– Ради Бога, Хилари, позвони своей матери и попроси ее забрать тебя. Перестань ныть. Этот дом не для плакс. Если не переносишь жары – не торчи на кухне. Думаю, я ошибалась, ты никогда не станешь охотником!
Я вытянула эту историю из Хилари только после длившихся полдня истерик и депрессии. Девочке было смертельно стыдно за то, что она не оправдала доверия своего кумира да еще в присутствии молодых царственных наездников. От этого она заболела, несколько дней держался сильный жар, а когда он прошел, вновь начались кошмары и изнурительные периоды молчания. И опять Картер удержал меня от столкновения с Пэт Дэбни.
– Не нужно. Пусть все будет так, как есть. Это дело Хилари, а не ваше. Я видел шаль. Ее приказал сделать старик Бельведер – отец Пэт. Со стороны Пэт было, конечно, жестоко так отчитывать Хил. Но это ее манера. И Хилари придется самой найти путь, чтобы противостоять этой женщине. Или пусть прекращает уроки. Если вы будете все время вмешиваться в ее дела и вести битвы вместо дочери, то и в двадцать лет она все еще будет плакать и прятаться от людей. Мир Пэт – жестокий мир, Энди. Весь мир лошадей и охоты таков. Если Хилари хочет жить в нем, ей придется принять его условия.
Таким образом, Хил не вернулась в конюшню „Ранэвей".
Я не вмешивалась. Но тяжесть на сердце все росла, пока почти не поставила меня на колени. Я не видела впереди ничего светлого для моего израненного ребенка.
Перед Днем Благодарения Картер пригласил нас с Хилари в гости к Тому Дэбни на Козий ручей. Ни я, ни мой ребенок не хотели ехать. Хилари – из-за того, что она не хотела ходить никуда, где не было меня, а я – потому что устала, боялась за дочь и за себя и мне не хотелось никого видеть, кроме Картера, Тиш и Чарли. И этот танцующий выскочка был самым последним человеком на свете, с которым я захотела бы провести время.
– Не знала, что отшельники устраивают приемы, – сказала я, когда Картер попытался уговорить меня.
– Он не отшельник, – заметил Картер. – Просто он живет в лесу. На самом деле – очаровательное место. Очень необычное. Нигде не видел ничего подобного. И Том устраивает там великолепные праздники. По одному каждый год. Это не сравнимо ни с чем в наших краях. Никогда нельзя знать, кто там будет. Я был несколько раз, правда не в последнее время. Ни разу с тех пор, как стал близок с Пэт. Думаю, Том пригласил меня на этот раз потому, что знает: я больше не встречаюсь с ней. И он особо просил меня привезти вас и Хилари.
– В честь чего это? – спросила я грубо. – Не знала, что ему известно о существовании Хилари. Наверняка ему ужасно хочется, чтобы угрюмый взбудораженный ребенок присутствовал на его ежегодном осеннем празднестве.
– Я думаю, ему действительно этого хочется. Странную вещь он сказал. Он заявил, что я непременно должен привезти девочку: он знает, что Пэт сыграла с Хилари злую шутку, и думает, что Козий ручей поможет излечить вашу дочь.
– Как он мог узнать об этой истории? – резко спросила я. – Ведь он не очень-то общается с компанией своей бывшей жены?
Я знала, что поступаю неделикатно, но сейчас мне было все равно. Неужели не было такого места, куда бы этот человек с темного болота не мог бы проникнуть?!
– Вероятно, уже все знают об этом происшествии, – ответил Картер. – Все всегда все знают о том, что случается в Пэмбертоне. Пэт Дэбни служит основной пищей для пересудов. Хил – последняя и самая молодая жертва ее гнусного языка, но всем известно и о других жертвах. Могу вас заверить – сочувствие в большей степени на стороне вашей девочки. Возможно, Том услышал о случившемся от Скретча Первиса – того чернокожего парня, с которым он вечно крутится. Дочь Скретча Руби работает у Пэт время от времени, когда та приглашает гостей.
– Да, но я не собираюсь тащить Хил в глушь, только чтобы Том изобразил из себя „доброго дядю" в противоположность „дрянной тети", которой оказалась его бывшая жена. Картер, вы знаете, в каком состоянии находится Хилари последнее время, вы знаете, что страх перед водой опять к ней вернулся…
– Не думаю, что Том собирается что-то „изображать", – заметил Картер мягко. Он просто запрещал себе обижаться на мою грубость. – По-видимому, Том действительно обеспокоился по поводу вашей дочки. „Скажи Диане, чтобы она была так добра и уделила всего один день Козьему ручью. Я был свидетелем того, что ручей исцелял ужасные раны" – вот что сказал Том.
„Диана", ничего себе!!!
– Это один из множества его фокусов, – не сдавалась я. – А это правда, что он сказал насчет исцеления? Он действительно употребил это слово?
