через обряд, ты знаешь все. Ты часть лесов, ты веришь…
К своему собственному удивлению, я начала плакать.
– Нет, – рыдала я. – Я не верю. Я верила Тому, а не лесам. Я не верю… во все это. Я верила Тому. А теперь он… покинул меня, леса больны, вода горит, а моя дочь ранена в самое сердце. Если ее ранят еще раз, она погибнет. Риз, всего лишь паз! Риз, все, чему он научил ее, – о лесах, животных, воде, – все, что она научилась любить больше всего на свете, любить настолько сильно, что отказалась от всего остального в жизни, ради чего она отказалась от детства, – Риз, разве ты не видишь, что все это было фальшью! Все это оказалось ложью! Леса загрязнены, животные умирают, а вода убивает…
Я перестала плакать, глубоко вздохнула и начала безмолвно молиться о том, чтобы вновь вернулось окутывающее, как одеялом, утомление. И оно пришло.
– Теперь ты понимаешь, почему я не могу поехать? – спросила я. – Понимаешь, почему ты не можешь просить меня об этом?
– Понимаю, – ответил Риз. – Но ты ошибаешься, Энди. Не леса и не вода оказались фальшью, а что-то другое… Но я понимаю тебя. И больше не буду просить. Но если ты считаешь, что можешь передумать, пожалуйста… позволь мне спросить тебя об одной вещи. Ты любишь Тома?
– Да, – ответила я. – Но это не имеет значения.
– Если это не имеет, тогда уж больше ничего не имеет значения, – сказал Риз и ушел.
– Да, ничего не имеет значения, – проговорила я в пустой гостиной. Но, произнося это, я знала, что говорю неправду. Хилари имела значение. Она имела громадное значение, но девочка была уже не той, какую я знала раньше.
Когда между Томом и мной произошла ссора над мертвой оленихой и я думала, что порвала всякие отношения с этим человеком, Хилари напоминала потушенную лампу. Освещение исчезло, но лампа была цела. Тогда вместо приступов раздражения и истерии, характерных для первых месяцев нашей жизни в Пэмбертоне, девочка ушла в себя, отдалилась и была занята своими мыслями, но она проводила дни послушно, с таким видом, будто просто выжидала время, пока не сможет вновь вернуться к своей настоящей жизни. Она ходила в школу, вновь вернулась к занятиям с Пэт Дэбни, она была покорна, мила и полностью замкнута.
„Может быть, она просто взрослеет, – решила тогда Тиш. – С ними это, знаешь ли, бывает".
Разумеется, что Хилари делала на самом деле, так это ожидала возвращения той жизни, в которой был Том. Когда наконец это случилось на праздновании дня рождения, девочка вспыхнула, как пламя на ветру. Ее радость и красота поражали глаз и сердце. Но после возник светящийся ручей и козочка, бьющаяся в конвульсиях, и Хилари видела, как Том Дэбни спустился по лестнице дома к ручью и пристрелил ее любимую Мисси.
И наступило молчание, окончившееся ужасом, вызванным моим ужасом, и слезами из-за моих слез. С тех пор Хилари была пассивной и вялой, как марионетка, у которой перерезали нити. Она разговаривала, когда к ней обращались, но отвечала предельно кратко. Она соглашалась пить воду только из бутылок, обмывалась губкой и хорошо прокипяченной водой. Она ела, когда перед ней ставили тарелку, пила молоко и ходила на летние занятия в „Пэмбертон Дэй". Но девочка наотрез отказывалась возвращаться на конюшни Пэт Дэбни и отклоняла множество приглашений на вечеринки и пикники, которые летом устраивала молодежь города. Хилари ходила со мной к Тиш и Чарли, но не желала плавать в их бассейне, бесшумно уходила в кабинет и включала телевизор. Если мы приходили в комнату вместе с ней, она сидела молча. Дома, за исключением завтраков, обедов и ужинов, она проводила время в своей комнате, оставляя дверь слегка приоткрытой. Я знала, что большую часть дня она пишет что-то в тетради, пишет упорно и с такой сосредоточенностью, какая обычно бывает только у взрослых и очень пугает. Хилари не показывала, что она пишет, а я не спрашивала. И еще. Девочка никогда не произносила имени Тома.
– Думаю, это называется недостаток эмоций, – однажды сказала Тиш, зайдя в гости с пучком буйно цветущих цинний и с приглашением на ужин. Я приняла цветы и отказалась от приглашения.
– Я просто не могу заставить ее пойти на ужин, Тиш, – уныло проговорила я. – Это состояние летаргии подобно зыбучим пескам. Мне кажется, что она не может двигаться. Я просто не в состоянии каждый раз выдерживать сражение, когда хочу отвести ее куда-то. Легче остаться дома.
– Легче для кого? – Тиш пристально посмотрела на меня. – Ты выглядишь так, будто месяцами сидела в подземной тюрьме. Будто только что вышла из Аушвица. Ты смотрелась в зеркало последнее время? Ты понимаешь, что сейчас такая худая, какой я не видела тебя никогда? То есть когда я вообще тебя видела. Послушай, Энди, я не собираюсь распространяться по этому поводу, но даже дураку ясно, что дело, связанное с Томом, убивает вас обеих. Мы с Чарли совершенно растерялись и не знаем, что сделать и как тебе помочь. Я не осуждаю тебя. Том действовал как сумасшедший, сбежавший из больницы. Я не могу понять, что в него такое вселилось, но в глубине души я знаю, что Том Дэбни не сошел с ума. Ты тоже должна знать об этом. Именно ты. И не думаю, что ты не придаешь ни малейшего значения тому, говорят ли о нем люди, так ведь? Может быть, подобное отдаление от Тома, нежелание видеться с ним – не тот путь, по которому следует пойти? Может быть, если бы ты вернулась к нему или по крайней мере съездила посмотреть, что с ним происходит, было бы лучше и для тебя самой?
– Нет, – ответила я, и что-то в моем голосе вынудило Тиш прекратить этот разговор.
– Что ж, может быть, когда-нибудь ты расскажешь мне, что случилось на самом деле, – произнесла она тихим, обеспокоенным голосом. – А до тех пор я не буду цепляться к тебе. Но я буду беспокоиться. И я не могу молчать по поводу Хилари. Я люблю ее, как свою дочь. Тебе придется попросту выставить меня вон, если не хочешь, чтобы я пилила тебя из-за девочки. Ты будешь вынуждена искать какое-то средство, чтобы помочь ей. Ты должна отвезти ее к хорошему психиатру. В Уэйкроссе есть один новый врач. Я слышала, он чудесно обращается с детьми.
– Мы были у него в прошлый четверг. Его зовут Харпер. Фрик Харпер. Он хочет, чтобы его пациенты называли его просто Фрик. Не знаю, как Хилари, а мне он понравился. Но, по крайней мере, она пошла и разговаривала с ним, а это больше, чем она позволяет себе со мной. Не знаю, о чем они беседовали, но Фрик, кажется, думает, что девочка постепенно вернется в нормальное состояние. Он лечит ее новым антидепрессантом, имеющим мало побочных эффектов. Врач сказал, что, когда лекарство начнет действовать – а это произойдет где-то через три недели, – состояние Хил начнет улучшаться. Он говорил, что для травм, полученных Хилари в прошлом году, безмолвное лечение применяется довольно часто, заявил, что ее поведение в отношении воды вполне понятно, а то, что она пишет, является хорошим терапевтическим средством. Пусть занимается этим столько, сколько хочет, говорит старик Фрик, это один из методов который он предлагает в случаях депрессии.
– Ты рассказала ему все? – осторожно спросила Тиш. – Ты рассказала ему, в каком состоянии сейчас находится Том, что он говорит и делает?
„Не все, – ответила я самой себе. – Ничего о дикой естественной жизни, экстазе, жертвоприношении и танцах в обнаженном виде. Ничего о стрелах, выпущенных в окровавленных поросят, ничего о воде, которая горит и убивает. Нет, Тиш. Не все".
– Я рассказала ему о Томе, – вслух произнесла я. – Врач сказал, что это очень тяжело для ребенка, который уже однажды был оторван от какой бы то ни было стабильности, тяжело видеть… поведение, отклоняющееся от нормы, – кажется, такой термин он использовал, – видеть это в том человеке, которому она наконец-то научилась доверять. Самое важное теперь – стабильность и поной. Фрик допускает, что Хилари не стоит находиться в обществе Тома. Он заявил, что это будет фактически катастрофой. Это его слова.
– Ну что ж, он врач, – с сомнением произнесла Тиш. – Но все же я не думаю, что Том ненормальный. И ничто не может убедить меня, что он опасен.
– Тиш, но Том был в тюрьме, – возразила я. – Он выступает по телевидению как помешанный. Он почти сбил с ног Френсиса Милликэна.
„Но я видела, как горела вода, я видела", – крутилось в моем мозгу.
– Сбить с ног Френсиса Милликэна означает быть сумасшедшим? – усмехнулась Тиш. – Послушай, я знаю, что Том поступает как ненормальный человек, но я не считаю, что он таков на самом деле. Я знаю, как ты и Хилари относились к нему до недавнего времени. И я вижу, как относитесь теперь… О'кей. Я закончила. Я уже за дверью. Но, Энди, если Чарли и я можем помочь…
– Знаю. – Я почувствовала, как комок подступает к горлу. – Я люблю тебя, Тиш.