– Да. Поверьте, Хил не будет там единственным ребенком. Обычно многие приезжают с детьми. Может быть, она уже знакома с некоторыми. И даже если ничего интересного не будет, ей, может быть, понравится наблюдать за козами и другими животными. У Тома там просто бродячий зверинец, крошечный заповедник диких животных. Прирученный енот, почти домашняя выдра, стая диких уток, таких ручных, что они входят и выходят из дома, как куры. А поляна, на которой стоит дом, – одно из самых красивых мест, какие я когда-либо видел. Нельзя сказать, что Том живет в нищете, хотя это, конечно, не „Ритц-Карлтон".
– Подумать только, одновременно истребитель оленей и доктор Дулиттл, – произнесла я и тут же пожалела о сарказме, который наполнил мои слова. Что, в конце концов, Том Дэбни сделал, что я была так воинственно настроена против него? Он однажды удивил и однажды напугал меня, оба раза непреднамеренно, один раз сделал мне комплимент и один раз предложил послушать чудесную поэзию. Все это, безусловно, не могло служить поводом для возмущения. И было необычно, даже жутковато, что он употребил слово „исцелить" в отношении Хилари – именно это слово чаще всего приходило мне в голову, когда я думала о дочке. Как он мог знать, что девочка находится в таком состоянии?! Возможно, его трогательная забота о ней объясняется именно его добротой…
– Если бы я недостаточно знал вас, то мог бы решить, что вы боитесь Тома, – заметил Картер. – Нет на свете человека более сердечного и великодушного, чем он, даже если его и считают полусумасшедшим. Соглашайтесь и поедем. И вы, и Хилари нуждаетесь в перемене. И вам нужно встретиться с Пэмбертоном, который не погряз в конском дерьме.
– Ну ладно, – согласилась я. – Только ненадолго. Простите, что была раздражительна. Очень мило, что Том обеспокоен здоровьем Хил. Я была к нему несправедлива. Это потому, что он так активно действует. Начинаешь думать, не хватает ли он иногда через край.
– Он все время это делает. И даже хуже того, как утверждает Пэт, – заметил Картер благодушно. – Но в этом-то и состоит его привлекательность. Он делает то, что мы только мечтаем сделать, причем прячем эти желания очень глубоко в себе. Он своего рода наш громоотвод. И его помешательство благотворно.
Таким образом, мы впервые приехали на Козий ручей в осенний день, такой голубой, золотой, горько-радостный и нежный, что просто быть живым в подобный день означало все равно, что быть чуть захмелевшим. Утром ощущалась свежесть, полуденное солнце пригрело наши лица через тонированные лобовые стекла „ягуара". Далеко-далеко и высоко над коричневой стерней соевых полей парила большая птица; она делала петли и круги и, как временами казалось, висела неподвижно в нежном осеннем небе.
– Краснохвостый ястреб, – заметил Картер, следя за взглядом Хилари. – Он использует теплые воздушные струи, поднимающиеся от земли. Эти струи теплее остального воздуха, поэтому он практически может висеть на них и будет болтаться там, пока не увидит свой ланч, и тогда спикирует, как ракета. Приятный способ добывать пропитание, правда?
Хилари не ответила. Она спрятала голову под мою руку, свободно обнимавшую ее. Я откинула густые волосы со лба дочери.
Девочка дала согласие поехать при условии, что я никуда не отойду и не оставлю ее с кем-нибудь, кого она не знает, особенно с незнакомыми детьми. Я согласилась, так как думала, что лучше будет уступить и дать ей возможность поехать и, может быть, найти что-нибудь интересное в этом незнакомом ей месте, чем спорить, рискуя довести дочь до слез и получить отказ. Я знала, что Хил не только страдает сама, но и манипулирует мной, хотя это и не уменьшает ее страданий. Я решила попросить в понедельник Тиш порекомендовать компетентного терапевта для Хилари. Дальше так продолжаться не может. Но я не знала, где мне достать денег на врача…
Мы миновали въезд в „Королевский дуб", и, проехав около двух миль, Картер уменьшил скорость и свернул на изрытую грунтовую дорогу, отмеченную только проржавевшим жестяным почтовым ящиком, который болтался, как пьяный, на верхушке подгнившего деревянного столба. Внезапно мы оказались в лесу, таком же густом, молчаливом и каком-то первобытном, как лес, через который мы ездили в „Королевский дуб". Я сказала об этом Картеру.
– А это часть того же участка, – объяснил он, не отводя глаз от изрытой дороги. – Том оставил себе только полосу, проходящую через середину плантации, между землями Клэя и завода „Биг Сильвер". Длинная полоса. Должно быть, она тянется на двадцать миль вверх по реке. Но она не шире восьми-девяти миль. Сандвич между Клэем и заводом. Или, скорее, хотдог, сосиска.
– Мы едем туда, где бомбовый завод? – выдохнула Хилари.