Подойдя к подруге, я крепко обняла ее, она ответила тем же, а затем вышла, захлопнув дверь в пылающий день.
Я пошла в комнату Хил. Девочка спала на смятой постели, телевизор тихо и бездумно повизгивал, тетрадь лежала раскрытой на покрывале рядом с Хилари. В тусклом зеленом свете девочка выглядела очень хрупкой, худенькой, похожей на призрак, мне показалось, что в ней есть что-то потустороннее, что-то, что вскоре растает и исчезнет. Откуда-то в моем сознании всплыли слова: „Анна Франк". Я внезапно оледенела. Я потянулась к руке дочери, чтобы прикоснуться, разбудить, но затем сдержалась. Ее дыхание было глубоким и ровным, грудная клетка спокойно поднималась и опускалась. Я посмотрела на тетрадь; страницы были испещрены сжатым мелким почерком Хилари, и я не могла прочесть написанное. Толстая тетрадь уже заканчивалась. Я тихо перевернула ее, чтобы взглянуть на обложку тетради. Промелькнуло много страниц, исписанных убористым почерком. На обложке Хилари наклонными изысканными строчками в довольно удачной попытке каллиграфии черным фломастером вывела: „Истинная история Тома Дэбни".
Я вернулась в гостиную, легла на диван и долго плакала. Именно это я лучше всего помню о том лете – бесконечные, непрекращающиеся слезы. Слезы, не утолявшие печаль и не облегчавшие боль.
Инженер, которого обещал отыскать Клэй Дэбни, появился на следующей неделе точно в назначенный срок.
– Я познакомилась с ним в Гостинице, – с удовольствием объявила мне Тиш. – Его зовут Тим Форд, это большой костлявый рыжий парень из Теннесси, он тянет слова так же, как и все горцы, а его плечи не поместились бы, наверно, в моей ванной комнате. Он был в грязных джинсах, доверху зашнурованных ботинках на грубой подошве, а на поясе висела логарифмическая линейка. Подобного я не видела с колледжа. Я думала, что теперь инженеры используют компьютеры. У него кривые нос и улыбка, и вообще он похож на Гэри Купера, помнишь, в фильме „Источник"? Я почти уже заполучила его, хотела притащить прямо сюда, чтобы провести с тобой сеанс терапии. Такой жеребец! Но потом подумала, что жалко его тратить на тебя, потому что ты все равно скрываешься за паранджой. Поэтому решила, что он сможет немножко заняться терапией со мной самой. А потом он вдруг что-то сказал по поводу жены в Обурне – маленькой дамочке по имени Эрлин, – и я отстала. Я не собираюсь состязаться с Эрлин.
Я невольно улыбнулась.
– Большое спасибо за заботу обо мне. Если верно, что ты говоришь, так это просто мой тип.
– Я думаю, он очень похож на Тома. – Тиш не улыбалась. – Не внешне, но в нем что-то есть. Какая-то правильность под внешней оболочкой, какая-то твердость, похожая на камень, под приветливостью. Я думаю, Том поверит этому человеку.
– А каковы его верительные грамоты? – поспешно спросила я, не желая задерживаться на Томе Дэбни. И мне не хотелось встречаться с этим рыжим незнакомцем, который напоминал Тиш нашего друга.
– О, самые превосходные. Он связан с каким-то институтом по исследованию воды. Этот институт славится по всей стране, как сказал Клэй. А еще Тим работает на техническом факультете в Обурне. Так вот этот институт первым предложил новый метод анализа грунтовых вод и водоносных пластов. В землю, содержащую водоносный пласт, вводится что-то, называемое „трейсер", и этот прибор показывает, что находится в воде и в каком количестве, а иногда – как этот элемент проник в воду. Я так думаю, что этот метод считается более точным, чем все самые лучшие, какие только сейчас есть.
– Что ж, пожелаем ему успеха, – решила я. – Надеюсь, с Божьей помощью он сможет прояснить это дело. То, что творится сейчас, – просто кошмар.
Тиш внимательно посмотрела на меня.
– Не говори мне, что ты считаешь, будто что-то на заводе действительно не в порядке.
Я не могла взглянуть на подругу. Перед моими глазами стояло скорее старое воспоминание, чем образ пылающей воды, воспоминание это было тусклым и неясным. Но я видела эту воду. Я видела… ведь так? Разве Хилари не была свидетельницей всего случившегося? Разве маленькая козочка не заболела, не билась в конвульсиях и не погибла у нас на глазах?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82