– Нет, моя радость, – заверил девочку Картер. – Мы будем на Козьем ручье. Он течет параллельно реке, а земли завода начинаются только за рекой. А настоящие здания и оборудование вообще находятся на расстоянии многих миль.
– Ручей и река… – начала Хил напряженным высоким жужжанием, которое означало, что нечто, вызывающее у нее ужас, было поблизости.
– Хилари, тебя никто не принуждает подходить к воде, – произнесла я так твердо, как только могла. – Тебе даже необязательно ее пить. Но я надеюсь, ты не сочтешь необходимым показать мистеру Дэбни, что его вода беспокоит тебя. Он был очень любезен, пригласив тебя на свой праздник и предложив посмотреть его животных, и я надеюсь, что ты будешь вежлива с ним.
– Не хочу, – пробормотала Хил. Это было хныканье очень маленького больного ребенка. Думаю, она даже не осознавала смысла своих слов. Я почувствовала слезы отчаяния, собирающиеся под ресницами.
Мы выбрались из леса на большую, залитую солнцем поляну, бывшую вырубку, и перед нами предстал маленький дом Тома Дэбни, раскинувшийся на вершине невысокого холма на берегу ручья. Одна его сторона нависала над зеленой, пятнистой от солнечного света водой. Я просто задохнулась от удовольствия и почувствовала, что улыбаюсь. Это был заколдованный домик, рисунок Артура Рэкхема, страничка из английских сказок. Я почувствовала, как Хилари подняла голову с моего плеча и посмотрела на дом.
– Это то место, нуда мы ехали? Праздник будет здесь?
– Именно здесь, – ответил Картер. – Ну как? Правда, неплохо?
– Да, – ответила девочка.
Домик был небольшим и приземистым, но так раскинулся по холму и вниз по его склонам, что казался значительно больше своих размеров. Он был построен из широких, неподогнанных досок, которые под воздействием атмосферных явлений превратились в дивное шершавое серебро, жестяная крыша проржавела и стала насыщенного малинового цвета. Она сверкала на солнце, как гранат или слива. Весь дом был окружен осевшей верандой, такой широкой, что она почти вдвое увеличивала корпус самого дома, и по расстановке старой просиженной мебели, размещенной в нескольких местах веранды, я поняла, что эта часть дома используется как жилое помещение.
Сидя в автомобиле, я могла видеть кресла, старомодные качели для веранды, веревочный гамак, плетеный стол и обеденные стулья, помятое бюро с задвигающейся крышкой и что-то похожее на огромный уэльсский кухонный шкаф для посуды. Я подумала, что только сильный штормовой ветер способен задуть дождь внутрь веранды настолько, чтобы достать до мебели. Какое-то вьющееся растение ярко-багряного цвета оплетало отдельные участки галереи, образуя занавес, а в одном углу сучковатая старая глициния придавала веранде вид маленькой пещеры.
Внизу за домом я увидела кайму небольших ив, волочащих белесые ветви по медленной воде, островки тростника и водяных растений цвета львиной шнуры. За ними широкий ручей тек медленно-медленно, и определить, что вода вообще движется, можно было единственным способом: если случайная ветка или охапка красной листвы проплывет мимо, лениво вращаясь.
Противоположную сторону ручья также покрывали золотистые тростники и заросли подлеска, за ними стояла громада сверкающих осенних лесов. Я видела остаток старого, повидавшего виды причала – серый перст, уходящий в воду. Серебряное каноэ легко ударялось о него. Я уже видела это каноэ раньше с лежащим в нем прекрасным телом мертвого оленя. Я перевела взгляд на несколько автомобилей, стоящих на полосе серого песка у кромки коричневой травы. Людей я не видела.
– Где же все? – спросила я так же, как когда-то в „Королевском дубе".
– Наверно, сзади, за домом, на веранде, выходящей на ручей. Том обычно там принимает гостей. Та веранда шире, чем эта. Даже отсюда я чувствую запах дыма из ямы для барбекю.
Мы с Хилари вышли из машины, и я тоже уловила запах, богатый, густой, чудесный запах острого, едкого дыма, вызывающий слезы. Мы с дочкой немного поели перед отъездом, и здесь, за городом, в этом ясном и странном свете, на теплом, густом, пахнущем лесом воздухе, я внезапно почувствовала волчий голод.
Том Дэбни вышел из-за дома, одетый в голубые джинсы, вылинявшую фланелевую рубашку и мокасины на босу ногу. Он появился бесшумно, казалось, возник из сверкающего света и подошел к нам, широко улыбаясь. В ярком солнечном свете я увидела морщинки между его темными прямыми бровями и сетку темных линий в уголках узких, глубоко сидящих голубых глаз. Они были точной копией глаз его матери и сестры. Но их выражение было совершенно иным. Глаза будто танцевали от веселости, которая была близка к помешательству. Том слегка задыхался, и у меня промелькнула мысль, что он только что танцевал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82